Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
«Никто никогда не считался со мной. И я не буду ни с кем считаться!»
Тем хуже для мадам Флоранс, если Селита одержит верх!
Борьба велась между ними тремя, ибо прежде всего нужно было победить Леона. Он хотел, чтобы его принимали за мужчину, и он считал, что обладает богатым опытом. В его глазах девушки, появляющиеся для работы в «Монико», заслуживали не более одного-двух его визитов. После чего он переставал ими интересоваться. Он был вроде скотовода, который отмечает своим клеймом принадлежащий ему скот.
Но вот прошло шесть месяцев, а он все еще не порвал с Селитой. И ему было бы трудно объяснить, как ей удалось этого добиться. Иногда ей приходило в голову, что он угадал, чего она хочет.
— Знаешь, малышка, — объявил он ей уже на вторую неделю, — ты зря стараешься. Ничего у тебя не получится. Так, иногда переспать с тобой разок-другой — это вполне возможно, но не более. Тут и похитрее тебя пытались зацепить меня, но ничего не вышло. Спроси лучше у моей жены.
Через месяц после этого, пристально вглядываясь в ее глаза, он спрашивал с яростью в голосе:
— Скажи мне, чего ты там вбила в свою маленькую башку?
Она тихонько посмеивалась.
— Ты самая порочная баба и самая хищная из всех, кого я когда-либо знал.
Он злился оттого, что не понимал ее, и его унижало, что ему оказывают сопротивление.
— Была ли ты хотя бы раз влюблена?
— Было бы странно, если бы я сейчас стала влюбляться.
Между Флоранс и Селитой война была более жестокой и мелочной, состоящей из мелких уколов и коварства, едва прикрываемых улыбкой. Бывали месяцы, когда Селита набирала столько штрафов по сто франков и ей почти нечего было получать, и прямо при посетителях хозяйка, не стесняясь, оскорбляла ее.
Но как бы то ни было, Селита продолжала оставаться любовницей Леона. Теперь опасаться стала уже Флоранс. Еще позавчера Леон провел два часа на площади Командант Мария и, уходя, сказал впервые за все время:
— Будет удобнее, если ты избавишься от Мари-Лу и будешь жить одна.
Может быть, это просто ее иллюзии, а может, он действительно начал испытывать потребность в ее постоянном присутствии?
Но вот теперь появилась Мадо…
Мадо была здесь, на пляже, около голубого тента. Селита вышла на набережную Круазетт, которая всего несколько дней как обрела свой обычный летний вид. Люди вели себя, как подобает отдыхающим: высыпали толпами из автобусов, гуляли, фотографировались или же лежали в купальниках на песке.
Неужели у каждого человека из этой пестро разодетой публики, с более или менее обгорелой кожей, есть свои проблемы и трудности?
Во всяком случае, одно не вызывало никакого сомнения: Мадо не находилась в своем отеле в обществе Леона, чего так опасалась Селита.
Кто-то сходил за ней и позвал на пляж, Кетти или Наташа. Они уже взяли ее в свою компанию, и она устроилась около тента на том месте, которое обычно занимала Селита.
Пока его мать находилась в меблированных комнатах, Пьеро играл под присмотром трех оживленно болтающих молодых женщин в бикини. Волосы мальчика золотились в лучах солнца.
Кетти заметила Селиту и дала знать остальным. Несомненно, они как раз о ней и говорили, и Кетти воскликнула:
— Внимание! Вот и она…
Женщины не поздоровались с Селитой и сделали вид, будто не замечают ее. Она надела темные очки, которые придавали лицу некоторую жесткость, замедлила шаг, казалось, вот-вот опустится на песок, затем села с независимым видом в одно из кресел рядом с балюстрадой как раз напротив них.
Пьеро, заметив ее, бросился к Наташе, чтобы сообщить ей:
— Ты знаешь, наверху Селита.
Наташа, должно быть, сказала:
— Оставь ее! Не смотри в ее сторону! Мы не хотим с ней иметь дело.
— Почему?
— Ни почему. Не пытайся понять.
— Она злая женщина?
Кожа у Мадо была более белой, чем у остальных, и вместо бикини она надела строгий купальник из латекса.
Пьеро, казалось, не удовлетворился ответами, которые получил, и мигающими от солнца глазами уставился на Селиту, затем нехотя отвернулся и отправился побродить босиком по воде.
Зная, что на них смотрят, три женщины принялись разыгрывать комедию и делать вид, будто увлеченно нашептывают друг другу какие-то секреты.
Селита недолго ходила в школу, но все же помнит, что точно так же происходило в младших классах, как и позже до и после уроков танца, с той лишь разницей, что в этих случаях вмешивались матери, еще более злые, чем их дочери.
Молодожены на соседней скамье держались за руки, глядя на море; они, вероятно, видели его впервые. А один пожилой господин, сидящий чуть подальше, не сводил глаз с довольно полной женщины, которая лежала на животе, сняв бюстгальтер.
Выступление Мадо во втором сеансе было не столь триумфальным, как первое. Она воспроизвела примерно те же жесты, в том же порядке, но создавалось впечатление, что она вроде бы повторяет заученный урок, а когда должна была обнажать грудь, застыла в растерянности, как если бы забыла, что от нее требуется, или же вдруг осознала неуместность и неприличность того, что готовилась сделать.
Ей все же аплодировали. Она не стала дожидаться хозяина, быстро подобрала одежду и бросилась к двери с окошечком. Чуть позже к ней в артистическую поднялся месье Леон, несомненно, для того, чтобы оказать ей моральную поддержку.
Он, очевидно, навестит ее, как навещал других. Оставалось только узнать, способна ли будет она заставить его приходить к ней дольше, чем неделю.
Леон сердился на Селиту за то, что она вызвала полицию. Он дулся на нее всю остальную часть ночи и не попрощался, когда она уходила. Может быть, зря она покинула квартиру, вдруг он придет к ней, чтобы осыпать ее упреками?
Три женщины продолжали разыгрывать комедию, правда, уже без особого энтузиазма. Наташа подозвала Пьеро, чтобы дать ему булочку, которую только что купила у бродячего торговца.
— Привет, мадемуазель Селита!
Она вздрогнула от неожиданности, хоть и сразу узнала голос Эмиля. Он был в джинсах, в хлопчатобумажной рубашке зеленоватого цвета и держал в руке пачку рекламных проспектов.
— Вы одна?
Прежде чем она ответила, он заметил на пляже остальных артисток из «Монико».
— Я так и знал, — сказал он.
— Чего ты знал?
— Что они так с вами поступят. Они вчера вечером решили с вами не разговаривать и делать вид, будто мае просто нет.
Он стоял, держась рукой за спинку свободного кресла.
— Посиди немного.
— Спасибо. Я боялся вас побеспокоить, да и вид у меня уж больно непредставительный. Мари-Лу пыталась вас защищать.
— Ты в этом уверен?
— Да. Я слышал, как она сказала: «В конце концов, не так уж она и виновата. Она же чувствует себя несчастной…»
— Хозяина нет в «Монико»?
— Это, наверное, вы звонили около четырех часов? Я так и подумал, но мадам Тузелли уже повесила трубку. Он уехал в Ниццу с мадам Флоранс на консультацию к врачу.
— Она заболела?
— Я не знаю. Он позвонил какому-то неизвестному мне доктору, чтобы договориться о приеме… Вы не будете на меня сердиться, мадемуазель Селита, если я воспользуюсь случаем, чтобы сказать вам…
Он колебался, заметно смущенный, повернулся лицом к морю и продолжил:
— …чтобы сказать вам, что я с вами?
— Ты, значит, не считаешь, что я сделала гадость?
— Не мне судить, не так ли? Я же в ваших глазах просто мальчишка и мало что значу. Поэтому мое мнение вас вряд ли заинтересует.
— Ну а какое твое мнение?
Там, на пляже, они подталкивали друг друга локтями, следя исподтишка за странной парой, которую представляли собой Эмиль и Селита.
— Не бойся, говори! — настаивала она.
— Я не верю, что вам удастся с хозяином то, что вы хотите.
— А что я хочу?
— Место хозяйки. Это все знают. В том числе и мадам Флоранс.
— Она тебе об этом говорила?
— Я слышал, как она об этом говорила со своим мужем.
— Что же она ему говорила?
— Вы непременно хотите, чтобы я это повторил?
— Да.
— «Неужели ты воображаешь, что я когда-нибудь позволю этой шлюхе занять мое место у кассы!»
— И ты в это поверил?
В ответ Эмиль лишь покраснел. Наступила довольно неприятная пауза. Помолчав, он вздохнул и пробормотал смущенно:
— Когда я вам понадоблюсь, я всегда буду с вами.
— Ты воображаешь, что мне понадобишься?
— Я хорошо знаю хозяина. Мне было пятнадцать лет, когда я пришел работать в это заведение. Он разыгрывает из себя крутого парня, почти гангстера. Только с Людо держится потише, потому что Людо, видать, много о нем известно, что касается мадам Флоранс, то уж она-то знает мужа как облупленного. Если она и ослабляет иногда поводок, то потому, что прекрасно понимает, что он непременно вернется к ней. Вы позволите задать один вопрос, который очень меня беспокоит?
