Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
Мне очень хотелось сказать что-то доброе, теплое Рите. Но было так холодно. И все же я попытался.
— Девочка, — окликнул я ее. — Счастье — это не обязательно тот мир, тот человек и та профессия, которые ты сама выбираешь. Бывает, что выбирает оно. И оно тебя выберет, попомни мое слово. И мне еще скажешь спасибо! — кричал я ей вслед.
Она оглянулась.
— Спасибо! — крикнула Рита в ответ. — Я запомню ваши слова. И буду ждать, что меня выберут…
Джерри в ответ только зло гавкнул в мою сторону. Похоже, он не на шутку на меня рассердился.
С тех пор мы редко встречались с Ритой. То ли она избегала меня, то ли я ее. Во всяком случае, нас это устраивало. И только в один воскресный вечер неожиданно нагрянула ее мамаша, вполне симпатичная женщина, которая старалась казаться гораздо моложе своих лет. Хотя это было напрасно. Она выглядела и молодо, и свежо. Пройдя в мою комнату и оглядев обстановку оценивающим взглядом, она заявила:
— Я вас уважаю, Ростислав Евгеньевич. И как нашего соседа — вы никогда не причиняли нам хлопот, разве что иногда, когда по ошибке ломились пьяным в дверь.
Похоже, она не умела ничего забывать.
— Уважаю и как знаменитого актера. Фильмы с вашим участием действительно великолепны и заслуживают самой высокой похвалы.
Похоже, с Ритой у нее были противоположные вкусы.
— И все же, — она поправила высокую прическу, стараясь выглядеть передо мной светской львицей. — И все же. У девочки первая влюбленность. Я этого ее увлечения не одобряю. Но первое всегда быстротечно. Потому что оно необязательно и без обязательств. Это потом все идет медленнее и труднее. Погрязаешь в долгах и обязанностях… И вот поэтому…
Она присела на край плюшевого дивана и стала теребить шелковый шарфик в своих ладонях, как совсем недавно ее дочь — поводок.
— И все же, — она наконец откровенно посмотрела в мои глаза. И вдруг в один миг с нее спал весь лоск и вся спесь. Она стала просто мамой. Мамой очень хорошей девочки Риты. — Ростислав Евгеньевич, если у вас нет серьезных намерений… Моя дочь очень молода. Я не хочу, чтобы она пережила трагедию. Конечно, рано или поздно она ее переживет. Но пусть попозже. Пусть хотя бы наберется опыта. И к миру станет относиться не так серьезно и не так драматично. Возможно, тогда ей станет легче. Вы меня понимаете?
Я ее понимал. Вдруг я ясно и отчетливо, словно это было вчера, вспомнил свой разговор с доктором Кнутовым. Когда он просил за Вальку. Мама Риты тоже просила. И они были так в этом похожи. Они всего лишь родители.
— Обещаю вам, обещаю, — я сказал это твердо, как когда-то говорил Кнутову. У меня уже был опыт. — Я никогда не причиню вашей дочери зла. Никогда. Она очень хорошая девочка. И она найдет свое счастье.
— Но мне не нравится эти ее чрезмерное увлечение кино… — она вдруг запнулась и сердце мое екнуло, — кинологией. Эти собаки. Их так много. Молодая девушка должна дружить не только с собаками, она же так красива, умна. Разве стоит тратить жизнь на этих четвероногих?
Я считал, что стоит. Именно этого жизнь и стоит. Но я промолчал.
— Возможно, ей стоит подумать о другой профессии. И о другом человеке.
— Возможно, — покорно согласился я. Мне вдруг захотелось, чтобы меня оставили в покое.
— Я рада, что вы меня понимаете. И что вы поддерживаете мои тревоги.
Ничего я не понимал. И ничего не поддерживал. Мне просто вдруг показалось, что я вновь, уже своим молчанием или равнодушным поддакиванием предал Риту. Она этого не заслуживала. И вдруг меня окончательно осенило. Не мне она в любви объяснялась. Вернее, это было не столь важным. Ей было важно меня спасти. Она не знала — от чего или от кого, но спасти. Я же ее спасти не мог. Точнее, просто не захотел. Так было удобнее. Мне казалось, тогда казалось, что жизнь сама знает, кого спасать и от кого. Но я глубоко ошибался…
А этим вечером я знал только одно. Что смогу организовать маленькое спасение. Спастись от несметной тоски, которая после встречи с Ритой и разговора с ее мамашей меня настолько заела, что казалось, еще чуть-чуть — и на мне не останется живого места. И я решил заглянуть на вечеринку, куда был приглашен еще неделю назад, но идти не собирался, поскольку хотел провести хоть один достойный выходной. Достойного выходного не получилось. Пришлось выбирать из двух зол меньшее. И я выбрал. Правда, в очередной раз ошибся.
Вечеринка была устроена в каком-то крутом клубе по случаю дня рождения режиссера Горлеева, или, как я его успел окрестить, Подлеева. Не знаю, зачем я ляпнул это, но столь обидное прозвище с моей легкой руки и грязного языка Лютика мгновенно разнеслось по всем киношным углам. И к вечеру, когда я там появился, доброжелатели мне уже радостно шептали на ухо:
— Ну как, явился праздновать рождение Подлеева? И зачем Подлеевым вообще рождаться на белый свет?
Похоже, у этого парня было много «друзей», и я входил в их многочисленный круг, поскольку когда-то мой двойник Ростик подставил ему подножку. Я же вообще не знал этого парня, даже в глаза не видел, но меня мучила совесть, что я вновь, вслед за Ростиком, приложил руку к его уничтожению.
Атмосфера была гнетущей. Мрачной. Недружелюбной, как подобает в таких эстетских кругах. Но более всего меня поразило, что они все приползли на день рождения с подарками, стихами и поздравлениями, ненавидя именинника от всей души. И не забывая об этом сообщать. В эту душную атмосферу немалую толику злобы внес и мой друг Лютик. Хотя ему-то вообще не стоило переступать порог этого заведения. Но остальные… Как я успел узнать из местных сплетен, Горлеева когда-то жалели, даже уважали, поскольку благодаря моему двойнику Ростику он долго не мог снимать. Теперь же у этого парня дела пошли на лад. Вот этого ему простить не могли. Поэтому ненависть зависла над клубом бомбой замедленного действия. И я с опаской смотрел на двухметровую люстру.
Я задыхался в прямом смысле слова. Здесь не просто пахло водкой и лютиками, как говорила Рита. Здесь вообще не было ни одного живого растения. И я, как человек-амфибия, чувствовал себя на краю гибели, словно загнанный в бочку. И поэтому мне ничего не оставалось, как решительно подойти к этому парню, пожать ему руку и во всеуслышание заявить:
— Я не просто поздравляю тебя, но еще и приношу свои извинения. Я был тысячу раз не прав. Нельзя делать подлости. Я ее сделал. И не расплатился. Я теперь знаменит. Но искренне желаю, чтобы твоя слава затмила мою. Я в это верю.
Наступило гробовое молчание. Именно гробовое, поскольку от меня ждали такого подвоха, который способен загнать Горлеева в могилу. Им и в голову не пришло, что все гораздо проще — я искупаю грехи Ростика.
Горлеев замялся и вяло пожал мою руку.
— Я вообще-то думал, что мы — квиты. Ведь я живу с твоей женщиной.
Я вообще поражался умению Любаши представить все так, словно она была всегда чьей-то женщиной. Более того, самой дорогой и желанной.
Я подсел к столику, за которым сидели более-менее знакомые ребята. Лютик даром времени не терял и уже горячо обнимался с какой-то актрисочкой, обещая ей не менее горячую роль.
— А ты умница, Ростя! — Он небрежно похлопал меня по плечу. — Нужно вовремя подойти, чтобы потом не отшили. Я всегда поражался твоему таланту приспосабливаться. Поверь, это твой главный дар. Ты-то, по большому счету, кто? Твое место в массовке!
Я был никто, во всяком случае, в кино, и мне возразить было нечего.
— Но ты, парень, каким-то звериным чутьем просекаешь ситуацию. Вот как теперь с Подлеевым. Считай, он твой должник на всю жизнь, смотри, еще захочет тебя увести у меня.
— От тебя не уведешь, — мрачно пошутил я.
— А вот это ты верно заметил. От меня никуда нельзя спрятаться. Разве что скатиться в пропасть. Помнишь, ты уже был на ее краю.
Я не помнил. Это помнил Ростик. Возможно, там он и оказался.
— Так что советую со мной дружить. — Лютик уже успел отрезветь и, похоже, собирался наверстать упущенное. — А вот эта девочка с зелеными, как изумруд, глазками и чистенькой, как утренняя заря, душой и вправду хочет стать кинологом?
— Правда, Лютик, правда, — я невольно сжал кулаки.
— Прекрасная профессия. Ки-но-лог! Мы все, Ростя, кинологи. В некотором роде. Только вместо собак приручаем и дрессируем артистов. А насчет Подлеева и думать забудь. Эта сволочь не иначе как на «Оскара» претендует. И представляешь, этой дрянной душонке везет! Он такой сценарий откопал у какого-то зачуханного студентишки с Урала! Уметь надо! Но ничего… У нас будет не хуже, нет, черт побери, у нас будет в тысячу раз лучше! Студентишки — они народ пока чистенький. Подобострастный. Потому что будущего у них еще нет. Я, знаешь, Ростя, уже понял, что для искусства нужно искать людишек только с юношеским прошлым. Как твоя дамочка с собачкой. Тогда выигрыш обеспечен. Люди с созревшим настоящим — они гнилые. А если им еще светит будущее! Тогда конец фильму, усек?
