Сергей Довлатов - Голос
Заключенные побрились и начистили ботинки. Парикмахером в зоне работал убийца Мамедов. Всякий раз, оборачивая кому-нибудь шею полотенцем, Мамедов говорил:
— Чирик, и душа с тебя вон!..
Это была его любимая профессиональная шутка.
Лагерная администрация натянула свои парадные мундиры. В сапогах замполита Хуриева отражались тусклые лампочки, мигавшие над простреливаемым коридором. Вольнонаемные женщины из хозобслуги распространяли запах тройного одеколона. Гражданские служащие надели импортные пиджаки.
Сарай был закрыт. У входа толпились сверхсрочники. Внутри шли приготовления к торжественной части.
Бугор Агешин укреплял над дверью транспарант. На алом фоне было выведено желтой гуашью:
«Партия — наш рулевой!»
Хуриев отдавал последние распоряжения. Его окружали — Цуриков, Геша, Тамара. Затем появился Гурин. Я тоже подошел ближе.
Хуриев сказал:
— Если все кончится благополучно, даю неделю отгула. Кроме того, планируется выездной спектакль на Ропче.
— Где это? — заинтересовалась Лебедева.
— В Швейцарии, — ответил Гурин…
В шесть тридцать распахнулись двери сарая. Заключенные шумно расположились на деревянных скамьях. Трое надзирателей внесли стулья для членов президиума.
Цепочкой между рядами проследовало к сцене высшее начальство.
Наступила тишина. Кто-то неуверенно захлопал. Его поддержали.
Перед микрофоном вырос Хуриев. Замполит улыбнулся, показав надежные серебряные коронки. Потом заглянул в бумажку и начал:
— Вот уже шестьдесят лет…
Как всегда, микрофон не работал.
Хуриев возвысил голос:
— Вот уже шестьдесят лет… Слышно?
Вместо ответа из зала донеслось:
— Шестьдесят лет свободы не видать…
Капитан Токарь приподнялся, чтобы лучше запомнить нарушителя.
Хуриев заговорил еще громче. Он перечислил главные достижения советской власти. Вспомнил о победе над Германией. Осветил текущий политический момент. Бегло остановился на проблеме развернутого строительства коммунизма.
Потом выступил майор из Сыктывкара. Речь шла о побегах и лагерной дисциплине. Майор говорил тихо, его не слушали…
Затем на сцену вышел лейтенант Родичев. Свое выступление он начал так:
— В народе родился документ…
За этим последовало что-то вроде социалистических обязательств. Я запомнил фразу: «…Сократить число лагерных убийств на двадцать шесть процентов…»
Прошло около часа. Заключенные тихо беседовали, курили. Задние ряды уже играли в карты. Вдоль стен бесшумно передвигались надзиратели.
Затем Хуриев объявил:
— Концерт!
Сначала незнакомый зек прочитал две басни Крылова. Изображая стрекозу, он разворачивал бумажный веер. Переключаясь на муравья, размахивал воображаемой лопатой.
Потом завбаней Тарасюк жонглировал электрическими лампочками. Их становилось все больше. В конце Тарасюк подбросил их одновременно. Затем оттянул на животе резинку, и лампочки попадали в сатиновые шаровары.
Затем лейтенант Родичев прочитал стихотворение Маяковского. Он расставил ноги и пытался говорить басом.
Его сменил рецидивист Шушаня, который без аккомпанемента исполнил «Цыганочку». Когда ему хлопали, он воскликнул:
— Жаль, сапоги лакшовые, не тот эффект!..
Потом объявили нарядчика Логинова «в сопровождении гитары».
Он вышел, поклонился, тронул струны и запел:
Цыганка с картами, глаза упрямые,
Монисто древнее и нитка бус.
Хотел судьбу пытать бубновой дамою,
Да снова выпал мне пиковый туз.
Зачем же ты, судьба моя несчастная,
Опять ведешь меня дорогой слез?
Колючка ржавая, решетка частая,
Вагон столыпинский и шум колес…
Логинову долго хлопали и просили спеть на «бис». Однако замполит был против. Он вышел и сказал:
— Как говорится, хорошего понемножку…
Затем поправил ремень, дождался тишины и выкрикнул:
— Революционная пьеса «Кремлевские звезды». Роли исполняют заключенные усть-вымского лагпункта. Владимир Ильич Ленин — заключенный Гурин. Феликс Эдмундович Дзержинский — заключенный Цуриков. Красноармеец Тимофей — заключенный Чмыхалов. Купеческая дочь Полина — работница АХЧ Лебедева Тамара Евгеньевна… Итак, Москва, тысяча девятьсот восемнадцатый год…
Хуриев, пятясь, удалился. На просцениум вынесли стул и голубую фанерную тумбу. Затем на сцену поднялся Цуриков в диагоналевой гимнастерке. Он почесал ногу, сел и глубоко задумался. Потом вспомнил, что болен, и начал усиленно кашлять. Он кашлял так, что гимнастерка вылезла из-под ремня.
А Ленин все не появлялся. Из-за кулис с опозданием вынесли телефонный аппарат без провода. Цуриков перестал кашлять, снял трубку и задумался еще глубже.
Из зала ободряюще крикнули:
— Давай, Мотыль, не тяни резину.
Тут появился Ленин с огромным желтым чемоданом в руке.
— Здравствуйте, Феликс Эдмундович.
— Здрасьте, — не вставая, ответил Дзержинский.
Гурин опустил чемодан и, хитро прищурившись, спросил:
— Знаете, Феликс Эдмундович, что это такое?
— Чемодан, Владимир Ильич.
— А для чего он, вы знаете?
— Понятия не имею.
Цуриков даже слегка отвернулся, демонстрируя полное равнодушие.
Из зала крикнули еще раз:
— Встань, Мотылина! Как ты с паханом базаришь?
— Ша! — ответил Цуриков. — Разберемся… Много вас тут шибко грамотных.
Он неохотно приподнялся.
Гурин дождался тишины и продолжал:
— Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно поехали отдыхать.
— Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, — Цуриков сердито оглядел притихший зал, — буржуазные… как их?
— Лазутчики? — переспросил Гурин.
— Во-во…
— Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с товарищами посовещались и решили — вы должны отдохнуть. Говорю вам это как предсовнаркома…
Цуриков молчал.
— Вы меня поняли, Феликс Эдмундович?
— Понял, — ответил Цуриков, глупо ухмыляясь.
Он явно забыл текст.
Хуриев подошел к сцене и громко зашептал:
— Делайте что хотите…
— А чего мне хотеть? — таким же громким шепотом выговорил Цуриков. — Если память дырявая стала…
— Делайте что хотите, — громче повторил замполит, — а службу я не брошу…
— Ясно, — сказал Цуриков, — не брошу…
Ленин перебил его:
— Главное достояние революции — люди. Беречь их — дело архиважное… Так что собирайтесь, и в Крым, батенька, в Крым!
