Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
Очень скоро я выучила, как официально называется недуг, терзавший Акрама. Маниакально-депрессивный психоз — сегодня это называют «биполярное расстройство» — в стадии гипервозбуждения. Я подслушала разговор между Акрамом и его отцом, происходивший на террасе.
— Ты что хочешь сказать? Ты перестал принимать лекарства?
— Я сказал то, что сказал.
— Но почему? Почему, Акрам? Тебе ведь стало гораздо лучше!
— Я был мертв, папа. Мое сердце умерло.
— Но, Акрам, ты же слышал, что сказал доктор. Опасно прекращать прием таблеток. Ты же знаешь, чем это может закончиться. Акрам, прошу тебя, будь благоразумен.
— Ты что, не понимаешь, папа? Я был мертвой куклой! Деревянной куклой с деревянным сердцем. Ни жизни, ни радости. Папа, у меня медовый месяц, я хочу почувствовать его, полностью. Прожить. С сердцем из плоти и крови. Живым и бьющимся, а не отупевшим от наркотиков. Опасно? Да что за жизнь без опасности, без риска?
— Акрам, прекрати. Умоляю тебя! Ты ведь знаешь, к чему это приведет. Ты понимаешь, что может случиться.
Они знали. Акрам и Дядя Аббас. Тетушка Саида и Асма. Но мне в голову не приходило, как низко может пасть Акрам со своих высот. Когда это все же произошло, потребовались радикальные меры. Для сына Аббаса Али Мубарака психиатра вызвали на дом. Он приехал с приборами, электрическими проводами, резиновыми лентами и помощниками. Акраму потребовалась терапия электрошоком. Курс занял несколько недель. Теперь никто не делал вид, что это для них неожиданность.
— Мы надеялись, — сказал Дядя Аббас, — что это никогда не повторится. Он так хорошо себя чувствовал.
— Я думала, женитьба положит конец его приступам, — всхлипывала Тетушка Саида, но в тоне ее звучали обвиняющие нотки.
Стена, что выросла между нами, осталась навсегда. В ее представлении именно я несла ответственность за случившееся. Я должна была стать лекарством для ее сына — одним из множества, что она пробовала за долгие годы, от лечения травами до хакимов[122], гипнотизеров и знахарей. И я, по ее мнению, не подействовала, как и все остальное.
Я потеряла счет сеансам электрошока, и Тетушка Саида сдалась, взмолившись в слезах:
— Довольно! Мы перепробовали все. Ничего не помогает. На этот раз вы сделаете то, о чем я прошу.
— Можно подумать, до сих пор мы этого не делали, — проворчал Дядя Аббас, не глядя на меня.
— Мы отвезем его в Кербелу. На зиарат[123]. Мы отправимся в паломничество, отдадим свои салам Имаму Хусейну, и он исцелит мальчика. Я точно знаю это! Если будем верить всей душой.
Дядя Аббас промолчал. Но через неделю все было готово к путешествию. Они — Дядя Аббас, Тетушка Саида и Акрам — поехали в Ирак, в Кербелу и Неджеф. Меня они с собой не взяли, поскольку я была беременна. И вместо свадебного путешествия я на время вернулась к маме.
Она все расспрашивала меня, что случилось. Но я молчала. Только общие факты, без подробностей.
— Они совершают паломничество в Кербелу. Я не могу поехать, я беременна.
Мама, вконец расстроенная и напуганная, отправила Мэйси к ее брату, Шарифу Мухаммаду, разузнать, что же я скрываю. И после этого не задавала больше вопросов.
Мой муж вернулся из паломничества, но все осталось по-прежнему. Сеансы электрошока следовали один за другим. Так много, что он потерял память. Я гладила его по щеке, но он не узнавал меня, не понимал, кто я такая. В конце концов Дядя Аббас отправил его в швейцарскую клинику, где Акрам лечился прежде. Мне было неуютно в чужом доме, и на время отсутствия мужа я переехала к маме, не обращая внимания на сплетни, которые наверняка пошли по городу.
Мне было безразлично, что говорят люди. Я никуда не выходила, ни с кем не встречалась. Только Асма несколько раз навещала меня. Она тоже ждала ребенка. Казалось бы, нам есть о чем поговорить. Но нет.
В тот день, когда я услышала, как мой ребенок, Садиг, шевельнулся в утробе, словно мягкие крылья птицы взмахнули внутри. Впервые за долгое время я почувствовала себя счастливой. Я была не одинока. И никогда не буду одинока, что бы ни случилось в жизни.
Акрам вернулся в Пакистан за несколько недель до рождения Садига. Я тоже вернулась в дом его родителей. Казалось, Акраму стало лучше, он опять улыбался. Но только не мне. Взгляд, обращенный ко мне, оставался чужим. В той комнате, где меньше года назад мы танцевали с Акрамом, я теперь спала одна. Он жил в своей прежней комнате, которая должна была стать детской для нашего малыша.
Приближались роды, и я переехала в дом мамы. Это традиция — вернуться в родительский дом и оставаться там еще сорок дней после родов. Невероятным облегчением было оказаться подальше от Акрама и его чужих глаз.
Родился Садиг, наполнив смыслом мою жизнь, и все остальное утратило важность. Пришли в гости Дядя Аббас и Тетушка Саида. В их доме жила Асма, за несколько недель до того родившая Джафара. Отец построил для нее и ее мужа новый дом, прямо напротив своего, чтобы дочери не пришлось жить по указке родителей мужа.
Перед началом Мухаррама Шариф Мухаммад Чача явился забрать нас с Садигом. Так уж вышло, что за время своего брака я провела в родительском доме больше времени, чем в доме мужа. Странно было возвращаться туда, но у меня не оставалось выбора. Вот-вот начнутся меджлисы у Тетушки Саиды. Она беспокоилась, что скажут люди, если невестки не окажется на месте. Как будто они уже не сказали все, что только возможно.
Тетушка Саида наняла айа, заботиться о Садиге.
— Пускай она займется ребенком. Ты должна заставить Акрама вспомнить. Это легче сделать без ребенка на руках.
Я не в силах была перенести это. Садиг принадлежал мне. Он тоже все понимал — плакал беспрерывно и успокаивался лишь у меня на руках.
Акрам начал общаться с родителями. Но ко мне был все так же безразличен. Садиг его нисколько не интересовал. Тетушка Саида пыталась напомнить, кто мы такие. Дядя Аббас говорил, что доктора в Швейцарии заверили его, мол, утрата памяти — всего лишь последствия длительной шоковой терапии, со временем память восстановится. Но это время все никак не наступало.
На второй день Мухаррама, когда я читала последние слова своей любимой ноха на женском меджлисе, в зал ворвался Акрам — мужчина посмел вторгнуться на женскую половину. Он, крайне возбужденный, искал что-то. Заметил меня, бросился в мою сторону и заорал:
— Твое отродье постоянно вопит!
В ту же секунду вперед выступила мать Акрама. Мысли отчетливо читались на ее лице, она в смятении. Как спасти ситуацию? Как остановить Акрама, не раскрывая его тайны? Но ее сомнения побудили Акрама продолжить — и перейти черту.
— Ступай и заткни младенца! А потом возьми его и убирайся туда, откуда пришла! Забирай свое отродье — неизвестно от кого рожденное — и уматывай из моего дома!
Я испуганно прикрыла ладонью рот, колени подкосились. Мама была рядом и видела все от начала до конца. Все женщины округи слышали, что сказал мой муж. Мама помогла мне подняться на ноги.
— Довольно, Дина. Хватит. Ступай забери сына. Мы уходим домой. На этот раз — навсегда.
Я была не одинока. Со мной был Садиг. Две недели спустя, через несколько дней после Ашуры, пришел Шариф Мухаммад Чача, сообщил, что Акрам умер. Повесился в роскошной ванной наших роскошных апартаментов.
Я, вдова в девятнадцать лет, отправилась в дом своего покойного мужа, где уже собрались люди выразить соболезнования. Среди них было немало тех, кто стал свидетелем моего унижения две недели назад. Тетушка Саида, вне себя от горя, кричала и велела мне убираться вон из ее дома. Точно как ее сын. Теперь я ее понимаю. Понимаю, что делает с людьми горе. Каким жадным оно становится, когда соединяется с горечью гнева и отторжения, каким слепым в поисках человека, которого можно обвинить. Я была просто удобной мишенью — выбранной без всякой причины или оснований.
Но я была не одинока. Со мной был Садиг.
Мама умерла, когда Садигу исполнилось восемь месяцев.
Но я не была одинока. Со мной был Садиг.
К нам часто заглядывал Дядя Аббас, уговаривая вернуться под их кров. Но я лишь повторила ему то, что сказала мама перед смертью. Что Абу хотел бы, чтобы я осталась одна. Что моя жизнь принадлежит только мне и больше никому. Со мной дар Господень. Который невозможно растратить. Я и помыслить не могла, что впоследствии Дядя Аббас использует имя Господа против меня. Что он уже советовался с муллами и юристами — а все они мужчины. И те подтвердили, что Садиг принадлежит ему. Что, отлучив ребенка от груди, я потеряю права на своего собственного сына.
Но ничего подобного он не произнес вслух. Мне он сказал:
— Я не могу заставить тебя, Дина, жить вместе с нами. Хотя так должно быть. Ты достаточно страдала. Но и мы тоже. Твоя свекровь утратила разум от горя, она была несправедлива к тебе. Нам всем нужно время, чтобы прийти в себя.
