Гейл Форман - Всего один день
В номере тихо. Родители в постелях, но, как только дверь закрывается, моя мама выглядывает из спальни.
— Рано вы, — комментирует она.
— Я устала, — придумывает Мелани. — Спокойной ночи. С Новым годом. — Она тихо удаляется в нашу комнату, мама целует меня, поздравляя с Новым годом, и уходит к себе.
А я вообще совершенно не устала, так что выхожу на балкон и сижу, слушаю звуки, которые доносятся с идущей на убыль вечеринки при отеле. На горизонте намечается гроза. Я достаю телефон и впервые за эти месяцы открываю свой фотоальбом.
Его лицо так красиво, что у меня скручивает живот. Но он кажется нереальным, не настоящим знакомым. Потом я смотрю на себя — на фотографии — и ее тоже едва узнаю, и не только из-за прически, она вообще кажется другим человеком. Это не я. Это Лулу. И ее не стало так же, как и его.
Чистый лист. Так сказал певец. Может, мое желание и не исполнится, но перевернуть страницу и начать с чистого листа я могу.
Я целую минуту разрешаю себе смотреть на снимок Уиллема и Лулу в Париже.
— С Новым годом, — говорю им я. И стираю.
Девятнадцать
Январь
Колледж
Пока я отдыхала в Мексике, Бостон на полметра засыпало снегом, и все время стоит мороз, так что, когда я возвращаюсь на кампус, там как в серой гнетущей тундре. Я приезжаю за несколько дней до начала занятий под предлогом, что намерена готовиться к новому семестру, но на самом деле мне просто невыносимо было сидеть дома под пристальным взглядом своего надзирателя. Я и в Канкуне-то замучалась, а дома, где я осталась даже без Мелани — она отправилась в Нью-Йорк на следующий же день после нашего возвращения, хотя мы так и не наладили отношения, которые в последнее время шли как-то странно, — стало совсем ужасно.
Великолепная Тройка тоже возвращается, они провели каникулы насыщенно, у них появились понятные только им шутки. Они отмечали Новый год вместе в домике Кендры в Вирджиния-бич, купались там в снегу и теперь заказывают себе майки с белыми медведями. Со мной они довольно приветливы, расспрашивают о поездке, но в этой атмосфере дружелюбия мне трудно даже дышать, так что я напяливаю на себя несколько свитеров и куртку и плетусь в книжный за новой рабочей тетрадью по китайскому.
В отделе иностранной литературы у меня звонит мобильник. Можно даже не смотреть, кто это. С тех пор, как я уехала, она звонит по два раза в день.
— Привет, мам.
— Эллисон Хили, — голос в трубке пронзительный и жизнерадостный, совсем не как у нее.
— Да, это Эллисон.
— Здравствуй, Эллисон. Это Гретхен Прайс из студенческого центра.
Я молчу, мне становится дурно, я едва дышу.
— Да?
— Хотела поинтересоваться, не зайдешь ли ты поздороваться.
Меня может в любую минуту вырвать на стопку «Buongiorno Italiano»[35].
— Вам мама звонила?
— Мама? Нет, — я слышу какой-то грохот. — Черт. Погоди, — раздается еще какой-то шум, потом она возвращается. — Слушай, извини, что я так срочно, но сейчас у меня, похоже, такой модус операнди. Я бы хотела, чтобы ты зашла до начала семестра.
— Гм, он же начинается послезавтра.
— Да. Сегодня сможешь?
Меня выпрут. В первом же семестре я облажалась. И они знают, что я не «Счастливая Студентка». В их каталогах мне не место. Как и вообще здесь.
— У меня какие-то проблемы?
Она снова звонко смеется.
— Со мной — нет. Может, все же подойдешь к… погоди… — она снова шелестит бумагами. — Например, в четыре?
— Моя мама точно не звонила?
— Да, Эллисон, совершенно точно. Так в четыре?
— А по какому вопросу?
— Да просто познакомиться. До встречи в четыре.
Кабинет Гретхен Прайс находится в углу административного здания, поросшего плющом, где снует довольно много народу. Он забит стопками книг, всюду разбросаны журналы и бумаги — на круглом столе, на стоящих у окна креслах, на маленьком диванчике, на рабочем столе, который завален и другим барахлом.
Когда секретарь впускает меня в кабинет, она разговаривает по телефону, так что я просто остаюсь стоять в дверях. Она жестом приглашает меня войти.
— Ты, должно быть, Эллисон. Освободи какое-нибудь кресло и садись. Я через секунду.
Я убираю с кресла «Тряпичную Энни» с отрезанной косичкой и стопку папок. На некоторых из них наклеены бумажки: «Да», «Нет», «Может быть». Из одной вылетает листок, и я вижу, что это распечатанное заявление на вступление, я подавала в том году такое же. Я засовываю его обратно и перекладываю папку на соседнее кресло.
Гретхен вешает трубку.
— Ну, Эллисон, как у тебя дела?
— Хорошо, — я смотрю на все эти груды заявлений, так много желающих получить то же место, что и у меня. — Даже отлично.
— Правда? — Она берет папку, и у меня возникает четкое ощущение, что мне крышка.
— Ага, — отвечаю я как можно бодрее.
— Видишь ли, я посмотрела на твои оценки в первом семестре.
У меня слезы к глазам подступают. Заманила меня сюда обманом! Сказала, что проблем нет и просто познакомиться. К тому же я ничего не провалила. У меня просто тройки!
Увидев шок на моем лице, Гретхен взмахивает руками, показывая, что мне надо успокоиться.
— Эллисон, расслабься, — мягко говорит она. — Я не буду тебя отчитывать. Просто хочу узнать, может, тебе помощь нужна. Если да, я помогу.
— Это же первый семестр. Я еще не приспособилась, — я так часто прибегаю к этому оправданию, что почти уже сама в него поверила.
Она откидывается на спинку кресла.
— Знаешь, есть мнение, что процедура поступления в колледж сама по себе несправедливая. Что человека по бумагам нельзя оценить. Но на самом деле и по бумаге можно страшно много понять, — она делает глоток кофе из огромной чашки с рисунком маленького ребенка — это просто пастельные отпечатки пальцев. — Я тебя первый раз вижу, но, судя по тому, что я усмотрела в документах, подозреваю, что тебе тяжело приходится.
Она не спрашивает, действительно ли тяжело. Не спрашивает, что тяжело. Она просто это знает. Наворачиваются слезы, и я их не сдерживаю. Желание излить свои чувства сильнее стыда.
— Дай я поясню, — продолжает Гретхен, пододвигая ко мне коробку с бумажными платками. — Твои баллы меня не интересуют. Снижение успеваемости на первом семестре — явление такое же распространенное, как и набор веса. Ох, ты бы мои оценки за первый семестр видела, — она встряхивает головой и смеется. — Студенты, которым тяжело, обычно делятся на две категории: те, кто привыкает к новой свободе, возможно, слишком много ходит по вечеринкам и пьет, а библиотекой пренебрегает. Обычно, они через семестр-другой исправляются, — она смотрит на меня. — Эллисон, ты не налегаешь на «Егермейстер»?
