Пэлем Вудхауз - Вперёд, Дживз!
— Я никогда в жизни его не видела, — заявила служанка.
* * *
Я неприязненно уставился на девицу. Как она могла вдохновить кого-то на любовь к себе, пусть даже французского повара, было выше моего понимания! Нет, я не назвал бы её уродиной, поймите меня правильно. Вовсе нет. Быть может, встреться я с ней в иной обстановке и при других обстоятельствах, она показалась бы мне хорошенькой. Но сейчас я был убеждён, что в жизни не встречал более неприятной женщины.
— Да, — сказал я. — Вы никогда меня не видали. Но я старый друг семьи.
— Тогда почему вы не позвонили в дверь?
— Я никого не хотел беспокоить.
— Мне платят за то, чтобы я открывала входную дверь, и это не может меня беспокоить, — заявила служанка, демонстрируя свою добродетель, и без всякой причины повторила. — Я никогда в жизни его не видела.
Ужасная девица.
Внезапно меня осенило.
— Вот что, — сказал я, — гробовщик может подтвердить, что он меня знает.
— Какой гробовщик?
— Деятель, который прислуживал за столом два дня назад, когда я здесь обедал.
— Шестнадцатого числа сего месяца, — сказал полисмен, глядя на служанку,
— гробовщик прислуживал у вас за столом во время обеда?
— Конечно, нет!
— По крайней мере он сильно смахивал на… разрази меня гром, вспомнил! Это был зеленщик.
— Шестнадцатого числа сего месяца, — забубнил полисмен (чванливый осёл),
— зеленщик…
— Да, прислуживал, — перебила его служанка. Вид у неё был недовольный и растерянный, как у тигрицы, которая неожиданно поняла, что добычу увели у неё из-под носа. Затем она просияла: — Этот парень запросто мог узнать о зеленщике от соседей.
Не девица, а кобра какая-то.
— Как вас зовут? — спросил полисмен.
— Видите ли, вы не будете, так сказать, против, если я не назову вам своего имени, потому что…
— Дело ваше. Вам придётся назвать его мировому судье.
— Ох, нет, знаете ли, будь оно неладно!
— Пройдёмте со мной.
— Но послушайте, правда, я ведь старый друг семьи, и всё такое. Убей меня бог, вспомнил! В гостиной есть моя фотография. Вот, теперь сами убедитесь!
— Да, если она там есть.
— Я никогда её там не видела, — заявила служанка.
Я определённо возненавидел эту девицу.
— Вы бы её видели, если бы добросовестно вытирали пыль, — сурово сказал я. Мне хотелось её как следует проучить, разрази меня гром!
— В обязанности служанки не входит вытирать пыль в гостиной. — Она высокомерно фыркнула.
— Да, — с горечью сказал я, — наверное, в обязанности служанки входит всюду рыскать, за всеми подглядывать, совать свой нос куда не надо и вообще, э-э-э, терять время, прохлаждаясь в саду с полисменами, вместо того чтобы заниматься своими делами.
— В обязанности служанки входит открывать входную дверь посетителям. Тем, которые не лазят в окна.
Я почувствовал, что проигрываю спор, и решил её умиротворить.
— Дорогуша, — сказал я, — давайте не будем опускаться до вульгарной ссоры. Я лишь пытаюсь вам втолковать, что в гостиной имеется моя фотография, и хотя я не знаю, кто стирает с неё пыль, она, надеюсь, докажет всем и каждому, что я являюсь старым другом семьи. Вы согласны, сержант?
— Да, если она там имеется.
— Конечно, имеется. Можете не сомневаться, что имеется.
— Что ж, пойдём посмотрим.
— Вот это по-мужски, дорогой мой полисмен, — одобрительно сказал я.
* * *
Гостиная находилась на первом этаже, а моя фотография стояла на столике у камина. Только, надеюсь, вы поймёте меня правильно, её там не было. Я хочу сказать, камин стоял на месте, и столик стоял на месте, но моей фотографии и след простыл. Фотография Бинго — да. Фотография его дяди, лорда Биттлхэма, — вне всяких сомнений. Фотография миссис Бинго, три четверти, с нежной улыбкой на устах, — безусловно. Но фотография, хотя бы отдалённо напоминающая Бертрама Вустера, — нет и ещё раз нет.
— Хо-хо! — сказал полисмен.
— Но я видел её здесь два дня назад, разрази меня гром!
— Хо-хо, — повторил полисмен, словно пьяный запевала в комической опере.
— Хо-хо!
— Кто вытирает здесь пыль? — спросил я, поворачиваясь к служанке.
— Только не я.
— Я не говорил, что вы её вытираете. Я спросил, кто это делает.
— Естественно, горничная. Мэри.
— Вот именно. Так я и думал. Так я и предполагал. Мэри, сержант, печально известна всему Лондону как разбивальщица номер один. Она колотит всё подряд направо и налево. На неё все жалуются. Наверняка она разбила стекло на моей фотографии и, не желая честно, по-мужски в этом признаться, куда-нибудь её засунула.
— Хо-хо! — сказал полисмен, видимо всё ещё изображая из себя пьяного запевалу.
— Спросите её. Сходите к ней и спросите.
— Пусть она сходит, — сказал полисмен, кивая служанке, — если вам от этого полегчает.
Девица фыркнула и вышла из гостиной, бросив на меня через плечо вредительский взгляд. По-моему, она тоже сказала «хо-хо». А затем наступило нечто вроде затишья перед бурей. Полицейский занял стратегическую позицию у дверей, перегородив их своими широченными плечами, а я начал бездумно слоняться по комнате: взад, вперёд, вправо, влево и из угла в угол.
— Чего это вам неймётся? — недовольно спросил полисмен.
— Ищу фотографию. Может, её поставили на другое место.
— Хо-хо!
И вновь наступило затишье перед бурей. Внезапно я увидел, что стою у окна, и, клянусь своими поджилками, оно было открыто снизу на шесть дюймов. Мир показался мне таким весёлым и праздничным; солнце светило, птички щебетали и… В общем, я не стану утверждать, что я — человек сообразительный, но внутренний голос словно опять прошептал мне: «Отступай, Бертрам». Я незаметно ухватился за скользящую раму и рванул её наверх. В следующее мгновение, пролетев между небом и землёй, я угодил в лавровый куст.
Из окна высунулось сердитое красное лицо. Я вскочил на ноги и затрусил к калитке.
— Эй! — крикнул мне вдогонку полисмен.
— Хо-хо! — ответил я, прибавляя скорость.
— Никогда, — сказал я сам себе, поймав такси и удобно расположившись на заднем сидении. — Никогда в жизни я больше не свяжусь с малышом Литтлом.
* * *
Примерно то же самое, только в значительно более резких выражениях, я высказал Дживзу, сидя в гостиной и потягивая виски с содовой, чтобы хоть немного успокоиться.
— Никогда, Дживз! — сказал я. — Никогда в жизни!
— Видите ли, сэр…
— Нет, никогда!
— Видите ли, сэр…
— Что ты заладил одно и то же? Как прикажешь тебя понимать?
— Видите ли, сэр, мистер Литтл очень настойчивый молодой человек, а у вас, если позволите, сэр, мягкий, уступчивый характер.
— Не думаешь ли ты, что у малыша Бинго хватит наглости втравить меня ещё в какую-нибудь непристойную историю?
— К сожалению, сэр, это весьма вероятно.
Я быстро скинул ноги с каминной полки и вскочил с кресла, задрожав с головы до ног.
— Дживз, что ты мне посоветуешь?
— Мне кажется, перемена обстановки окажет на вас благотворное действие, сэр.
— Ты считаешь, я должен дать дёру?
— Очень метко сказано, сэр. Почему бы вам не поменять своего решения, сэр, и не присоединиться к мистеру Джорджу Траверсу в Харроугэйте?
— Ну, знаешь!
— Там вы будете в полной безопасности от посягательств мистера Литтла, сэр.
— Возможно, ты прав, Дживз, — задумчиво произнёс я. — Да, вероятно, ты прав. Сколько миль от Харроугэйта до Лондона?
— Двести шесть, сэр.
— Да, я думаю, ты прав. Сегодня туда идёт какой-нибудь поезд?
— Да, сэр. Вы с лёгкостью на него успеете.
— Ладно, Дживз. Уложи меня на скорую руку.
— Чемодан упакован, сэр.
— Хо-хо! — сказал я.
* * *
Чудно, конечно, но, если задуматься, Дживз всегда оказывается прав. Провожая меня на станцию, он попытался исправить мне настроение, уверяя, что я не буду скучать в Харроугэйте, и, разрази меня гром, он не ошибся. Отправляясь на лечебный курорт, я совсем упустил из виду, что буду находиться в самой гуще типов, проходящих курс лечения, в то время как мне не придётся этого делать. Вы даже представить себе не можете, какое глубокое чувство удовлетворения я испытывал.
Возьмём, к примеру, дядю Джорджа. Лекаришка, обстукав старикана со всех сторон, категорически запретил ему пить любые спиртные напитки и, кроме того, велел каждое утро в половине девятого ходить на холм в зал для питья минеральной воды и принимать двенадцать унций тёплого солевого раствора описи магния. Может, это звучит безобидно, но, судя по разговорам, я сделал вывод, что данное пойло соответствует коктейлю из двух прошлогодних тухлых яиц, взбитых в стакане морской воды. А мысль о том, что дядя Джордж, не дававший мне проходу, когда я был ребёнком, поглощает эту гадость и при этом вынужден каждый день вставать с постели в четверть девятого, была исключительно приятна и действовала на меня благотворно.
