Чингиз Айтматов - Когда падают горы (Вечная невеста)
— Ну и пусть! Мы берем свою долю.
— Не будем сейчас дискутировать. То, что ты задумал, — полная катастрофа для всех нас. У них свои охранники, кровопролития не избежать.
— Не беспокойся, в любом случае тебя мы не тронем, если ты переведешь на английский то, что мы скажем.
— Я не о себе. Скажу — не скажу. Послушай! Ну, не на дуэль же мне тебя вызывать.
— На дуэль — так на дуэль! Ты готов лишить нас нашей доли от этого глобализма?
— Опять! Оставь ты глобализм в покое, даже если ты прав по-своему.
— Ну что ж, если так, Арсен, подумай о своем, а я подумаю о своем. Время еще есть. Целых три дня. Фуражка моя приготовлена. Пока, до встречи. — И, уже уходя, Таштанафган добавил еще, обернувшись и теребя волосы на затылке: — Я знаю, как ты чувствуешь себя, вот если бы мы сейчас обматерили друг друга, чтобы на всю округу слыхать, может, полегче бы стало. Но подумай и обо мне, что со мной происходит. Утопиться хочется, а жить надо. А уж если жить, то жить безбедно, хватит, черт возьми, этим дьяволам измываться над нами! Детям в школу не в чем ходить, нищета, мы пастухами бродим, как те, кого вы в городе бомжами называете. Так пусть знают гады, которым вы в газетах зады лижете, пусть зарубят себе на носу: мы теперь будем их, богачей, за глотку хватать!
— И ты полагаешь, что в фуражке придешь — и айда, все схватишь-заладишь? Да проблем от этого только прибавится… Не тем глазом смотришь на мир.
— Ну и хрен с ними, с глазом, с проблемами… А фуражка будет на моей голове!
— Подумай, прежде чем надеть.
— Сам подумай. Ну, пока.
С тем и разошлись, еще больше озабоченные и раздраженные, так и не найдя взаимопонимания и согласия между собой. Однако интуитивно осознавали они взаимную обреченность свою, предчувствовали, каким будет исход того, чему предстояло произойти там, в глубине Тянь-Шанских гор, где обитали в ущельях, балках и лощинах те самые снежные барсы, которые тоже могли оказаться невольно сопричастными акции захвата. Но откуда было знать об этом снежным барсам, даже если бы дано было им думать и судить?..
Впрочем, не думалось ни о чем подобном в тот момент и Арсену Саманчину. Возможно, поддавшись мимолетной иллюзии, оставшись один, он облегченно вздохнул, глубоко и отрадно, точно бы вырвался в то мгновение на поверхность с опасной глубины, и ощутил упоение новых страстей. Но разве любовь может возникнуть так внезапно, без предыстории, нахлынуть в одночасье? Или это скорая помощь судьбы для души его, над которой нависла дикая угроза соучастия в теракте?
А Элес как знала, что с ним творится, ждала его, сама окликнула в окошко:
— Я здесь, Арсен!
Оказалось, только это ему и требовалось. С полуслова поняв друг друга, они сразу решили, что она сейчас пойдет в сестринский дом, а Арсен сядет в “Ниву” и подъедет ко двору и отправятся они вместе куда-нибудь далеко, куда глаза глядят, погулять, побыть вместе. Что самое радостное — она разделяла его настрой. Когда Арсен подъехал ко двору, Элес была уже готова, вышла улыбающаяся, с рюкзачком за спиной, а в руках держала еще гитару и плюшевое одеяло на плече.
И они поехали, сидя рядом, и всякий раз, взглядывая друг на друга, испытывали прилив счастья. Верная “Нива” несла их на счастливых колесах по счастливой дороге, и весь мир, оставаясь прежним, стал иным, недоступным для обыденного восприятия. А они любовались и восхищались им. В нем, в этом изменившемся мире, все представало в другом освещении, как если бы живописную картину подсветили с разных точек таким образом, что изображение на ней ожило.
Опьяненные нахлынувшим счастьем, они с восторгом смотрели вокруг, точно были детьми, а не взрослыми людьми — ей за двадцать пять, ему хорошо за тридцать, — уже повидавшими много и добра, и зла, прошедшими через свадьбы, скандалы и разводы, а теперь освободившимися от прошлого и возродившимися к новой жизни. Как наивные юнцы, они не ведали сейчас ничего, кроме охватившей их любовной страсти. Это была не иллюзия, не самообман, а то, что дается судьбой однажды как озарение духа и плоти. И потому все видимое, поблизости и в отдалении, хребты и просторы, солнце и река и счастливо стелившаяся под колесами дорога были в тот час и велики, и уютны для них лишь потому, что катили они вместе куда глаза глядят. И оттого, что Элес сидела рядом, излучая нежность, Арсен Саманчин приходил к выводу, что если любовь обоюдна, то высшая справедливость жизни, бдящая за судьбами людскими, состоит именно в ней. Считается, что романтизм без трагедии наивен и потому обманчив. Ничего подобного, у романтизма иной тип восприятия: иное солнце, иное небо, быть может, оно и есть “седьмое небо”, даже бабочки, счастливо порхающие вокруг, иные. Но прозреть этот иной мир дано лишь тем, кому даровано любить. Не зря сказано, что любовь — это озарение души.
Словно тяжкий груз упал с плеч Арсена, и сам он удивлялся тому, как это могло случиться. Так страдать, так бичевать себя, так исходить ненавистью к этому дьяволу Эрташу Курчалу из-за Айданы… Оказаться обреченным заложником дерзкого и зловещего замысла Ташафгана… И вдруг забыть все, что было в жизни до того, с Элес, которая в одночасье стала неотъемлемой частью его самого. Видать, послана она была ему во спасение, чтобы отвести от края пропасти.
Безоговорочно разделяя его поэтический настрой, захмелев от счастья и нисколько этим не смущаясь, Элес сказала:
— Смотри, Арсен, эти горы ждали любви моей, и потому я так часто приезжала сюда. И тоже ждала, хотя не могла поверить, что так будет… Ведь здесь, у нас в аилах, существует поверье, что в горах этих та самая Вечная невеста бродит.
— Не говори, Элес, а то расплачусь!
— Ой, руль держи покрепче! — рассмеялась она. — Как хорошо мы едем!
Если влюбленные счастливы, то совершенно неважно, что было в их жизни до того. Все аннулируется и сдается в архив закрытых дел, ибо жизнь начинается заново, с новой точки отсчета, — так думал Арсен. Только бы не сглазить!
Однако как ни упивался он подобным идеализмом, нет-нет да и закрадывалась мысль, что за счастьем неустанно наблюдает недремлющее око трагедии. И выходит, что безмятежного счастья не бывает. Вот и теперь то и дело возвращалось к нему нешуточное беспокойство: что будет с арабскими принцами? А если на самом деле возьмет их в заложники Таштанафган? Попробую еще отговорить, а нет — что делать? Встать на защиту с автоматом (шеф Бектур обещал давеча вручить и ему автомат)? Перестрелять похитителей и самому быть пристреленным? Во все времена бедные, а их в миллионы раз больше, не приемлют богатых, ненавидят их. Но вот парадокс — все хотят при этом быть миллиардерами. Впрочем, думать можно что угодно, но что делать, как быть? Мы все повязаны одним арканом. Людям Ташафгана терять нечего, настроились они по-бандитски. На все пойдут ради денег сумасшедших. Озверели. Но у зверей добыча от природы. А у таких, как они, — от преступлений. Как говорит Таштанафган, не жди, хватай, пока не поздно! Эх, черт возьми, бывший дружок-одноклассник озверел от Афгана, а теперь ненавидит глобализацию, готов кого угодно угробить. Тьфу ты! Забудь, наплевать на все!.. Другая жизнь внезапно вошла в оборот, став для него в тот день новой реальностью.
