Ежи Косинский - Свидание вслепую
Левантер стал вспоминать, когда он впервые встретил Войтека. На школьном дворе мальчишки играли в игру «Назови еврея». Правила игры были такие: один из мальчиков становился в центре, а другие медленно окружали его. Мальчик в центре именовался «раввином», и его задачей было угадать, кто из мальчишек назначен «евреем». Если «раввин» ошибался, он должен был платить штраф монеткой или какой-нибудь вещицей. Чем быстрее «раввин» находил «еврея», тем меньше ему приходилось платить штраф. Каждый по очереди становился «раввином», и тот «раввин», у которого оказывалось меньше всего ошибок, забирал себе все штрафные выплаты остальных и получал звание «захватчика».
Левантер шел мимо этой компании, и «раввин» заметил его и позвал играть. Левантер играть отказался, тогда «раввин» велел, чтобы его заставили силой. Трое или четверо мальчишек набросились на Левантера. Он оттолкнул одного и почти убежал от остальных, когда еще двое мальчишек преградили ему дорогу. И тут откуда-то появился высокий, незнакомый Левантеру мальчик. «Хоть я и не еврей, — сказал он, — но считаю вашу игру постыдной!» Он сбил обоих нападавших на землю, остальные разбежались, и игра прекратилась. Этот высокий мальчик и был Войтек.
Левантер навещал Войтека и Джибби, когда те переехали в Лос-Анджелес. Как-то после полудня мужчины поехали вдвоем прокатиться на машине, которую Войтек одолжил у одного из своих богатых друзей. Они проехали по Беверли-Хиллз, а потом мимо шикарных бунгало и широко раскинувшихся вилл спустились на бульвар Сансет. На ведущих к виллам боковых дорожках стояли сверкающие автомобили, садовники в аккуратных фартучках подстригали газоны, невидимые фонтанчики посылали в небо чудесные брызги, превращавшие солнечный свет в сияние радуг. Ни один посторонний звук не нарушал безмятежность холмов и частных владений.
Через несколько минут они были в Голливуде. Стайки тощих молодых парней и девушек — все в потертых джинсах, многие босиком — бесцельно слонялись по запруженным людьми тротуарам и праздно сидели на мостовой. У них были тупые лица. Казалось, им нечего сказать друг другу, нечего делать, некуда пойти.
— В других странах, — сказал тогда Войтек, — такие люди умирали бы с голоду и им пришлось бы вступить в партию и идти воевать с богатыми.
Левантер вдруг подумал, что его друг уже настолько свободно владеет английским, что они говорят по-английски между собой.
— А здесь они не голодают, — продолжал Войтек. — Поэтому им незачем вступать в партию. Днем они спят, вечером выползают на улицу. Я называю их «крабами бульвара Сансет». Но в отличие от настоящих крабов, они находятся в дисгармонии с миром. По-моему, они — промежуточное звено между людьми и роботами.
Войтек уверенно вел машину в автомобильном потоке, время от времени останавливаясь и разглядывая неповоротливую массу переходящих улицу людей. С некоторым удивлением Левантер заметил, что Войтеку приятно видеть, как молодые парни и девушки с завистью разглядывают дорогую, изготовленную на заказ спортивную машину, за рулем которой он сидел.
— Если бы Калифорния была независимым государством, — сказал Войтек, — она давным-давно стала бы фашистской. Неважно, пришли бы к власти левые фашисты или правые, все едино. Правые фашисты использовали «крабов бульвара Сансет» в качестве горючего для тех драконовых мер, которые в конце концов против них и применили бы. А для левых фашистов они стали бы запалом революции, которая потом их бы и сожрала. В своем нынешнем виде Калифорния — олицетворение их умственного состояния: не левая и не правая, не имеющая ни формы, ни направления — гигантская амеба. Здесь все растягивается — и природа, и люди.
Они повернули назад, к Беверли-Хиллз.
— Знаешь, — сказал Войтек, — однажды ночью, проголодавшись, эти «крабы бульвара Сансет» могут растянуться и достать своих соседей на холмах.
— Почему же, по-твоему, этого не произошло до сих пор? — спросил Левантер.
— Просто они еще только начали растягиваться.
— А люди, живущие на холмах? Они не боятся, что «крабы» могут прийти?
— Это богачи, — сказал Войтек. — Они убеждены в том, что всегда выигрывают. А на деле проигрывают, и притом дважды: во-первых, при жизни, ибо, имея что потерять, боятся рисковать, во-вторых, когда умирают, потому что, будучи богатыми, слишком многое теряют.
Они опять оказались наверху. Повсюду по холмам раскинулись роскошные поместья.
— Некоторые из этих людей предпринимают самые невероятные меры предосторожности, — сказал Войтек. — Вот этот дом, к примеру. — Он указал из своего окна. — Наверняка оснащен немыслимой системой электронной сигнализации, вся прислуга вооружена, а у тех двух спаниелей к ошейникам прикреплены звуковые передатчики.
Левантер усмехнулся:
— Разве этого недостаточно?
Войтек покачал головой.
— Я как-то спросил одного из тех, кто живет здесь: «А что, если „крабы бульвара Сансет“ остановят вашу машину вне вашей модной крепости? На этих холмах есть все, — сказал я, — но нет прохожих, которые могли бы услышать ваши крики и броситься на помощь. Вам не хватит времени даже на то, чтобы включить радиопередатчик!» Этот человек сказал, что у меня больное воображение.
— А что ты скажешь о полиции? — спросил Левантер.
— Полицейские на холмах не живут. Они появятся только наутро. Заберут тела, соберут отпечатки пальцев, а потом поведают репортерам о предполагаемых мотивах.
— Здесь только мы с тобой ничего не боимся, — сказал Левантер.
— Не боимся, — согласился Войтек. — Потому что в других местах мы знали страх куда больший.
Новости не прекращались целый день. Левантеру казалось, что сейчас — вчерашняя ночь и он приехал к своему другу.
Войтек один в гостиной, смотрит в окно. Он видит, как, словно тысяча взлетных полос гигантского аэропорта, до самого горизонта разбегаются бульвары и автострады раскинувшегося внизу Лос-Анджелеса. Начинает светать; он ждет, когда приедет Левантер. Мерцающие огни города напоминают мерцание звезд. Войтек думает, что, возможно, потому город и назвали в честь ангелов — Лос-Анджелес. Кажется что отсюда, со Сьело-Драйв, с Небесной аллеи, можно взглянуть на ангелов сверху. Он думает о Левантере — возможно, его отлет из Парижа задержался из-за очередной французской забастовки. Париж, бормочет он, сегодня «левый», завтра «правый» или наоборот.
Начинает темнеть. Джибби читает в спальне. Шэрон отдыхает в своей комнате. Джей, старый друг семьи, бродит где-то по дому. Левантер — на пути в Лос-Анджелес, город, который он так любит. Войтек растягивается на диване. Полная тишина. Мирный дом на Сьело-Драйв, думает он, мирный холм вдали от замызганных пещер «крабов бульвара Сансет». Войтек дремлет.
Он просыпается от незнакомых голосов и открывает глаза. Видит направленное на него дуло пистолета. Его держит бледный юноша со здоровенной опухолью на скуле. Рядом с ним стоят три девушки; у каждой в руках нож и моток веревки. Кажется, что в своих просторных хлопчатобумажных юбках и свободных кофточках они чувствуют себя в этой комнате неуверенно и время от времени посматривают на прочные стены и мощные потолочные балки. Все четверо безучастно уставились на Войтека. «Крабы бульвара Сансет», думает Войтек.
— Чем могу быть вам полезным, дамы и господин? — саркастически спрашивает Войтек.
Юноша наводит на него пистолет.
— Не двигаться, свинья. Мы пришли сюда, чтобы вас всех убить. — Взгляд его остается неподвижным и безразличным.
— Кто вы такие? Призраки из фильмов с Борисом Карлофф, вернувшиеся для встречи со своим создателем? — спрашивает Войтек, медленно приподнимаясь. — Это же Сьело-Драйв, а призрак старины Бориса обитает на Баумонте.
Словно механическая кукла, юноша подходит к нему и наносит удар по голове рукояткой пистолета. Войтек слышит треск и на мгновение теряет равновесие. Он хочет броситься на нападающего, но тот приставляет дуло пистолета к его виску. Войтек снова ложится и ощущает, как у него по лбу течет струйка крови.
Продолжая держать пистолет наведенным на Войтека, юноша оборачивается к одной из девиц.
— Свяжи его, — рявкает он. — А вы приведите в эту комнату остальных свиней, — приказывает он двум другим девицам, которые послушно, как тренированные охотничьи собаки, семенят вон.
Та, которой поручен Войтек, засовывает нож за пояс юбки и направляется к нему с тупым взором в глазах. Когда она склоняется над ним, чтобы связать ему руки за спиной, он чувствует запах ее немытого тела и видит покрытое пятнами лицо с прыщом, который хочется выдавить. Кровь Войтека капает на нее, но она этого не замечает. Под пристальным взором бледного юноши девица проходит к краю дивана и связывает Войтеку лодыжки. Юноша наблюдает за ней; похоже, что она следует предписаниям, составленным каким-то невидимым агентством, управляющим ею издалека.
