Фрэнк Норрис - Спрут
Он снова замолчал, погруженный в свои мысли, а потом невнятно пробормотал:
- То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… а она, моя Анжела, умерла.
- А ты не ошибаешься? - сказал Пресли.- У тебя не было сомнений, что что-то действительно произошло? Воображение может иной раз сыграть с человеком
странную штуку, да и обстановка была соответствующая. Ведь, согласись, немыслимо, чтобы произошло нечто подобное! Да ты и сам говоришь, что ничего не видел, ничего не слышал.
- Я верю,- ответил Ванами,- в то, что существует на свете шестое чувство, или, вернее, целая система иных, не имеющих названия чувств, недоступных на
шему пониманию. Людям, долго живущим в одиночестве, близко к природе, знакомы такие ощущения. Быть может, это нечто такое, без чего не может существовать никакая жизнь, нечто роднящее нас с растениями и животными. То же, что заставляет птиц улетать на юг задолго до наступления холодов, побуждает и пшеничное зерно пробиваться наверх, навстречу солнцу. И это чувство никогда не обманывает. Зрение и слух могут обмануть, что же касается шестого чувства, то оно действует безошибочно, на него можно положиться полностью. Да, я ничего не слышу в монастырском саду. Ничего не вижу, ни с чем не прихожу в соприкосновение, и тем не менее у меня нет никаких сомнений.
Пресли спросил в некоторой нерешительности:
- А в сад ты снова пойдешь? Чтобы еще раз проверить?
- Не знаю.
- Странная история,- растерянно проговорил Пресли.
Ванами откинулся на спинку стула, и взгляд его снова стал отсутствующим.
- Странная история,- тихо повторил он.
Наступило долгое молчание. Ни один из двоих не нарушал его, даже не пошевельнулся. Здесь, в этом старинном, отживающем свой век городке, погруженном в полуденную дрему, опаленном зноем, покинутом, забытом, изнывающем под раскаленным солнцем, эти два странных человека: один - поэт от природы, другой - потому что сам себя вышколил, оба - не нашедшие на переломе столетья своего места в жизни, мечтатели, витающие где-то в прошлом, мятущиеся души, вслепую нащупывающие свой путь к познанию незнаемого, сидели над пустыми стаканами, безмолвные среди сгустившегося вокруг них безмолвия, слыша лишь воркованье голубей, да жужжанье пчел, в тишине столь глубокой, что до них временами отчетливо доносилось пыхтенье паровоза, маневрировавшего на станции в Боннвиле.
Безусловно, именно этот бьющий по нервам звук и вывел наконец Пресли из оцепенения. Друзья поднялись; тут же к столику подошел заспанный Солотари, они расплатились и вышли на жару и слепящий свет улиц. Вскоре они оставили городок позади и зашагали по дороге, ведущей на север мимо Дайкова хмельника. Их путь лежал к холмам в северо-восточной части Кьен-Сабе. Именно во время такой вот прогулки Пресли повстречал в прошлый раз Ванами с его отарой. Этот кружный путь Пресли очень любил, и ему хотелось, чтобы и Ванами он понравился.
Однако вскоре после того, как они покинули Гвадалахару, дорога привела их к участку, который недавно купил Дайк и где он теперь намеревался собирать небывалые урожаи хмеля. Поблизости виднелся и домик Дайка, очень уютный, белый, с зелеными ставнями и просторными верандами. Рядом с ним стояли два вместительных сарая,- правда, еще не совсем законченные, - предназначавшиеся для сушки и хранения хмеля. Все вокруг говорило о том, что бывший машинист успел немало потрудиться. Почва была заботливо возделана, повсюду в несметном количестве торчали высокие жерди, соединенные между собой путаницей проволок и шпагата. Пройдя чуть подальше, у поворота дороги, они повстречались с самим Дайком, который вез еще один фургон жердей. Он был без пиджака, в рубашке с закатанными по локоть рукавами, его здоровенные волосатые руки покраснели на солнце и лоснились от пота. Громким, раскатистым голосом он кликнул своего работника и помогавшего ему мальчика, связывавших жерди, и отдал им какие-то распоряжения. Увидев Пресли и Ванами, он радостно с ними поздоровался, назвав «ребятами», и потребовал, чтобы они садились в фургон и ехали к нему в гости выпить по кружке пива. Его мать только накануне вернулась из Мерисвиля, куда ездила, чтобы подыскать для его малявки пансион получше; она очень обрадуется гостям. Кроме того, пусть Ванами посмотрит, как выросла малявка с тех пор, как он видел ее в последний раз; да он, наверное, ее и не узнает; а пиво с самого утра стоит на льду. Пресли с Ванами не могли отказаться.
Они забрались в фургон, проехали, подпрыгивая на ухабах, сквозь целый лес голых, еще не обвитых хмелем жердей и остановились перед домом. Миссис Дайк, старушка с кротким лицом, в чепце и очень старомодном платье с кринолином, была занята вытиранием пыли в гостиной. Дайк представил гостей матери, и тут же появилось прямо со льда пиво.
- А где Сидни? - обратился к матери Дайк, глотнув пива и утирая роскошные усы,- позови ее. Мне хочется, чтобы мистер Ванами поглядел, как она выросла. Другой такой умной девочки, ребята, во всей округе Туларе не сыскать. Не заглядывая в книгу может прочитать «В снегах» без запинки, от начала до конца. Хотите верьте - хотите нет. Верно я говорю, мать?
Миссис Дайк кивнула в знак согласия, однако сообщила, что Сидни нет дома, так как она уехала в Гвадалахару. Еще накануне утром, в первый раз надевая ме туфельки, она обнаружила в них монетки и от радости чуть весь дом не перевернула вверх дном.
- И что же она надумала купить? Небось лакрицы, чтоб сварить себе лакричный сироп? - спросил он без улыбки.
- Да,- ответила миссис Дайк.- Я добилась от нее перед отъездом, что она собирается покупать, и oна сказала, что лакрицу.
Несмотря на протесты матери, которая говорила, что это дурацкая блажь и что Пресли и Ванами вряд ли могут интересовать дети, Дайк настоял, чтобы гости посмотрели тетрадки Сидни. Тетрадки эти - образец прилежания и опрятности - были заполнены прописными истинами и банальными изречениями филантропов и борзописцев, повторявшимися от страницы к странице с угнетающим однообразием. «Я тоже американская гражданка. С. Д.». «Куда дерево клонится, туди и ветка никнет». «Правду хоть в грязь втаптывай - она все равно восстанет». «Что до меня, так пусть лучше смерть, чем утрата свободы». И наконец, среди всех этих вялых, затасканных фраз затесались вдруг две странные записи: «Мой лозунг: пусть контролирует народ осуще ствление народных прав» и «Тихоокеанская и Юго-Западная железная дорога - враг штата».
- Вижу,- заметил Пресли,- тебе очень хочется, чтоб твоя дочка как можно скорей разобралась в «проклятых вопросах».
- Сколько раз я ему говорила, что глупо давать ребенку все это в тетрадку переписывать,- со снисходительным укором сказала миссис Дайк.- Ну что она может знать о народных правах?
- Да ладно тебе,- отвечал Дайк,- она все это вспомнит, когда подрастет, и учителя научат ее уму-разуму. Тогда она начнет помаленьку расспрашивать и разбираться в жизни. И ты, мать, ошибаешься,- продолжал он,- если думаешь, что она не знает, кто враги ее отца. Как по-вашему, ребята? Вот послушайте! Я ведь ей почти и не рассказывал про железную дорогу и про то, что меня оттуда вытурили, а вот третьего дня, когда я чинил изгородь возле железнодорожного полотна, Сидни играла тут же рядом. Притащила свою куклу и разные тряпочки и играла, будто за кучей жердей у нее дом. И вот проходит сквозной товарный поезд - сборный состав из разных концов штата Миссури и порожних вагонов из Нового Орлеана,- и когда он прошел, что бы, вы думали, сделала моя дочка? Она понятия не имела, что я за ней слежу. Так вот она бежит к изгороди и плюет вслед служебному вагону, потом просовывает сквозь изгородь голову и, верите ли, показывает поезду язык. Мать говорит, что она так делает всякий раз, как видит поезд, и никогда не перейдет через пути, не плюнув. Ну, что вы на это скажете?
- И каждый раз я делаю ей замечание,- серьезно промолвила миссис Дайк.- Откуда взялась у нее эта манера плеваться и языки показывать? И ничего смешного тут нет. Мне просто страшно делается, когда милая, кроткая девочка так злобствует. Но она говорит, что другие дети в школе ничуть не лучше. Господи,- вздохнула она.- Ну, почему все эти начальники в Управлении так жестоки и несправедливы? Господи, да если бы мне дали все сокровища мира, разве могла бы я быть счастлива, если б знала, что хоть один ребенок меня ненавидит и плюет мне вслед. И тут ведь не один ребенок, а все подряд, так Сидни говорит. А сколько взрослых ненавидят железную дорогу, мужчин и женщин, вся округа, весь штат - тысячи и тысячи людей! Неужели их начальство никогда об этом не задумывается? Неужели они такие бесчувственные, что не замечают ненависти, которая их окружает, не видят, что порядочные люди зубами скрежещут при одном упоминании о железной дороге? Зачем им нужно, чтобы их ненавидели? Нет,- продолжала она, и слезы выступили у нее на глазах,- нет, поверьте мне, мистер Пресли, владельцы железной дороги - злые, жестокие люди, и нет им никакого дела до страданий бедных; им только бы получать свои восемнадцать миллионов прибыли в год. Им все одно, любят их или ненавидят, это им неважно - главное, чтоб боялись. Но ведь это же грех, и Господь их когда-нибудь покарает.
