Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише
— Мы здесь на войне, дружок, — осклабился фельдфебель. — Это у вас там хоть в подштанниках расхаживай. Здесь же, у нас, слава богу, порядок.
От волнения у Бертина чуть не выскочило сердце. Познанский так настойчиво втолковывал ему, какое значение имеет личный разговор с Вильгельми! Но здесь, где благодаря нечистой совести героев тыла царили самые суровые формы гарнизонной службы, у Бертина спирало дыхание при мысли о том, как он предстанет пред очи всесильного Вильгельми, который раскритикует одежду и выправку этого посланца, столь непохожего на солдата. Какое жалкое впечатление он произведет!
Нет, для дела будет лучше, если с военным судьей переговорит при первом удобном случае сам Познанский или, пожалуй, Винфрид в казино, за бутылкой божоле. Это была правда и в то же время софизм: Бертин старался скрыть от самого себя, что он стремится во что бы то ни стало повидаться с Леонорой.
И когда фельдфебель Фрейлих, глядя на него поверх очков, спросил: «Как же вы решили, господин тяжкодум, записать ли вас на прием?» — он смущенно, не по-военному, мотнул головой, откашлялся и робко ответил:
— Нет, благодарю, господин фельдфебель. Пусть дело пойдет обычным путем, я удовлетворюсь передачей письма.
— Ладно, — с довольным видом проворчал Фрейлих, ибо Вильгельми терпеть не мог общаться с рядовыми, если только они не стояли пред ним в качестве обвиняемых. Он расписался на бумажке в получении папки с документами по делу «Бьюшев — Папроткин тож», передал расписку Бертину и отпустил его.
К вечеру того же дня какой-то неказистый человек с мальчишеской легкостью, несмотря на свой тяжелый багаж, вскочил на подножку скорого поезда, увозившего его вперед, в блаженство четырехдневного штатского существования, домой.
Глава вторая. Судебные дела
В канцелярии адвоката или в камере судьи дела сложены связками. Человеческие судьбы, втиснутые в синие, белые или серые папки со свисающими бумажными ярлычками, на которых можно прочесть название и содержание дела, лежат одна на другой, словно спрессованные растения в гербарии, — одна лишь сухая субстанция живой жизни: страшные происшествия больших и малых масштабов, внезапные аффекты, человеческая мерзость, злоба, подозрительность, попранная гордость, восстающая против поработителей, человеческое достоинство, которое не в состоянии отстоять себя в эти гнусные времена, — словом, трепетная душа, заключенная в самую сухую форму, в документ, отпечатанный на машинке или запечатленный от руки почерком во вкусе писарской каллиграфии.
Законченные судопроизводством дела, завершенные биографии покоятся здесь, перевязанные бечевками, иногда припечатанные сургучом. Одна тяжба кончается победой, другая — поражением; люди хиреют, вянут, умирают или выходят на свободу, и о них забывают. Дела же продолжают существовать.
Очередность поступления дела определяет и порядок его рассмотрения.
Начальник канцелярии обычно регулирует приток человеческих судеб на письменном столе по существующему здесь своеобразному принципу разделения труда: одному — много работы и низкое вознаграждение, другому — мало работы и высокое вознаграждение. Теперь, во время войны, он носит форменную тужурку и заведует регистратурой. Если к нему обращаются адвокат или судья, облаченные в более пышный мундир, он быстро дает ход делу. Происшествия в городе, в ближайшем районе имеют шансы на более скорое расследование, в особенности если в этих делах заинтересованы коллеги в таких же красивых мундирах.
Такого рода вещи бывалый фельдфебель из регистратуры смекает быстро. В лежащей перед ним груде дел, расположенных, подобно нотной клавиатуре, в последовательном порядке, он, как опытный музыкант, различает тончайшие оттенки, определяющие их срочность. Ибо благодаря самому тираническому из всех общественных порядков — порядку военного времени, который порабощает людей с помощью техники двадцатого столетия и доходящей до садизма человеческой жестокости, самочувствие сильных мира сего, их настроение является высшим законом для подчиненных: разразится ли начальство грозой, соблаговолит ли повысить в чине или только из милости сохранит за вами кусок хлеба.
Поэтому жизненная задача — угождать начальству.
В административной части штаба, к которой причислен юридический отдел, боевая дивизия не имеет особого веса.
Поскольку ставка верховного командования есть центр всего сущего, степень значимости войсковых единиц довольно равномерно убывает от центра к периферии и фронтовая полоса не играет большой роли (в оперативном отделе эта градация идет в несколько ином порядке).
Начальник дивизии, генерал от инфантерии фон Лихов, не часто показывается в Белостоке, а также в Брест-Лнтовске. Он чудной старик, отец-командир, простой человек, хотя отнюдь не покладистый.
Генерал-майор Шиффенцан, гроза здешних мест, несколько раз в казино, конечно в отсутствие Лихова, смеялся над ним своим вселяющим страх смехом. С другой стороны, фон Лихов, ко всеобщему удивлению, на хорошем счету у его величества. Отсюда, по штабной математике, собственно все той же слегка только приукрашенной на современный лад старой придворной математике, следует: ко всему, что касается Лихова, относиться с виду самым почтительным образом, по существу же оставлять без внимания.
Количество поступающих в юридический отдел ежедневно или еженедельно бумаг все время быстро растет. Преступность в армии непрерывно увеличивается. На родине уже давно военные тюрьмы так переполнены, что тысячи осужденных солдат отбывают наказание в гражданских тюрьмах, другие тысячи, собранные в дисциплинарные батальоны, находятся на принудительных работах и, наконец, многие тысячи отсылаются после приговора обратно в свои фронтовые части, чтобы заслужить себе там прощение, — солдаты часто на этот счет зубоскалят.
Теперь армия — это народ. К тридцати- сорокалетним людям, ничем не опороченным в своей гражданской жизни, применяются жестокие карательные меры, годные для наемников-ландскнехтов. Начальником же является нередко либо хлыщ лет двадцати, из которых пять или шесть лет проведены им у юбки матери, а десять — под плеткой школьного учителя, либо старая, отжившая свой век гарнизонная кляча, у которой от одного слова «социалист» начинают трястись поджилки. Поэтому у высших инстанций военной юстиции достаточно работы.
Для людей, сидящих в окопах, не так уж много подходящих наказаний. Привязывание[2] солдат вызвало страшное возмущение в окопах, создало бесконечные столкновения, дало в руки депутатам рейхстага не совсем удобный материал. Непрерывным дождем сыплются выговоры, вразумления, приказы о том, чтобы замять то или другое дело. К этому прибавляются еще дела гражданских судов, разрешаемые на основании русских законов, действующих в оккупированной области, а также жалобы на ущерб, нанесенный солдатами населению, или наоборот. Короче говоря, у отдела юстиции (так называемого отдела IX) работы хоть отбавляй.
Дело, содержащее два русских имени, с сопроводительным письмом военного судьи дивизии Лихова, к тому же еврея, может, конечно, потерпеть. Оно обрело покой в уголке одного из отделений огромного шкафа, несколько в стороне, а поверх него, наискосок, ложатся другие дела. На одном из углов папки, из-под которого выступает ярлычок с названием дела, начинает медленно отлагаться пыль времени. Его начинают покрывать опилки, крохотные частицы угольной пыли, пепел — разные отбросы находящихся в людском употреблении предметов, бесчисленные мельчайшие микробы.
Тем временем человек, живой человек, на которого отбрасывает тень это завезенное в далекий город дело, спокойно, изо дня в день, занимается своим обычным делом. Гриша бодро и уверенно ждет, когда развяжется петля, в которой он запутался. С ним говорил генерал, он сумел расположить к себе генерала — тревожиться больше не о чем, тем более что, по уверению очкастого писаря, отбываемое им здесь предварительное заключение значительно сократит срок будущего наказания. Ведь лишний рот — обуза для всякой тюрьмы в военное время.
Его посылают на работу — куда случится. В данный момент он помогает столяру-еврею, взятому комендатурой на временную работу по изготовлению гробов. Каждое утро караульный солдат открывает большой сарай, где отдыхают в течение ночи инструменты, гвозди и дерево, затем низенький Тевье Фрум, с морщинками вокруг светлых глаз, сильно поседевшими волосами и пейсами, с тронутой сединой рыжеватой козлиной бородкой, вооружается молотком и рубанком, а Гриша, который почти на голову выше низкорослого столяра, по его указанию устанавливает во дворе козлы и верстак.
Затем они приступают к работе: Гриша в штанах и заплатанной куртке из грубого серого, сильно вылинявшего местами полотна; мастер, скинув черный кафтан, зеленоватый от старости, с засученными рукавами рубахи и в штанах, засунутых в сапоги. Из-под жилета свисают четыре длинных нитяных кисточки; ибо в писании сказано: с четырех концов одежды твоей выпусти нити.
