Кристиан Барнард - Нежелательные элементы
— И сгущенное молоко тоже, — в тон ему отвечал стажер.
Снаймен задумчиво кивнул, он размышлял.
Почему же никто не подумал об этом раньше? — изумился Деон. Так очевидно. Он с восхищением посмотрел на профессора: как он умеет схватывать все новое и принимать его, пусть даже вопреки собственным устоявшимся воззрениям. Вот он, великий врач: результат, истина для него превыше всего.
Главное — медицина, а все остальное — побоку. Исцеляй больного — не тебе думать, что привело его сюда.
— У них столько печали в глазах, — сказала какая-то женщина рядом, и у нее самой в голосе была печаль.
Деон бросил на нее взгляд, взбешенный тем, что даже здесь не дают сосредоточиться на чисто медицинских проблемах.
Поверх скромного костюма она набросила белый халат. Врач? Он поискал глазами именной значок на лацкане ее халата. Мисс Д. Лутке. Он слышал краем уха о каком-то социологе у них в клинике, занимающемся главным образом проблемой подрастающего поколения. Может, она и есть тот самый социолог? Он украдкой посмотрел на нее внимательней. Не так чтобы глаз не оторвать, но лицо приятное. Только уж больно сумрачно смотрит на ребенка в кроватке.
Такая печаль в глазах.
Он проследил за ее взглядом. Малыш грустно смотрел на них. Не всхлипнул — только нижняя губа дрогнула, когда он дернул ручонкой, чтобы почесать грудь, но безуспешно.
Нет, он не плакал, но и рассмеяться ему больше не дано.
Неправда, с чего это ты взял? — поправил себя Деон. Вон в конце палаты девочка, совсем крошка. Она тоже была хуже некуда, когда поступила. А вот ведь пересадка кожи прошла чудесно, теперь на месте не удержишь это жизнерадостное существо в больничной пижаме.
У нее глаза тоже были грустные три месяца назад?
Интересно, они всю жизнь помнят это? Ну, эту боль и кажущиеся нескончаемыми страдания? Оставляет это след в душе, когда уже исцелилось тело?
Страдания и ребенок — ведь это противоестественно, подумалось ему вдруг. Это удел взрослых — страдания. Дети не должны знать их, потому что, однажды познав, перестают быть детьми.
Ну-ну, ты становишься сентиментальным, одернул он себя. Страдание, как и смерть, слепо. И кто говорит, что страдания не наглаживаются? Разве не изглаживаются из памяти тягостные воспоминания?
Да? Нет? А как тогда понять, что заставляет человека вскакивать по ночам в холодном поту, дрожа от ужаса перед чем-то невидимым и неразличимым? Может быть, то же ждет и этого ребенка, когда он станет взрослым?
Все двинулись в следующий бокс, и Деон пошел рядом с женщиной-социологом.
— Много проблем ставят перед вами эти малыши? — спросил он.
Она окинула его поистине враждебным взглядом.
— Проблем? Естественно. — Она говорила не с сильным, но все-таки с заметным акцентом, может, раздражение даже увеличило его.
Он не ожидал такой горячности и растерялся.
— Ну-ну, мисс… э… Лутке. Вы напрасно кипятитесь, я ведь только спросил.
Выражение ее лица смягчилось.
— Прошу извинить меня, доктор, за то, что я, как вы выразились, «раскипятилась». Но иногда это просто… повергает… в отчаяние, не правда ли? Вы, врачи, думаете только об их… — она изобразила руками в воздухе контуры тела, — внешней оболочке. Не о том, что происходит здесь. — Она тонкими пальцами постучала себя по лбу.
— Собственно, как раз об этом думал и я, — сухо заметил он. — О том, что происходит в душе, в сознании этих искалеченных существ.
Она оглядела его с неожиданным интересом.
— Вот как? — И перевела взгляд на именной значок у него на лацкане. — Доктор ван дер Риет, — прочла она вслух, произнося фамилию явно на немецкий лад. — Вы живете при больнице и сейчас дежурите здесь, да?
Процессия двинулась дальше. Еще ожоги кипятком, ожоги горячим чаем, ожоги открытым огнем. Врач-стажер докладывал и докладывал — и все одно и то же. Профессор Снаймен вдруг как-то притих и лишь кивками и короткими репликами показывал, что слушает.
У двери в последний бокс Снаймен резко остановился, и свита, неловко натыкаясь друг на друга, сжалась, как гармоника. Старик ткнул пальцем во врача-стажера.
— Джон, я все-таки думаю, не следует переносить метод, который вы предлагаете, на всех ваших пациентов. Загляните ко мне после обхода, мы обсудим программу исследований. Меня, знаете, беспокоит антисептика — как бы не возросло количество случаев сепсиса, если отказаться от чистки ран.
Он с вызовом оглядел свою свиту, точно кто-то мог позволить себе не согласиться с заведующим хирургическим отделением.
— Ну вот так-то, — оживился он вдруг и прошел в дверь.
В кроватке у двери сидел ребенок и пил зеленую газированную воду, всасывая ее подобием губ и удерживая бутылку подобием рук. Он оживился при виде целой кучи людей в масках и с интересом стал смотреть на них.
— Привет, Бобби, — сказал Снаймен, улыбаясь ребенку. — Ты зачем здесь опять?
Бобби улыбнулся в ответ и поднял бутылку с зеленой жидкостью.
Накануне вечером Филипп рассказал Деону его историю. Расшалившийся приятель толкнул его в костер вместо чучела Гая Фокса.[9] Мальчика доставили с обширными ожогами лица, кожи головы, шеи и груди. Усилиями врачей удалось спасти ему жизнь, и вот теперь, через два с половиной года после несчастного случая и после двадцати пяти операций, Бобби почти перестали мучить боли. В травматологическом отделении он был всеобщим любимцем.
Деон видел фотоснимки ребенка до того, как врачи взялись за почти невозможную задачу вновь придать ему с помощью пластической хирургии подобие человеческого облика.
Ожоговые поверхности были покрыты грануляционной тканью с ужасными струпьями. Век практически не было, но огонь каким-то чудом пощадил глаза. Может, лучше бы ему было ослепнуть. Две зияющие дыры на месте носа. Оскаленные зубы, ибо губы практически отсутствовали. Меньше пострадали уши. На макушке на здоровом островке ткани сохранились волосы. Пальцы правой руки пришлось ампутировать, а на левой сохранили три пальца. Обширные, глубокие ожоги были на груди.
И все-таки он остался жив — хирурги приняли вызов, который бросила ему жизнь.
Начали с лечения отторженных некротических участков, кожу для пересадки брали с ног и со стенки живота. Пять операций.
У Бобби не было век, поэтому он вынужден был спать с открытыми глазами. Заживление шло рубцеванием. Вторичным натяжением, затем подтягиванием остатков кожи удалось восстановить верхнее и нижнее веко на обоих глазах. Верхние веки были рассечены и восстановлены вместе со слезными протоками; восстановить нижние удалось в полную меру плотности, кожу для пересадки брали с внутренней поверхности предплечья. Четыре операции.
После этого он был выписан. Спустя пять месяцев, когда рубцы размягчились, он вновь поступил сюда. Ноздри, чудо пластической хирургии, были восстановлены пересадкой кожи с мочек ушей, кожный лоскут на ножке подтянули со лба. Шесть операций.
Брови, кусочки кожи с головы, имплантированные с остатками волосяного покрова, получились как настоящие. Пересадка кожи, придание подвижности ткани на месте губ и должной пластической плотности — еще семь операций.
Восстановление функции сухожилий и пластика культи левой руки с тремя сохраненными пальцами. Три операции.
С правой рукой ничего сделать не удалось.
Деон смотрел сейчас на эту руку, покоившуюся на белом одеяле. Однажды, в какой-то праздник, они с отцом отправились на побережье. Отец подобрал корявый сук, выброшенный на берег прибоем, и шел, опираясь на него шутки ради, как на палку. Это был вымытый водой сучковатый корень, коричневый с белыми пятнами и шишкой, совсем как набалдашник, на конце.
Рука Бобби напомнила Деону эту сучковатую палку.
Профессор Снаймен оглядел присутствующих.
— Почему больной снова здесь?
Бобби смотрел на него сквозь щелочки восстановленных век и продолжал улыбаться восстановленными губами. Один из хирургов, занимавшихся пластическими операциями, сделал шаг вперед, глядя на ребенка с гордостью творца.
— Плохое заживление отдельных участков кожи на голове. — Хирург показал на три участка, каждый размером с почтовую марку. — С этой проблемой мы столкнулись у цветных пациентов. Я подозреваю, что причина здесь — вьющиеся волосы.
Снаймен с сомнением посмотрел на него.
— Не вижу связи. Объясните.
— При глубоких ожогах кожи головы, как в данном случае, большая часть волосяных мешочков гибнет. Волосы, восстанавливающиеся за счет сохранившихся, растут подкожно, но они вьются там, поднимают кожу бугорками и порой прорывают ее.
— Возможно, — сказал профессор Снаймен.
— Ему гораздо лучше, — объявил врач-стажер. — Думаю, можно выписывать.
