Феликс Кандель - Коридор
Сережка Лапушкин‚ ее сын‚ в прошлом году окончил школу. Учился плохо‚ лениво‚ без интереса к любым наукам. Не шумел‚ не хулиганил: унылый‚ равнодушно злой парень‚ холодный‚ как собачий нос. Почему-то решили‚ что дети перегружены учебой‚ и по сему случаю отменили многие экзамены‚ ввели "дни здоровья" и прочие поблажки‚ что не способствовало увеличению знаний у подрастающего поколения. У Сережки Лапушкина‚ во всяком случае‚ не способствовало. Когда отец приезжал с гастролей‚ водил Сережку в цирк‚ показывал конюшни‚ знакомил со знаменитостями‚ давал билеты на просмотры. Как-то само собой подразумевалось‚ что Сережка тоже пойдет в артисты‚ а для человека искусства важны не школьные знания – важна его индивидуальность. Их подобралась группа: яркие индивидуальности‚ будущие гении. Угрюмые‚ презирающие друг друга мальчики и нервно-возбужденные девочки‚ которые метались между желанием встать над примитивной толпой с ее банальными условностями и боязнью потерять невинность. Ходили на просмотры‚ особняком стояли в фойе‚ свысока оглядывали прочую случайную публику‚ постепенно созревали для великих дел.
После школы Сережка Лапушкин подал документы на актерский факультет‚ но срезался сразу же‚ на первом просмотре. Таланта не оказалось‚ и появление его в ближайшее время не предвидится. Скоро возьмут в армию‚ а пока работает‚ ездит униформистом в бригаде "Цирк на сцене". Возит их администратор‚ шустрый‚ остроумно пошлый человек‚ великий мастер организовывать взрослые и детские концерты. "Я очень люблю детей. В каждом из них заложено по пятьдесят копеек". В маленьком городишке на Сахалине дети радостно пели вместе с певицей: "Пусть всегда будет мама! Пусть всегда буду я!" Дети пели и дирижировали‚ а два первых ряда плакали. Два ряда детдомовских детей плакали навзрыд посреди самозабвенно поющего зала – "Пусть всегда будет мама!" – и у певицы на сцене срывался голос‚ толстая еврейка-аккомпаниаторша залила слезами все клавиши, а Сережка-балбес обхохотался с дружками за кулисами.
Жизнь у Сережки легкая‚ примитивно беззаботная: что ни неделя – новый город‚ новая гостиница. Первым делом выходят на улицу‚ знакомятся с девочками. Два варианта. Всего два варианта. "Девушка‚ вы не против знакомства на улице?" – "Не против". – "Я тоже..." Далее что угодно‚ только без остановок. "Девушка‚ вы не против знакомства на улице?" – "Против". – "Я тоже. Но у меня нет другого способа познакомиться с вами..." Опять что угодно‚ только без остановок. Знакомятся с девочками‚ приглашают в номер‚ подпаивают‚ коллективно развлекаются. Никаких тайн‚ никаких откровений: половые отношения на уровне обезьяньего питомника. Выступали в клубе далекого рыбозавода‚ после концерта остались на танцы. Кучкой стояли у стены‚ презрительно оглядывали местных‚ а потом Сережка пошел приглашать девушку. Пока танцевал с ней‚ пока нашептывал на ушко‚ расстегнул на спине все пуговки‚ оголил чуть не до пояса. Ребята радостно загоготали‚ заверещали‚ захрюкали‚ – Сережка победителем возвращался к своим‚ – а девушка догнала его‚ повернула за плечи‚ ударила ребром жесткой ладони по носу. Была драка: резкая‚ жестокая‚ стульями‚ палками‚ железными прутьями. Местные дрались молча‚ без мата и ругани‚ чем удивили и испугали приезжих. Их выкинули из клуба‚ и Сережка Лапушкин‚ размазывая по лицу кровь‚ срываясь на визг‚ зло орал в выбитое окно: "Мы завтра уедем отсюда‚ понял? Мы уедем‚ а вы тут останетесь!.."
Экштат Софья Ароновна всё так же работает в поликлинике. Тридцать пять лет на одном месте. Это сколько же зубов она вырвала – не счесть! Лечился у нее киноработник‚ молодой‚ но ответственный. Когда отпустила боль‚ заявил от избытка чувств: "О вас‚ Софья Ароновна‚ фильмы нужно снимать". А она не возражает. Если нужно‚ снимайте. Вам виднее‚ про кого снимать‚ про кого не снимать. Так ведь если бы у него постоянно зубы болели, а то когда он еще про Софью Ароновну вспомнит? Шла с работы‚ увидала в подворотне мужика без ног‚ с кожаной подушкой на асфальте‚ бросила пятачок в протянутую кепку. "Не надо‚ мамаша‚ – с сиплой снисходительностью сказал мужик. – Оставь себе на сахарок". – "Ну‚ почему же... – громко‚ на всю улицу‚ обиделась Софья Ароновна. – Я еще работаю". А Экштат Семен Михайлович уже и позабыл‚ когда он в аптеке за окошком сидел. Стал нелюдимым‚ бреется редко‚ забросил любимую коллекцию‚ характеризующую его‚ Экштата Семена Михайловича‚ жизнь. Плохо слышит‚ пользуется слуховым аппаратом. Выходит на улицу‚ садится на скамейку‚ подсаживаются еще пенсионеры. Они беседуют‚ жизнь свою вспоминают‚ а он выключает слуховой аппарат‚ смотрит на шевелящиеся губы‚ потом говорит сердито‚ поперек: "А! Не морочьте мне голову..."‚ и уходит. Предлагали ему оперироваться‚ чтобы слух улучшить‚ да он не согласился. "Так я хотя бы могу вас выключить..." И петь Семен Михайлович уже не поет. Не заливается кантором‚ не мурлычет себе под нос. Его песня кончилась.
На бульваре теперь пустовато‚ детей мало‚ одни пенсионеры. Нянек почти нет‚ исчезли няньки‚ как класс‚ а сидит на бульваре тетя Клава‚ в одиночку обслуживает население. Два раза в день подбрасывают ей детей‚ и она с ними гуляет‚ и коляска у нее есть‚ куда кладут грудного ребенка‚ но даже тетя Клава жалуется на недобор. Молодежь получила квартиры‚ ушла из центра. Раньше Черемушки были на краю света‚ а теперь Беляево-Богородское‚ Фили-Мазилово‚ Хорошево-Мневники. Дальняя даль‚ довоенные дачные места. После работы расползаются люди по окраинам и обратно в центр‚ в театр или на концерт‚ ни за что не выманить.
Манечка, дочь Экштатов, и муж Натан построили кооперативную квартиру в Химках-Ховрино. Воздух‚ лес‚ водохранилище под боком‚ рассрочка на пятнадцать лет. У Манечки финский гарнитур‚ торшер‚ бра‚ коллекция свечей‚ портрет Хемингуэя. Приходят гости‚ говорят о поэзии‚ слушают музыку‚ пьют кофе из керамического сервиза. Ходит вокруг ангорская кошка‚ трется о ноги. Ласковая‚ воспитанная: родословная‚ как у хорошего князя. В интеллигентной семье и кошка – интеллигент. Тон в квартире задает Манечка‚ а муж ее с получки идет с инженерной братией в соседнюю шашлычную‚ отводит душу в разговорах. Шашлычная вся из стекла‚ внутри черные стены и на них – белые‚ толстые веревки зигзагами. Когда Хрущев боролся с абстракционизмом‚ веревки сняли‚ на стены набили полки и установили великое множество глиняных мисок. Глина – это уже пройденный этап‚ а веревка – пока что модерн. В шашлычной разговоры немудреные. Про футбол‚ хоккей‚ женщин и телевизионные передачи. Сидят инженеры-механики‚ языки чешут. Такой вокруг прогресс науки и техники‚ что невозможно разобраться даже в популярном изложении‚ и мы уже заискиваем перед монтером‚ который приходит чинить наш телевизор. Наука так далеко ушла вперед‚ что все от нее отстали. Нечего даже пытаться догонять. Муж Манечки‚ Натан‚ давно уже не пытается.
Дима Крикун‚ сын Манечки‚ остроумный молодой человек‚ бессменный капитан школьных острословов. "Приток Волги?" – "Ока". – "Вулкан в Мексике?" – "Попокатепетль". – "Как звали Рамзеса Третьего?" – "Рамзес Третий". Уже в девятом классе Дима заявил на уроке литературы‚ что не признаёт И. С. Тургенева‚ потому что Тургенев скучен‚ однообразен и мало дает ему‚ Диме Крикуну‚ информации. Учитель литературы очень огорчился‚ прочитал лекцию о классиках‚ приводил примеры‚ наизусть зачитывал отрывки. "А почему это я должен их всех любить? – запальчиво спросил Дима. – Тургенев тоже‚ наверно‚ не каждого признавал". И учитель позавидовал его категоричности. Что-то‚ видно‚ стронулось с места‚ потому что гениями прежде считались те‚ кого рекомендовали в гении‚ и собственные суждения по этому поводу даже не возникали. А Дима уже предъявляет претензии своим родителям‚ что не научили в детском возрасте отличать хорошее от плохого‚ искусственное от естественного‚ настоящее от мнимого‚ дутое от великого‚ правду от лжи. А он должен теперь перестраиваться‚ переоценивать‚ переосмысливать понятия и принципы‚ тратить на это лучшие молодые годы‚ ценную психическую энергию. Как будто родители виноваты. А кто тогда виноват?
Веня Вдовых‚ зять Лопатина Николая Васильевича‚ получил от завода огородный участок‚ поставил дом-курятник‚ приезжает в пятницу вечером‚ хватает лопату‚ жадно вгрызается в землю. Вокруг сто домов‚ сто заборов‚ и все вкалывают до седьмого пота безо всяких обязательств. Ляля Лопатина приезжает на выходной‚ целый день лежит в шезлонге‚ дремлет. Уже ей за сорок‚ а всё такая же гладкая‚ пышная‚ без единой морщины‚ и всё так же мужчины пристают на улице. Раньше приставали молодые мужчины‚ теперь – пожилые. Спокойная‚ равнодушная‚ все волнения мира ей до пуговицы. Дальше не пустит. Лопатин Николай Васильевич‚ заядлый садовник‚ живет на участке с апреля до первых морозов. Разводит цветы‚ ухаживает за яблонями‚ сидит по вечерам на скамейке‚ сложив руки на коленях, глядя на заходящее солнце. Вот стоят деревья‚ которые он посадил‚ плодоносит земля‚ которую он вскопал‚ вот раскинулись шесть соток его гордости и его умиления. В пожилые годы мы имеем право на гордость и умиление. Иначе зачем нам даны пожилые годы?
