Джей Дайс - Вашингтонская история
Они были женаты тогда всего полтора месяца, и отношения их казались поистине идиллическими. Как-то в воскресный день они отправились на прогулку, надеясь, что солнце и чистый воздух освежит их после вечеринки, где они побывали накануне. Они переходили через Рок-Крик по горбатому Коннектикутскому мосту, украшенному дремлющими каменными львами, как вдруг навстречу им попался приятель Тэчера.
— Вы слышали это дурацкое сообщение по радио? — громко закричал приятель, хотя они были совсем рядом. И не дожидаясь ответа, выпалил: — Японцы разбомбили американский флот! Рузвельт созывает объединенную сессию конгресса. Война!
Никогда не забыть Фейс, какое впечатление произвела на нее эта новость: дыхание вдруг перехватило, как у человека, который идет ко дну. Фейс крепко ухватилась за руку Тэчера, а он даже не взглянул на нее. На следующее утро Тэчер подал заявление с просьбой зачислить его во флот.
Когда он сообщил об этом Фейс, она с удивлением спросила:
— Но почему же во флот? Я думала, ты пойдешь в военную школу!
— Видишь ли, — сказал он, — флоту нужны отборные кадры. Я говорю об офицерах, конечно. Там нужны джентльмены.
Он почему-то был уверен, что непременно получит чин лейтенанта и станет командиром.
— Я знаю, с кем на этот счет потолковать, — весело заявил он. Но, к его удивлению и обиде, аттестационная комиссия присвоила ему всего лишь чин младшего лейтенанта. Тэчер пришел в такую ярость, что готов был отказаться, но не посмел. В довершение бед его еще послали на тральщик в Атлантический океан.
Вскоре начали приходить письма — письма, которые Фейс тут же сжигала или рвала на мелкие кусочки. Их резкий тон поражал и больно ранил ее. Тэчер вбил себе в голову, что она должна вызвать в Вашингтон его мать Джулию. А поскольку Фейс категорически отказалась, он принялся строить всякие предположения насчет причин, побуждавших ее так поступать. И даже туманно намекал на какие-то «скрытые мотивы».
«Я просто не понимаю твоих капризов, — писал он. — Мама будет тебе большой подмогой, когда родится ребенок. Мне не хотелось бы, чтобы ты оставляла малыша на какую-нибудь чернокожую, без всякого присмотра. Конечно, если б нашлась настоящая кормилица, другое дело, но Донни не внушает мне доверия. Она ржет, как лошадь. А с мамой тебе к тому же и вечерами будет не так скучно, — если, конечно, ты не развлекаешься с какими-нибудь неизвестными мне молодчиками. Уже сколько дней я, не сходя на берег, торчу на этом корабле, и, как подумаю, что ты одна там, в Вашингтоне, среди всех этих тыловиков, мне тошно становится. Честное слово, я просто не понимаю, почему ты возражаешь против приезда мамы…»
Война все шла, и тема эта стала чаще и чаще появляться в его письмах. «Если я вернусь домой, — писал он в другом письме, — и поймаю у тебя в постели какого-нибудь мерзавца, — я убью вас обоих! Ты говоришь, что Каннингем женат и у него трое детей. Ну и что же? Я бы хотел, чтоб ты переменила работу и служила под начальством какого-нибудь пожилого человека или женщины. Мне тогда было бы куда спокойней, уверяю тебя. Дело не в том, что я тебе не верю, — наоборот. Я верю тебе как себе самому…»
Бедняга Тэчер, думала она: верит ей как себе самому. Эта фраза застряла у нее в мозгу, точно песчинка в раковине, но в жемчужину она не превратилась, зато постоянно раздражала. У Фейс были подозрения насчет нравственности Тэчера, и она была этим задета. Иной раз ее даже терзала горькая мучительная злость. И он еще смеет ее поучать! Она писала ему в ответ ядовитые письма. Потом рвала их. Все-таки он на войне — и одинок, даже более одинок, чем она. А плоть требует своего, ну как тут осудишь?
Голос Тэчера вернул ее к действительности. Он нашел сигареты, закурил и теперь болтал с Чэндлером о том о сем, а она унеслась мыслью так далеко, что и не слышала их разговора.
— Кстати, Чэндлер, — с обычной своей заносчивостью спросил он, — какой у вас был чин?
— Начал капитаном, а закончил подполковником. Обычное повышение.
Тэчер прикусил губу. Его всегда раздражали люди, сумевшие перещеголять его по службе.
— Вам повезло, — сказал он. — В армии вообще легче выдвинуться. Тут я здорово промахнулся.
Фейс хотела было вставить какую-нибудь банальную шутку, чтобы предотвратить его дальнейшие излияния, но служанка объявила, что обед подан.
О деле не вспомнили до тех пор, пока не принесли кофе. Тэчер держался вежливо, но подчеркнуто холодно, и Чэндлер не делал попыток сломать лед. Ему, видимо, было безразлично, что думает Тэчер, он только старался не ставить под удар свои отношения с Фейс.
Фейс вдруг поняла, что за все это время ни разу не взглянула в лицо мужчинам. Она не смела. Веснушчатое лицо Чэндлера неизменно дышало приязнью и доброжелательностью. Его открытая улыбка поражала ее не меньше, чем гибкий ум и гибкое тело. Она восхищалась им и знала, что это восхищение написано у нее на лице.
А красивое, надменное лицо Тэчера лишь подчеркивало его мальчишество. Его патрицианские черты, казалось, свидетельствовали о душевной неустойчивости. Излишнее же внимание к своей внешности — тщательно завязанный галстук, уголок платка, с рассчитанной небрежностью торчавший из кармашка — только свидетельствовало о его желании быть на виду.
Тэчер поставил кофейную чашечку на стол.
— Никак в толк не возьму, — начал он, раздраженно упирая на каждое слово, — почему вокруг моей жены подняли такой шум? Никаких атомных секретов она не знает. Возможно, ей и случалось сболтнуть лишнее, но…
Дейн Чэндлер как-то странно взглянул на него.
— Тут могут быть самые разные причины, и, кроме всего прочего, надо же властям чем-то заниматься, чтоб оправдать свое существование. Даже там, где подрывной деятельности нет и в помине, они стараются ее выдумать. Вы, мистер Вэнс, по-моему, достаточно долго живете в Вашингтоне, чтобы знать это.
— Я? — переспросил Тэчер, вставая, и принялся шагать по комнате. — Я? Почему, собственно, я должен знать о таких вещах? Я никогда не интересовался действиями правительства и не намерен интересоваться! Пусть себе делают что хотят, мне все равно! Или пусть… а ну их к черту! Всех к черту! Вот мое мнение об этом вонючем правительстве и всей его деятельности! — Тэчер вышел из себя, и ему стоило большого труда не размахивать руками.
Фейс, не понимая, что с ним, попыталась его успокоить:
— Тэчер, дорогой мой, я убеждена, что мистер Чэндлер вовсе не думал, что ты сколько-нибудь подробно осведомлен о деятельности правительства. Я, кажется, забыла сказать ему, что ты работаешь в области торговли… — И она с виноватой улыбкой повернулась к Чэндлеру: — Последнее время мы все стали такими нервными — даже Джини…
— Да, — еще больше раздражаясь, подтвердил Тэчер, — это так! — И сухо добавил: — А сейчас вам придется извинить меня: мне пора. Спешная работа… Конечно, мне бы хотелось узнать подробности дела, но…
Когда дверь за Тэчером закрылась, в гостиной наступило неловкое молчание, — такое молчание воцаряется между двумя близкими по духу людьми, когда некий третий избавляет их от своего обременительного присутствия. Гладиолусы и розы в высоких вазах вдруг словно распустились еще пышнее. Как и утром, сквозь распахнутые, огромные до потолка окна вновь донеслось кваканье лягушек и стрекот кузнечиков. Прозвучал автомобильный гудок, и комната снова погрузилась в тишину.
— Еще чашечку кофе? — делая над собой усилие, спросила Фейс.
— Нет, благодарю вас, — ответил Чэндлер, словно пробуждаясь от глубокого сна. Сидя в кресле, он подался вперед и уже знакомым ей жестом сложил кончики пальцев.
— Распахнем двери и взглянем на мир, — задумчиво предложила Фейс.
Он улыбнулся своей широкой, приятной улыбкой.
— Да, — сказал он, — непременно. — Помолчал и, откашлявшись, как и подобает адвокату, продолжал: — Во-первых…
— Говорите, я слушаю.
— Во-первых, я до сих пор ничего не выяснил относительно свидетельства о рождении, ровным счетом ничего. Конечно, пока еще рано делать какие-либо выводы…
В глазах ее промелькнуло разочарование, и она опустила свои длинные ресницы.
— Правда, я еще не обращался в испанское посольство — решил отложить это на самый крайний случай.
Она вздохнула.
— Я еще не рассказала вам, что ищейки, — и она иронически усмехнулась, а с нею усмехнулся и Чэндлер, — не на шутку взялись за меня.
— Что — снова вызывали?
— Нет, не в этом дело. Но они преследуют меня. Ходят по моим знакомым, задают всякие дурацкие вопросы. Сегодня я узнала, что они допытывались у девушек из моей канцелярии, не изменяла ли я мужу! — Она вспыхнула: ей почему-то трудно было произнести последние слова.
— Это так уж у них заведено, — сказал Чэндлер, и ей сразу стало легче, — обычная штука. Они все раскопают — все, начиная с колледжа, а может быть и раньше. Будут опрашивать преподавателей, подруг по интернату, знакомых молодых людей, если найдут их. Словом, не пожалеют труда. У них ведь огромный штат. Почему же не дать людям работу?
