Ромен Гари - Пожиратели звезд
Часами напролет, улыбаясь от счастья, она мечтала. В то, что искусство, архитектура и еще – классическая музыка способны коренным образом изменить условия жизни народа, она верила всегда. Как только вся страна будет застроена архитектурными ансамблями, созданными такими людьми, как Нимейер, сразу же, как некий побочный продукт прекрасного, последует решение социальных и экономических проблем. Нельзя рассуждать о «прожиточном минимуме», полностью отмахиваясь от основной потребности человеческой души. Сама она лучше, чем кто-либо другой, знала это всепожирающее божественное стремление. Но поскольку во всей стране не было ни одной картинной галереи, она довольствовалась тем, что ежедневно ходила в церковь и, обливаясь слезами, отдавалась там пожиравшему ее эстетическому чувству. В Нью-Йорке есть музей Метрополитен, Музей современного искусства, музей Гугенхейма – там-то нетрудно утолить духовную жажду. Но здесь единственным прибежищем были церкви – хоть какой-то суррогат культуры.
Самая крупная ежедневная газета в разделе светской хроники опубликовала ее фотографию. Она уже сама начала воспринимать себя этакой Эвитой Перон, но, конечно, совсем в другом роде – ведь она считает, что во всем нужно неотступно следовать по демократическому пути воспитания и убеждения.
Новое правительство – Хосе в его состав не входил, ибо предпочел оставить ответственность за первые шаги новой власти за генералом Карриедо, – приказало послу Соединенных Штатов в сорок восемь часов покинуть страну, но Вашингтон живо отреагировал на это, увеличив размер американской помощи, и вскоре в столице появился новый посол, который повел себя по отношению к ней очень заискивающе: конечно, стало известно, что с ней следует считаться. Однако она понимала, что первой дамой государства ей не бывать: в такое теперь способны были верить лишь ее горничные да повар. Вполне естественно, если принять во внимание политическую ситуацию. Хосе не мог жениться на американке: в момент, когда повсюду свирепствовали антиамериканские настроения, это было бы настоящим политическим самоубийством. Но относился он к ней по-прежнему с уважением, с какой-то даже застенчивостью, и вел себя так, словно был в церкви; а иногда она ловила на себе его встревоженный взгляд. Однажды даже случайно увидела, как он трижды сплюнул – еще одно проявление индейских суеверий: это якобы отводит беду. Она ничего больше не понимала. Его друзья, между прочим, говорили, что она – святая, а Хосе знал все, о чем говорили люди. Его полиция была вездесуща, особенно с тех пор, как генерал Карриедо был вынужден подать в отставку и в интересах своего здоровья уехал в Швейцарию, а Хосе возглавил военную хунту. Почему он выглядел так, словно боялся ее, тогда как она его обожала, беспрестанно за него молилась и ее единственной в жизни целью было помочь ему вести страну по пути в светлое будущее?
Она уже начала предпринимать попытки убедить его в том, что в столице следует построить публичную библиотеку – большое семиэтажное здание на площади Освободителя, словно возносящийся ввысь символ прогресса и революции. Он и слышать ничего не хотел. Считал, что это – выброшенные на ветер деньги, ведь девяносто пять процентов населения страны не умеют читать. Он не понимал, что речь тут идет о том, чтобы дать народу залог лучшего будущего, дать надежду, и тем самым занять определенную идейно-политическую позицию.
Способ убедить его она нашла совершенно случайно.
Велела шоферу отвезти ее к Хосе, чтобы в очередной раз попытаться переубедить его.
Хосе сказал, что голова у него занята другими вещами: в армии не хватает современного вооружения, младшие офицеры ведут себя неспокойно. В конце концов она расплакалась. Не столько из-за его отказа, сколько из-за того, что опять ее охватило ощущение, будто между ними стоит какая-то стена непонимания.
– Я, наверное, умру, если ты не построишь библиотеку, – в конце концов закричала она, рыдая. – Ты даже не представляешь, насколько это важно. За тобой с пристальным вниманием следит весь мир. Нужно доказать, что ты – совсем не то, что другие. Армия, армия, вечно только армия. А без поддержки масс, широких слоев населения, ничего великого и прочного у тебя не получится. Об этом вчера опять в «Нью-Йорк Тайме» писали. И знаешь, что я сделала утром? Пошла с горничной в церковь Святой Марии и помолилась за тебя Пресвятой Деве.
И вдруг Хосе как будто испугался. Даже сигара изо рта выдала. Внезапно он изо всех сил стукнул кулаком по столу.
– Оставь меня в покое, – зарычал он глухим, как всегда, голосом. – Оставь меня в покое, поняла? Ка-те-го-ри-чес-ки.
Она улыбнулась. Этому слову он научился у нее и употреблял его теперь к месту и не к месту. Так трогательно.
– Запрещаю тебе молиться за меня… Запрещаю ка-те-го-ри-чес-ки.
Но подписал приказ со следующего же дня начать строительство библиотеки, и – а это было для нее почти так же важно – она обнаружила, что действительно имеет над ним какую-то власть. За этим крылось нечто такое, чего она еще не понимала, что-то странное, первобытное – это она прекрасно чувствовала – какое-то суеверие; но для нее важно было одно: теперь она знала, как можно добиться от него чего угодно. Если на лице Хосе ясно читалось желание отказать, ей достаточно было торжественно заявить, что она сию минуту отправится в церковь Святой Марии, чтобы помолиться за него. Совершенно необъяснимое явление: он почти всегда уступал; наверное, какая-нибудь душевная травма, полученная еще в детстве, – что-то фрейдистское, вероятно, боязнь Отца.
И она сразу же принялась за решение проблемы строительства концертного зала и создания симфонического оркестра. Заручилась формальным обещанием помощи от Института Форда, а проект заказала самому Остенсакену. Здание, совершенное в своем величии, почти сюрреалистический модернизм; просто великолепно, именно это и требовалось: нужно вызвать психологический шок, пробудить сознание людей, разжечь плодотворные дискуссии.
Стоит людям взглянуть на этот огромный свод из гофрированного алюминия, одно крыло которого уходит далеко в небо, а другое – будто врастает в землю, – и они сразу же поймут, что их деньги не пропали даром. Можно будет организовать благотворительные праздники, собрать средства для основания музыкальной школы, призванной формировать новую элиту общества. Тем более что ходят отвратительные слухи, глупые сплетни о том, что якобы студенты настроены против нынешних властей. Концертный зал и музыкальная школа докажут, что действующее правительство, не щадя своих сил, заботится и о меньшей части населения страны – деятелях культуры. Это не правда, что студентов сажают в тюрьмы, а вернувшиеся на родину политические эмигранты куда-то таинственно исчезают. Распростерший свои крылья над столицей современный дворец культуры положит конец подобной клевете. Еще отвратительнее был слух о том, что молодые офицеры якобы считают, что правительство, возводя «никому не нужные роскошные здания», бросает деньги на ветер: куда лучше было бы купить на них танки и самолеты – народ в них нуждается гораздо больше. Она не понимала, зачем народу танки и самолеты, если США оказывает Хосе твердую поддержку, а вылазка кастристских элементов, в ходе которой, говорят, Че Гевара – агент международной коммунистической подрывной службы – похоже, нашел свою смерть, с помощью американских специалистов была с успехом пресечена. Строительство концертного зала и создание большого симфонического оркестра неопровержимо изобличит во лжи тех, кто утверждает, что интеллигенция и даже некоторые военные настроены против Хосе, а первый концерт, который там состоится, откроет эпоху мира и гармонии.
Хосе отказал. Негромко, спокойно, пожав плечами.
Тогда-то ей и пришла в голову эта мысль. Не то чтобы она пошла на такое умышленно, скорее – инстинктивно, в каком-то интуитивном порыве. На самом-то деле она не отдавала себе отчета в том, что он суеверен до такой степени. И попыталась сыграть на этом неосознанно. Просто вспомнила о том, в какую он пришел ярость, когда она сказала, что молилась за него – часами стояла на коленях и страстно призывала Господа обратить свой взор на Хосе.
Скорее всего, она совершенно по-детски захотела его спровоцировать, раздразнить, раз уж он так уперся на своем.
– Если я не получу концертного зала и симфонического оркестра, – торжественно заявила она, пристально глядя ему в глаза, – завтра же утром в церкви я на коленях буду молить Божью Матерь за тебя, за спасение твоей души.
Какое-то мгновение он недоумевающе смотрел на нее, от удивления раскрыв рот, затем вдруг резко взмахнул рукой и дал ей пощечину. А потом принялся ее избивать, так что в конце концов она оказалась на полу. В какой-то момент она подумала, что вот сейчас он ее убьет.
Сжав кулаки, он склонился над ней с перекошенным от гнева лицом. Такого с ним прежде не случалось. Вот так, с такой жестокостью, он никогда еще ее не бил, и она испугалась до смерти. Она ничего не могла понять. Но сама неистовость его реакции заставила ее ощутить, что отныне она сильнее его, обладает некоей властью, о существовании которой прежде и не подозревала, но которую стоит использовать. Слезы застилали ей глаза, но она все-таки сумела улыбнуться.
