Джон Уильямс - Стоунер
Но об их романе знали, причем знали чуть ли не с самого начала семестра. Открытие, скорее всего, было сделано благодаря диковинному ясновидению, которое люди проявляют в таких вещах; ибо ни он, ни она свою личную жизнь никак не обнаруживали. Или, может быть, кто-то высказал досужий домысел, в котором кто-то другой углядел нечто похожее на правду, и это побудило обоих присмотреться внимательнее, что, в свой черед… и так далее. Особого смысла в том, чтобы строить эти домыслы, ни один ни другой, пожалуй, и не видел, однако же они продолжали их строить.
По некоторым признакам Уильям и Кэтрин поняли, что их раскусили. Однажды, идя позади двоих аспирантов, Стоунер услышал, как один полувосхищенно-полупрезрительно говорит другому: «Надо же, каков старина Стоунер. Кто бы мог подумать». И они покачали головами, насмехаясь и дивясь тому, что может приключиться с человеком. Женщины, с которыми Кэтрин была знакома, туманно намекали ей на Стоунера и без всяких поводов с ее стороны принимались откровенничать насчет своих собственных сердечных дел.
Удивило их обоих то, что особого значения это, похоже, не имело. Никто не перестал с ними разговаривать, никто не бросал на них осуждающих взглядов; мир, которого они боялись, пока не причинял им страданий. Они начали верить, что смогут выжить в окружении, которое считали враждебным их любви, выжить даже с определенным достоинством и без титанических усилий.
На рождественские каникулы Эдит решила поехать с Грейс к матери в Сент-Луис; и единственный раз за все время Уильям и Кэтрин смогли быть вместе постоянно.
Раздельно и как бы вскользь оба дали знать в университете, что уедут на каникулы: Кэтрин — к родственникам на восточное побережье, Уильям — в Канзас-Сити позаниматься в библиографическом центре при музее. После этого они в разное время на разных автобусах отправились на озеро Озарк и встретились в курортном местечке в горах.
Они были единственными отдыхающими в единственной открытой круглый год гостинице местечка; и в их распоряжении было десять дней.
Перед их приездом трое суток подряд валил снег, и в эти десять дней тоже случались снегопады, так что горы с их мягкими округлыми склонами все время оставались белыми.
У них был коттедж со спальней, гостиной и кухонькой; он находился немного в стороне от других коттеджей и смотрел на озеро, покрытое льдом. Утром просыпались сплетенные, теплые, блаженно разомлевшие под тяжелым одеялом. Высовывали из-под одеяла головы и видели в холодном воздухе облачка от своего дыхания; смеялись как дети, снова натягивали одеяло на головы и прижимались друг к другу еще теснее. Иногда лежали в постели все утро, занимались любовью, разговаривали, пока в восточное окно не принималось светить солнце; а бывало, Стоунер, едва они просыпались, быстро вылезал из постели, сдергивал с голой Кэтрин одеяло, смеялся, слушая ее крики, и разводил огонь в большом камине. Потом они сидели перед камином обнявшись, закутанные в одеяло, и ждали, когда их согреют разгорающийся огонь и природное тепло собственных тел.
Несмотря на холод, почти каждый день гуляли по лесу. К светло-голубому безоблачному небу мощно вздымались огромные сосны, черные с зеленью на фоне снега; порой с той или другой ветки соскальзывал и глухо падал ком снега, лишь усиливая окрестную тишину, как усиливал ощущение безлюдья редкий крик одинокой птицы. Однажды увидели оленуху, сошедшую с более высоких гор в поисках пищи. Желтовато-коричневая, она ярко выделялась на суровом фоне темных сосен и снега. Когда они приблизились шагов на пятьдесят, она, грациозно подняв переднюю ногу и навострив небольшие уши, посмотрела на них своими карими, идеально круглыми и невероятно нежными глазами. Никто не шевелился. Оленуха склонила изящную голову набок, глядя на них вежливо и в то же время пытливо; затем не спеша повернулась и двинулась прочь, красиво поднимая копыта и аккуратно, с легким хрустом ставя их в снег.
После прогулки шли к офису гостиницы, при котором торговал местный магазин и работал ресторанчик. Пили кофе, беседовали с другими посетителями и покупали что-нибудь для ужина, который потом готовили у себя в коттедже.
Вечерами иногда зажигали масляную лампу и читали; но чаще сидели на сложенных одеялах перед камином, разговаривали, молчали, смотрели, как огонь затейливо играет на поленьях, и видели его пляшущие отсветы на лицах друг друга.
Однажды вечером, под конец их пребывания на озере, Кэтрин тихо, почти рассеянно проговорила:
— Билл, если я скажу: «Пусть даже у нас ничего больше не будет, у нас с тобой была эта неделя», это очень по-девчачьи прозвучит?
— Не важно, как это прозвучит, — отозвался Стоунер и кивнул. — Это правда.
— Тогда я скажу. У нас была эта неделя.
Последним утром Кэтрин медленно, тщательно прибралась в коттедже и ровно расставила стулья. Потом сняла с пальца кольцо, которое он ей подарил, и втиснула в щель между стеной и камином. Смущенно улыбнувшись, объяснила:
— Хочется оставить здесь что-то из нашего; оставить и знать, что оно тут будет все время, пока стоит этот домик. Это очень глупо выглядит?
Стоунер не нашелся с ответом. Взял ее под руку, они вышли из коттеджа и двинулись по рыхлому снегу к офису гостиницы, откуда автобус должен был увезти их обратно в Колумбию.
Однажды в конце февраля, через несколько дней после начала второго семестра, Стоунеру позвонила секретарша Гордона Финча; декан, сказала она, хочет с ним поговорить и просит зайти либо сегодня, либо завтра утром. Стоунер пообещал зайти — и долго сидел, повесив трубку и не снимая с нее руки. Потом вздохнул, кивнул, вышел из кабинета и спустился к Финчу.
Гордон Финч сидел во вращающемся кресле в одной рубашке, распустив галстук, откинувшись назад и сплетя пальцы на затылке. Увидев Стоунера, он радушно кивнул и показал на кожаное кресло, стоявшее под углом подле его стола:
— Садись, Билл. Как дела?
Стоунер кивнул:
— Ничего.
— Загружен плотно?
— Довольно-таки, — сухо подтвердил Стоунер. — У меня не слишком удобное расписание.
— Я знаю. — Финч покачал головой. — В эти дела, как ты понимаешь, я не могу вмешиваться. Но это сущее безобразие.
— Ничего, я справляюсь, — сказал Стоунер чуточку раздраженно.
— Хорошо. — Финч выпрямился в кресле и положил сплетенные руки на стол. — Билл, не рассматривай этот разговор как официальный. Я просто хотел немного с тобой побеседовать.
После долгой паузы Стоунер мягко спросил:
— В чем дело, Гордон?
Финч вздохнул и отрывисто начал:
— Ну, хорошо. Итак, я говорю с тобой как друг. Ходят толки. Пока ничего такого, на что я должен обратить внимание как декан, но — кто знает, может быть, когда-нибудь мне придется-таки обратить на это внимание, поэтому я решил с тобой поговорить — как друг, имей это в виду — до того, как может возникнуть что-то серьезное.
Стоунер кивнул:
— Что за толки?
— Черт возьми, Билл, ты же понимаешь. Про тебя и Дрисколл.
— Да, — подтвердил Стоунер, — понимаю. Я только хотел бы знать, как далеко зашли эти разговоры.
— Пока недалеко. Намеки, краткие реплики, не более того.
— Ясно, — сказал Стоунер. — Боюсь, ничего не могу с этим поделать.
Финч аккуратно сложил листок бумаги.
— Билл, это у тебя серьезно?
Стоунер кивнул и посмотрел в окно:
— Серьезно.
— И что ты собираешься делать?
— Не знаю.
Финч раздосадованно скомкал бумажку, которую только что тщательно сложил, и бросил ее в корзину.
— В теории, — сказал он, — это твоя личная жизнь, и только. В теории ты должен иметь право спать с кем тебе угодно, заниматься чем тебе угодно, и никому не должно быть дела, если это не сказывается на преподавании. Но на практике, черт побери, это не только твоя личная жизнь. Это… а, к дьяволу. Ты понимаешь, о чем я.
Стоунер улыбнулся:
— Боюсь, что да.
— Тяжелая ситуация. А Эдит?
— Мне кажется, — сказал Стоунер, — она относится к этому куда менее серьезно, чем остальные. И, как ни смешно, Гордон, мы, по-моему, никогда так хорошо не ладили, как в последний год.
Финч хохотнул:
— Да, странная штука жизнь, я тебе скажу. Но мой вопрос был о том, будет ли развод или что-нибудь в таком роде.
— Не знаю. Возможно. Но Эдит будет противиться. Это будет куча неприятностей.
— А Грейс?
Стоунеру вдруг болезненно сдавило горло, и его лицо, он знал, показало, чтó он чувствует.
— Это… другое. Не знаю, Гордон.
Без эмоций, словно обсуждая кого-то третьего, Финч проговорил:
— Развод ты, может быть, и переживешь — если он не будет слишком скандальным. Это будет непросто, но переживешь, скорее всего. И если бы твой… роман с этой Дрисколл не был серьезным, если бы ты с ней так, пошалил немножко, это тоже можно было бы уладить. Но ты лезешь на рожон, Билл, ты напрашиваешься.
