Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7
— А что стало с Соботником, с теми дневниками, которые вы переправляли на свободу, с протоколами операций?
— Неизвестно. Когда лагерь освободили, Эгон Соботник был еще жив, но потом он просто исчез.
— Мы перевернем небо и землю, чтобы его найти, — пообещал Александер.
— То, что вы нам только что рассказали, принесет новую трагедию и вам, и вашей жене, и вашим детям, — сказал Эйб. — Это может сильно повредить вашей карьере.
— Мне кажется, я представляю себе возможные последствия.
— И вы готовы рассказать все это в зале суда?
— Я еврей. Я знаю свой долг.
— Когда Кельно делал вам эту операцию, проявил ли он хоть сколько-нибудь деликатности и сочувствия?
— Он действовал со зверской жестокостью.
Абрахам Кейди был не из тех, кто всегда готов жертвовать собой ради других, но сейчас он понял, что иного выхода у него нет. Ему стало стыдно, что он хотел выйти из процесса.
— Есть у вас еще вопросы? — спросил Александер.
— Нет, — прошептал Эйб. — Вопросов больше нет.
8
Вернувшись из Парижа, Эйб сразу же встретился с Шоукроссом и адвокатами. Разговор получился нелегкий. Они спорили не один час.
Даже наличие показаний Ван-Дамма не убедило Левина, что Шоукросс должен участвовать в процессе. В свою очередь, Джейкоб Александер доказывал, что Шоукросс немало заработал на «Холокосте» и других книгах Кейди и обязан принять на себя хотя бы часть ответственности.
Снова и снова то одни, то другие участники совещания уединялись, чтобы посоветоваться с глазу на глаз.
— Мы ведь почти договорились, — говорил Шоукросс Левину. — Эйб готов взять на себя выплату всего возмещения, к какому нас могут присудить. Не думаю, чтобы мы могли требовать от него большего.
— Он может даже заключить с вами такой контракт, но вдруг он откажется его выполнить? Опомнитесь, ведь у вас на столе лежит заявление Джеффа Додда об уходе.
Все вновь собрались в загроможденном бумагами конференц-зале. Шоукросс отказался от чая, который предложила Шейла Лэм. Незажженная сигара торчала у него изо рта. Он старался не встретиться взглядом с Эйбом.
— Мне настоятельно советуют отказаться от участия в процессе, — сказал он.
— А как же ваши проповеди о честности и благородстве? У вас они прекрасно получаются, — возразил Эйб с растущим возмущением.
Александер схватил его за руку.
— Извините нас, господа, — сказал он и вытащил Эйба в коридор, где они в этот день уже раз десять совещались. Эйб бессильно прислонился к стене.
— О Господи, — простонал он.
Александер крепко взял его рукой за плечо, и они несколько секунд стояли молча.
— Вы сделали все, что могли, — сказал Александер. — До сих пор я действовал в двух качествах — как еврей и как друг. Теперь я буду говорить с вами как брат. Если Шоукросс откажется, у нас нет никаких шансов.
— Я вспоминаю свою поездку в лагерь «Ядвига», — сказал Эйб. — Я видел комнату, где их оперировали. Я видел следы ногтей, которые они оставляли на бетонных стенах газовой камеры в последние секунды своей жизни. Какой тут, к дьяволу, может быть выбор? Мне все представляется, что это были Бен и Ванесса. Я просыпаюсь и слышу, как дочь кричит от боли на операционном столе. Куда я отсюда пойду, Александер? Стану бумажным героем? Мой мальчик защищает небо Израиля. Что я ему скажу? У меня, по крайней мере, больше возможностей выбирать, чем было у Питера Ван-Дамма. Я не буду извиняться перед Адамом Кельно.
Мистер Джозефсон, старший клерк фирмы «Александер, Бернстайн и Фридман» на протяжении почти двух десятилетий, сидел напротив своего мрачного патрона.
— Кейди намерен принять бой в одиночку, — сказал Александер.
— Рискованно, — отозвался старый опытный юрист.
— Да, риск есть. Я знаю, кого пригласить представлять нас в суде. Томаса Баннистера. Он стоял за выдачу Кельно двадцать лет назад.
Джозефсон покачал головой.
— Том Баннистер — лучшая в Англии голова, — согласился он. — Только как его уговорить? Он так глубоко ушел в политику, что за последние годы почти не выступал в суде. С другой стороны, это дело может его заинтересовать.
— Я тоже так подумал. Позвоните-ка старине Уилкоксу, — сказал Александер, имея в виду клерка Баннистера.
— Обещать его согласия я не могу.
— Ну, во всяком случае, попытайтесь.
У самой двери Джозефсон обернулся:
— Этот Абрахам Кейди действительно настолько ненормальный?
— Американцы в таких случаях говорят «отчаянный».
Уилкокс, умудренный опытом клерк с сорокалетним стажем, начинал свою карьеру мальчишкой-рассыльным, а потом третьим помощником клерка для всяких подсобных работ. Адвокатом он стал чуть ли не в тот же день, когда молодой Томас Баннистер был произведен в младшие барристеры. Десятилетиями он поднимался по служебной лестнице вместе со своим патроном, помогая ему достичь непревзойденных высот адвокатского искусства, стать королевским советником, приобрести большое политическое влияние, попасть в кабинет министров. Теперь Баннистер был кандидатом в лидеры своей партии и, возможно, в премьер-министры Великобритании. Его имя все чаше звучало в печати. Уилкокс же, получая комиссионные в размере 2,5 процентов от барристерских гонораров, был одним из самых состоятельных клерков в своем инне.
Когда Джозефсон пришел к Уилкоксу, оба стреляных воробья, согласно традиционному протоколу, начали с того, что принялись осторожно прощупывать почву.
— Ну, что там у вас новенького, мистер Джозефсон?
— Есть одно большое дело.
Хотя Уилкоксу сразу пришла в голову приятная мысль о причитающихся ему комиссионных, он сохранял полное хладнокровие.
— Мы представляем Абрахама Кейди, ответчика по иску Адама Кельно.
— Да, это лакомый кусочек, ничего не скажешь. Не думал, что он станет защищаться. И кого же из моих барристеров вы имеете в виду?
— Томаса Баннистера.
— Да что вы, это несерьезно.
— Крайне серьезно.
— Я могу предложить вам Девона. Самый блестящий младший барристер из всех, кого я повидал за последние двадцать лет.
— Нам нужен Баннистер. Барристер обязан взяться за любое дело, если ему за это заплатят.
— Подумайте хорошенько, — сказал Уилкокс. — Я никогда не становился поперек дороги ни вашей конторе, ни другим адвокатам. Но это может сказаться на всей его карьере.
— Боюсь, что это я понимаю.
9
— Рюмочку на ночь, Том?
— С удовольствием.
Шофер открыл перед ними дверцу. Леди Видман вышла из машины первой, за ней последовал Томас Баннистер.
— Морган, дождитесь мистера Баннистера, отвезете его обратно в Темпл.
— Да нет, отпустите его. Я с удовольствием немного пройдусь и возьму такси. Сейчас мне редко представляется случай пройтись по Лондону.
— Ну, как желаете.
— Спокойной ночи, мэм, мистер Баннистер. Когда я буду вам нужен?
— Только в полдень. У меня примерка у Диора.
Она протянула Баннистеру рюмку коньяку. Он грелся у камина, по своей привычке шагая взад и вперед.
— Ваше здоровье.
— Ваше.
— Прелестный вечер, Сара. Не помню, когда я в последний раз получал такое удовольствие. Я свинья, что забываю о вас и вам приходится самой меня приглашать, но сейчас у меня очень много работы.
— Я прекрасно это понимаю, Том.
— Хорошо еще, что я не могу вам отказать.
— Еще бы вы попробовали.
Баннистер сел и вытянул ноги.
— Теперь, когда вы меня накормили и напоили, я хотел бы знать, о чем таком вы намерены меня попросить, в чем я не смогу вам отказать.
— Речь идет об иске сэра Адама Кельно к Абрахаму Кейди. Вы, конечно, знаете, почему меня это интересует. Кейди представляет Джейкоб Александер.
Баннистеру не удалось сохранить свою обычную невозмутимость.
— То-то я на днях заметил у себя в конторе Джозефсона.
— Да. До вас теперь не так просто добраться. По-моему, ваша партия собирается упаковать вас в пластик и держать в морозилке до самых выборов.
— Я уже с ними по этому поводу ругался. Какой же из меня получится премьер-министр, если я буду избегать острых вопросов?
— Так вы подумаете об этом?
— Конечно.
— Но имейте в виду одно, Том. Если вы возьметесь за это дело, на них будут давить изо всех сил.
Баннистер улыбнулся. Это случалось крайне редко, отчего каждая его улыбка приобретала особое значение.
— Вы, я вижу, принимаете это дело близко к сердцу. Скажите-ка, Сара, что за тип этот Абрахам Кейди?
— Манеры, как у грузчика, идеализм, как у наивного ребенка, голос, как у быка, пьет, как лошадь, и сентиментален, как теленок. Совершенно не джентльмен.
— Да, бывают такие писатели. Странная публика.
