Потерянный альбом (СИ) - Дара Эван

…И больше того, все это было настолько приятно, что, когда в тот четверг, через четыре дня после Большого Возвращения, Боб из продаж спросил, не прихвачу ли я по дороге домой утреннюю доставку, особый заказ, я бодро отозвался:

— Запросто;

И, хоть это было не особо по пути домой, как заверял Боб, я все равно не возражал; заказ состоял из пары подносов нашего лучшего — «Банан-орех» и «Черника-имбирь», — и они уже дожидались на столе Боба, когда я уходил; конечно, к сожалению, без запаха, но зато без проблем легли на мое заднее и вообще очень даже красиво смотрелись в наших картонных подносах промышленно-коричневого цвета; я постарался, как и просил Боб, проехать к задней двери того здания, куда была доставка, а именно — переделанной школы на Форсайт, и там нашел — опять же, как говорил Боб, — маленькую табличку со скошенными буквами, «нексус», ну совсем не смотревшуюся на фоне нештукатуренной кирпичной стены; я припарковался прямо у таблички, потом был как бы немало доволен собой, что умудрился постучать в гулкую дверь, не выпуская из рук шатких картонных подносов и не выронив ни единого славного плода трудов нашей фабрики; скоро я услышал приближающееся шарканье и что-то вроде пинков по мусорным ведрам и тогда подал голос:

— Доставка из «Маффинов Минди»;

Дверь резко открылась, и мужик в чернично-синем пиджаке с узкими лацканами повел меня по жутковато безлюдным, но причудливо знакомым школьным коридорам в неосвещенный и почти необставленный кабинет, где попросил положить подносы с маффинами на старый серо-металлический стол, будто оставшийся от завуча; затем сказал, что вернется с чеком, и исчез в другой двери; ну, он что-то не больно торопился вернуться, и я пока выбрел в голые коридоры здания и огляделся; там суетилась пара человек, совершенно не замечая меня, и я какое-то время дожидался, притворяясь, что не присматриваюсь к ним; скоро я начал получать удовольствие от запаха старой школы — пыльного и расплывчато кроссовочного, — и вида дверей с окнами, тянущихся вдоль пошарпанного коридора, и остатков скотча на желтоватых стенах, когда заметил, что, похоже, в передней части здания есть комната посветлее; и вот я побрел в ту сторону, по неоттираемо чумазому коридору, когда такой типа чеее?..

…Печные детки шизоида!.. но в этот раз на пьедесталах, а пьедесталы расставлены вдоль стен огромного стильного зала, безупречно окрашенных в оранжево-бежевый цвет, и каждый подсвечен отдельной дуговой лампой с узким лучом, висящей над ним на потолке; и у печеного валуна, который был прямо рядом со мной — только, хоть убей, не скажу, чем он отличался от остальных, — на его пьедестале висела белая карточка с надписью:

а на последней строчке стояла цифра 2500 долларов!; так это запеченное говно на самом деле?.. это?..

…И все же, что бы это ни было, я обнаружил, что долго рассматривать этот пьедестальный говнобулыжник незачем, потому что смотреть там совершенно не на что, так что перешел вдоль стены к следующему, и эта бугорчатая серость тоже чопорно торчала на пьедестале, и не забывайте, что я говорил насчет одинаковости, и:

Три пятьсот!.. но что… типа, кого они хотят?..

…Но так дела обстояли со всей забальзамированной лавой, одной за другой — целый зал; и я посмотрел кусок под названием «Хорошая Земля» и еще «Печаль», и «Абстрактная истина», на котором вроде были размазаны румяна, и еще один — «Время пожирают», и незачем вам говорить, что я думал об этом шоссированном, но по-прежнему исключительно неоспоримом говне, когда:

— Рад тебя видеть;

Я встал как истукан — типа, реально истукан…; это же он!.. и на нем очень, очень тощий галстук!..

— Здорово, сказал я;

— Типа, мне все равно кажется, что стены стоило сделать помрачнее, сказал он тогда: ну, знаешь, ради светимости, чуток усилить краски…; но гребаный Фредерик мне тут начал: О, нет…

Прошу прощения, нахер?.. он меня за кого-то другого принимает?..; и я изо всех сил сдерживался, чтобы не ляпнуть ему Слышь, мужик, будь добр, лезь обратно в шизу, из которой ты выполз, вместе со своим тощим атласноватым костюмчиком, когда:

— Ты сможешь прийти сегодня на открытие?… люди начнут собираться в шесть, шесть тридцать;

Опять сразил напрочь; но отвечать-то надо, куда деваться, так что:

— Очень хотелось бы… но, м-м, вряд ли получится; это пересекается с моим очень ценным временем сна;

— Ага, сказал он и как бы рассмеялся, полуфыркнув: вам же еще надо печь дальше;

Меня можно было прямо там в пленку заворачивать…; еще и наглый, или мне так показалось, даже квазиехидный…; типа, кем он себя, на хрен?..; типа, серьезно…

…Больше того, именно такое отношение этой тощатины — и вот как это лучше называть: «такое отношение», — мне и запомнилось, и не сразу дало уснуть, когда я наконец лег во второй половине дня; типа, мало того, что этот юродивый тип самодоволен только в путь, но так еще отношение, которое он излучал, как будто целиком противоречило тому, что он делал, — особенно учитывая, что за говно он создавал; типа, откуда при таком-то занятии появляется такое отношение?..; и все же чувствовалось, что это долбаное отношение, типа, есть во всем, что он делает; больше того, если задуматься, это самое отношение и выглядит основой всего — и самого типа, и его говноработ: словно он каким-то образом дал такому отношению заместить вдохновение; так что вместо чуткости в его вещах сквозили только замкнутость, фиксация…; и я задумался о том, как бы такое отношение отразилось на моем роде занятий — то есть запороло бы все и сразу; понимаете, в моем деле таким отношением проникаться нельзя, потому что тогда не сможешь заниматься тем, чем должен, то есть участвовать в процессе: просто приходить и делать свое дело, быть открытым ко всем и каждому требованиям, чутким к тому, что нужно сделать…; а иногда это приятно — видеть себя подключенным к цепи, умножающей твою энергию, но, добавляя свою энергию к той, что уже течет по схеме, быть продуктивным в тех отношениях, в которых просто не можешь быть продуктивным сам по себе, черпать силу из поступательной мощности требований и просто подчиняться ей, передавать эстафету — или, как мне однажды сказал какой-то приколист, быть и вышибалой, и вышибающимся…; как когда мне надо разгружать, или загружать, или проводить инвентаризацию, или даже когда я перекладываю бумажки, и я при этом многозадачный и гибкий, и чувствую себя какой-то жидкостью — приспосабливающимся, безмерным, перетекающим туда, где что-то надо сделать, предоставляя для этого необходимую смазку, затем перетекая к следующей потребности…; но если примешать в распорядок хоть каплю такого отношения, то все тут же встанет, не будет работать, задушит собственное функционирование так же, как расплавленная резина перекрыла кислород шизопроизведениям, на которые я насмотрелся тем утром…

…И тогда я выкинул мужика из головы, увидев в нем противоположность всему, чем я был, — скатертью дорожка всякой херне, как сказал мудрец, — пока не прошло где-то с неделю до дня, когда мне понадобилось прикатить для Фредди ручную тележку из заднего склада; и вот я шел, сунув блокнот для счетов в задний карман, когда глянул в дальний угол и тут, типа, просто глазам поверить не смог: там знакомо светила потолочная лампа; и, как бы, серьезно: я прям думал — быть того не может…; так что, сдав тележку помощнику Фредди, я поспешил обратно — в жопу мой хитрый план с почками, — и здрасьте, он там, опять за свое, кружит по рабочей зоне, богато пополненной уличным говном; и снова занимается своим собачьим шоу, демонически раскладывает мусор по противню для выпечки, потом на него таращится, а потом шипит, пронзая взглядом свой опус: