Библиотекарист - де Витт Патрик

– Чего мне хотелось, так это прыгнуть в реку с полным карманом камней, – отозвалась Ида.

– О, да, это да, – покивала Джун, словно вернувшись во времена своей первой любви, и переключилась на Боба: – Я вижу, ты одинок в своем приключении. Но почему? Разве ты не хотел бы, чтобы кто-нибудь из школьных друзей сбежал с тобой за компанию, а?

Боб, промолчав, отвел взгляд и уставился в потолок так, будто там происходило или скоро может начаться нечто, привлекающее внимание.

– Да, я понимаю, – сказала Джун.

– А вот я раньше частенько мечтала, – сказала Ида, – каково это было бы, взять и расколотить одну из этих здоровенных витрин с надписью дугой из сусального золота по уличной стороне. Мясная лавка, книжный магазин или бильярдная – мне было все равно что. Главное – расколотить.

– И чем бы ты ее расколотила? – спросила Джун.

– Как чем? Конечно же, кирпичом. – Ида показала им ладонь, сложенную так, будто в ней кирпич. – Представьте, вот он летит по кривой и попадает в самую середину большущего оконного стекла, и от удара стекло продавливается внутрь и осыпается, да с таким переливчатым звоном! Этот звон утолил бы мой самый тайный, самый зловредный порыв к разрушению – и, я думаю, навсегда.

– У Иды тоже не было друзей в школе, – краем рта сообщила Джун Бобу, на что Ида отозвалась:

– Зато у Джун всегда было в избытке подруг и кавалеров. Но в конце концов все они оказались предателями, разве нет?

– Да, это правда. И как-то, после последней жестокой измены, я подумала, что больше на эту грязную удочку не попадусь. И поклялась быть одна.

– Но потом она, видишь ли, кое-кого встретила, – сказала Ида.

– Да-да-да, и только глянь теперь на меня. По самые уши, дитя. Увязла в жизни, полной неизвестности, и скитаний, и не знаю чего еще. – Джун погрозила подруге пальцем и сказала Бобу: – Конечно, когда с кем-то связываешься, ухо нужно держать востро. Но, с другой стороны, где он, предел бдительности и осторожности? Ведь всякий раз, покидая свой кров, ты искушаешь судьбу. Люди то и дело ввязываются в общение, хотят они того или нет. Это как болезнь, занесенная ветром. – Джун сделала паузу и произнесла как что-то обдуманное: – Только одно скажу: это может сорвать чьи-то планы.

Ида помолчала, перевела дух, а потом уж отозвалась:

– Прошу прощения, какие именно планы сорвались?

– Ты в них не посвящена, – ответила Джун и подмигнула Бобу.

– Это само собой, – сказала Ида. – Но, может быть, ты их сейчас огласишь?

– Ох, Ида, – устало сказала Джун.

– Назови планы, которые я расстроила. Мне хотелось бы знать. И, возможно, я смогу как-то возместить ущерб, который я тебе причинила.

– Сдается мне, – сказала Джун, глядя на Боба, – мы пошли неверной дорожкой.

– Ах, так вот как ты думаешь! – сказала Ида. – Вот что, по-твоему, произошло!

Щеки ее раскраснелись, а дыхание стало сбиваться.

Джун извинилась самым искренним тоном записной обидчицы, и у Боба создалось впечатление, что для Иды не было ничего необычного в том, что Джун задевала ее и прищучивала; и еще ему показалось, что Джун, похоже, меньше считается с чувствами Иды, чем бывало когда-то. Впрочем, сейчас Джун, видя, что Ида сникает у них на глазах и скатывается в уныние, решила обойти эмоциональную катастрофу и придумала спасительный ход. Она тронула Боба за руку, чтобы привлечь его к делу:

– Я думаю, нам следует посоветоваться с нашими мальчиками, как они думают, какое решение нам лучше принять. – Она повернулась к собачкам, которые все еще лежали калачиком на сиденье рядом с Бобом. – Мальчики, – сказала она, и оба песика открыли глаза, – я к вам за советом; могу я отнять у вас чуточку времени? – Собачки подняли головы. – Мы с моей дорогой Идой снова зашли в тупик. Мы с ней обе очень, очень утомлены и не чувствуем уверенности в том, что нам обеспечены блага жизни, как в настоящем, так и в будущем; нами овладело уныние, и, право слово, мы слишком легко даем выход своему раздражению. Как вы думаете, где наилучший выход из этого положения? Что нам сделать, чтобы поднять Иде настроение, пока время еще не упущено и день можно спасти?

С этими словами Джун вытащила из кармана жакета маленький музыкальный инструмент. У него было толстенькое деревянное основание, к которому крепились узкие стальные пластины; Джун прочно уложила его на колено и, подцепляя пластины, заиграла тоненький, как комариный писк, вальс.

Узнав мелодию, собачки поднялись сначала на четыре лапки, затем на задние две, и, положив передние лапки друг другу на плечи, начали что-то вроде бального танца. Джун играла легко, ее пальцы проворно перебирали пластины, она сама себе подпевала. По Иде было видно, что настроение ее выправляется, она наблюдала за собачками снисходительно или, во всяком случае, не свысока. Что касается Боба, то у него и слов таких не имелось, чтобы отозваться на зрелище вальсирующих собак.

Поезд шел чащей дремучего старого леса. Океана в виду еще не было, но Боб чувствовал, что океан грядет.

Поезд закончил свой путь в Астории, дамы встрепенулись и принялись готовиться к высадке. Наблюдая за сборами, Боб обнаружил в себе порыв последовать за своими спутницами и провести расследование, приглядевшись к их перемещениям и поступкам, и решил, что сделает это, не извещая об этом своем намерении, если, конечно, удастся этого избежать. Он встал и взял свой рюкзак, изобразив и лицом, и вообще всем видом, что он от них отдельно и совершенно сам по себе. Выходя из купе, Джун оглянулась на него с вопросом в глазах, который он трактовал было в том смысле, что она за него беспокоится, но или же он ошибся, или же она предпочла не произносить этот вопрос вслух.

– Что ж, удачи, молодой человек, – вот что она сказала, и Боб склонил голову, и все они покинули купе, гуськом проследовав узким вагонным коридором на выход, причем обе собачки смотрели на Боба поверх плеч своих хозяек.

Они впятером спустились на оживленную платформу, и Боб скрылся в толпе, слоняясь поодаль, пока женщины наблюдали за переносом своей поклажи из поезда в багажный отсек автобуса “Трейлуэйз”, который, пыхтя выхлопной трубой, ждал пассажиров на кольцевой развязке перед вокзалом. После того как дамы сели в автобус, Боб улучил момент, когда водитель был занят тем, чтобы вещи в багажном отделении не елозили, а само багажное отделение закрылось, пробрался внутрь и попытался отыскать свободное место. Свободных мест не было, кроме задней части автобуса, где как раз и расположились дамы с собачками.

Именно Ида заметила, что Боб к ним приближается, Джун в тот момент отвлеклась на вид из окна.

– Оно вернулось, – сказала она.

– Что вернулось?

– Твой вагонный проект. Найденыш.

Джун повернулась, увидела Боба и снова расплылась в этой своей улыбке, от которой ломалось лицо.

– А, отважный вояжер, – сказала она.

– Добрый день, – поклонился ей Боб.

– Не втягивай нас в болтовню, – пресекла его Ида. – И куда ты, по-твоему, направляешься? – И, не дождавшись ответа, предположила: – Неужели туда же, куда и мы?

– Нну, – сказал Боб.

– Ну ничего себе! – Ида повернулась к Джун. – Пойду-ка я уведомлю водителя об этом ребенке и попрошу его вызвать полицейского, пусть тот встретит нас в Мэнсфилде.

– Ида, ты просто маньяк какой-то, – сказала Джун. – Мальчик волен ехать, куда ему вздумается. Он же никому не мешает.

– Мне он мешает, мне!

– Сама ты себе мешаешь. Это проблема всей твоей жизни. Сделай одолжение, позволь, я разберусь. – Джун указала на сиденье сбоку от них и сказала Бобу: – Устраивайся поудобнее.

Боб послушался Джун, в то время как Ида, тихо кипя, возмущалась. Это продолжалось так долго, что в конце концов Джун, не выдержав, протянула руку и закрыла ею рот Иды, и в этот момент та распахнула глаза, словно в сильном волнении; но, когда Джун убрала руку, Ида больше не говорила. Приникнув к окну, она закрыла глаза. Автобус, шипя и дребезжа, тронулся с места.