Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
К тачанке подскакал Кузьма Тихомилов, единственной рукой оперся о седло, спрыгнул на землю. При этом пустой рукав его кожаной куртки мотнулся, описав круг.
— Как же они, сволочи, дозорных-то сняли! — шумно выдохнул Тихомилов. — Заснули, что ли?
— Теперь вот гадай-как? — проговорил Данила. — Перед самой зарей я еще проверил посты — вроде все было нормально.
— Нормально, нормально… — буркнул Тихомилов. — А это с кем ты тут? Пого-одь! С бабой, значит, прохлаждаешься?!
— Какая ж баба?! Не видишь — девчушка. Она и предупредила. Растолкала меня вовремя. А то бы… Ранило вот ее.
— Во-он оно что! — сбавил тон командир отряда.
Через неделю ранка на плече девушки затянулась без следа, а через две она стала женой Афанасьева. Кузьма Тихомилов, узнав, какую роль сыграла Аришка в разгроме бандитских налетчиков, не только разрешил ей остаться при отряде, но поручил Даниле лично следить за излечением ее раны. Может, так просто, от доброты поручил, а может, по какой другой причине. Во всяком случае, тем же утром, когда брызнул солнечный свет и при этом свете Тихомилов увидел, как Аришка, взглянув на Данилу, смущенно и растерянно опустила глаза, командир отряда, отведя своего помощника в сторону и погладив обрубленное свое плечо, проговорил:
— Ей-богу, на Татьяну она мою чем-то похожая.
— Вот уж, дядь Кузьма, не сказал бы, — возразил Данила.
— Ну, много ты понимаешь! — вспыхнул командир. — Чтоб лично мне следил, как рана ее заживает!
Как бы там ни было, Данила выполнял приказание, а через два-три дня понял, что делал бы это и помимо воли командира. Была Аришка вроде и не очень красивой, но из глаз ее лился такой теплый и доверчивый свет, что у Данилы в груди больно и сладко постукивало.
В этой деревушке отряд Тихомилова простоял еще пятеро суток, а на шестые рано утром командир поднял его выстрелами из нагана:
— Хозвзводу тут стоять! И ты тут с ними оставайся! — крикнул он почему-то Аришке, выскочившей из избы, где она ночевала. — Мы скоро…
Рванув коня, он поскакал вдоль улицы, за ним остальные, девушка лишь увидела, как мелькнул вороной жеребец Данилы да сверкнули его зубы: обернувшись на бешеном скаку, он что-то прокричал ей, но что — она не расслышала, голос сквозь громкую дробь множества копыт не пробился.
Вернулся отряд не скоро, только на другой день к вечеру. Пыльные, усталые, окровавленные партизаны втягивались в деревню на измотанных лошадях гуськом, на некоторых вместо всадников были перекинуты тела погибших.
— А Данила как? Господи, Афанасьев-то Данила живой?! — металась Аришка от всадника к всаднику, растерянная, обезумевшая. Ей никто не отвечал, только один бородатый партизан сердито сказал:
— Радуйся, живой покуда.
Данилу она увидела шагающим сбоку телеги. Он был мрачен, вел в поводу своего коня. На телеге, без фуражки, с закрытыми глазами лежал Тихомилов.
— Данилушка! — Она подбежала к телеге. Не решаясь прикоснуться к Афанасьеву, глотая слезы, выдавила из себя: — А дядя Тихомилов… Он убитый? Убитый?!
Тихомилов открыл глаза, улыбнулся:
— Живой я. Черта с два меня убьешь, живо-ой! Мякоть ноги вот пробило. Ерунда… Через недельку бегать буду.
Дотемна Данила Афанасьев возился с командиром, помогал промывать рану, укладывал на ночь. Потом распоряжался по устройству отряда на отдых, о завтрашних похоронах погибших, отряжал дозорных… Уж далеко за полночь, измотанный и мрачный, появился в избенке, где жила все эти дни Аришка у какой-то старухи.
Едва он брякнул шашкой на крыльце, она распахнула дверь перед ним.
— Ты не спишь, гляжу. Иду, а в окне огонь…
— Какой сон, какой тут сон! — воскликнула она. — Проходи.
— Ну, я только тебя проведать… Пойду, прикорну где-нибудь.
— Еще чего! Ложись вон на кровать. Хозяйка в завозне эти дни спит. Голодный ведь, поди? У меня каша есть и молоко.
— Каша? Я и вправду бы поел…
Ужинал он молча, девушка тихо и неслышно сидела на другом конце стола, молча глядела и глядела на него, из глаз ее лился тот теплый, материнский свет, который всегда смущал Данилу, но на этот раз он ничего не чувствовал, ничего не замечал.
Поев, он устало разогнулся и встал. Она метнулась к кровати, откинула одеяло, взбила подушку. Данила опустился на постель, стянул грязные сапоги, скинул вонючие портянки, задвинул ногой под кровать.
— Давай сюда, я постираю, почищу.
— Жена ты, что ли, мне?
— Так что ж, что не жена? Не привычная разве? И гимнастерку со штанами давай. Печку счас растоплю и к утру высушу, А то пропотел весь. Снимай, а я выйду.
Она скользнула за дверь, Данила посидел в раздумье, снял верхнюю одежду, бросил на стул и лег под лоскутное одеяло.
Через некоторое время Аришка скрипнула дверью, вошла, взяла гимнастерку со штанами, подошла к висячей лампе и дунула.
— Спи покуда, — сказала из мрака и пошла.
— Ариш… побудь со мной.
Она у дверей остановилась, постояла, потом шаги стали приближаться к кровати и замерли. Данила лежал с закрытыми глазами, боясь их разомкнуть.
— Эта рубка была — жутко вспомнить, — произнес он, так и не открыв глаз. — Бандиты вчерась ночью на сельцо Петрушиху налетели, начали тама людей палить. Утром-то вчерась и прискакал оттуда мужик — помогите, мол. Ну, Тихомилов и повел отряд. Бандюков мы живо выперли, половину порубили, остальные в горы ускакали. Переночевали мы тама, четверых своих утром похоронили, назад сюда было направились. А тут… только мы в котловину какую-то въехали, и налетели на нас уцелевшие бандюги с какой-то подмогой. И началось… ровно вода в этой котловине закипела.
— Да я знаю… мужики рассказывали, — прошептала Аришка. Шепот ее был совсем близко, над самым ухом, Данила ощутил ее дыхание на своем лице и с удивлением открыл глаза. В полумраке он увидел, что Аришка стоит у кровати на коленях, а на плечах ее, на гладко зачесанных волосах поблескивает неяркий лунный свет. — Как еще ты-то… ты-то живой остался! — всхлипнула она и уронила ему на грудь тяжелую и горячую голову.
— Остался вот… — Он положил ладонь на ее голову и стал поглаживать. — А дядь Кузьму опять ранило. Ровно мало ему… ровно проклятье какое над ним! Не могло меня-то вместо него!
— Господь с тобой! Очнися! — тотчас оторвала девушка от его груди голову. — Чего городишь? Чего ты… желаешь?!
Какое-то время они помолчали, потом Данила прерывисто вздохнул, вытер ладонью повлажневшие ресницы:
— Жалко мне его, Ариш…
— Кому ж не жалко? И мне тоже…
— Твоя-то ранка как?
— Зажила-а! Вот, глянь… — Она схватила его руку, сунула на свое плечо. — Рубчик только остался.
