Михаил Елизаров - Красная пленка
Готовил речь: «Я тут подумал, лучше ТТ возьму. А деньги, сто тридцать долларов, я вот принес доплатить. Нельзя ли побольше патронов?»
Бессонная ночь.
Попутал голод со страхом, и на ощупь поперся на кухню, скользя, как слепец, пальцами по стенам. Тогда и наступило открытие, едва дверца ударила по колену и электрическое нутро холодильника маргаринового цвета осветило таким же пищевым, трупно-лунным оттенком мои ноги.
Два слова: «слепец» и «маргарин» — напомнили мне, о чем забыл — Марголин! Слепой конструктор Марголин, создавший легендарный спортивный пистолет МЦ — «марголин целевой»! Как я мог выпустить его из головы. Марголин, с возраста юноши незрячий, без чертежей, лишь в голове увидел свое оружие. Целевое! Простое и надежное. Конечно же! Слепой Марголин делал пистолет для потенциальных слепцов! В нём нет ничего, что отличает тяжелые армейские модели — сильный удар курка, тяжелый спуск. Наоборот, «марголин» имеет механизм регулировки спускового крючка. С изумительным наклоном рукояти, не напрягающий руку, «марголин».
Калибр 5,6 мм — вроде маленький, а начальная скорость пули до трехсот сорока метров в секунду, и это почти без отдачи! Магазин на десять патронов!
И если что, вдруг с ним поймают, «марголин» не относится к военным пистолетам. Максимум, конфискуют и штраф. Только штраф. Возможно, к «марголину» легче получить разрешение, или купить, он же все-таки спортивный, и уж достать-то небось проще простого! И стоит он, пожалуй, недорого! Да сколько бы ни стоил!
Утро никак из раннего не становилось поздним. Взял нагант, ненавистно обернул фланелевой портянкой — я разлюбил его.
Потом испугался, а что, если меня остановят на улице и обыщут? И принялся кутать нагант всё новыми одеждами, чтобы растворить в тряпье револьверные контуры.
Полностью одетый, он стал похож на обрубок ступни. Для большего сходства я надел на него шерстяной носок. Ступня сорок пятого размера. Ампутированный обрубок, в котором непрестанно тлеет гангрена моей смерти. Я даже примерил на него ботинок. Точно, мой размер. Разве я думал, что сорок пятый размер станет кобурой моего страха?
Ботинок, уже без пары, я положил в сумку, а сверху для конспирации просто накидал еще другой обуви.
Вдруг от внезапного узнавания у меня сжалось сердце. Трудно поверить, но среди прочего хлама я нашел и зимние ботинки из школьного отрочества. Дурацкий фасон, мехом наружу. Такого я больше никогда не видел. Папа в этих ботинках когда-то щеголял, а донашивать пришлось мне.
Как же издевались надо мной из-за этих ботинок одноклассники. Придумав название — «заячьи лапы», — они травили меня.
А что оставалось делать, лучшей обуви не купили. Были, правда, дутые непромокаемые сапоги, которые в народе называли говнодавами. Я их на следующий день надел, но с говнодавами стало еще хуже, точно к ним действительно налипло невидимое дерьмо, и за мною, как навозные слепни, неслись безжалостные заедающие крики: «А где твои заячьи лапы?!»
Из гордого упрямства я выбегал ту страшную зиму в унизительных ботинках. А по весне, когда гостил у бабки на каникулах, в кладовке, набитой разжалованной одеждой и обувью, я схоронил мой позор «мехом наружу».
Вспомнил всё это, и слёзы закапали прямо на старые ботинки. Как был, так и остался на всю оставшуюся жизнь в «заячьих лапах», бедный загнанный русачок…
За утренним чаем отравился коржиком и сам себя возненавидел. Отравиться коржиком мог только очень дурацкий человек. Выродок. Я бы даже врачу постеснялся сказать, что отравился коржиком — продуктом, похожим на имя чешского принца из сказки про какую-нибудь Златовласку.
Пока приводил себя в порядок, в трусливом лихачестве поменял запись на автоответчике с «Вы дозвонились по номеру» на «Здравствуйте, меня, к сожалению, нет в живых. Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала».
Сигнал я хотел сделать как револьверный выстрел, но сымитировать его было нечем. Прижал линейку к столу, а потом щелкнул. Получилось очень непохоже.
И в метро, и в троллейбусе вспоминал ту ужасную коммунальную квартиру, где жил продавец, дверь, похожую на старый шкаф, который в последний, но уже незапамятный раз не красили, а просто окатили из ведра коричневой гадостью, так что дверные звонки проглядывали белыми нарвавшими головками, и выдавливание трезвона из этого фурункула было уже чем-то антисанитарным.
А потом за шаркающим продавцем по бесконечным коридорам. Стены до половины вызеленены, точно когда-то в коридорах стояла едкая жидкость, а пока не схлынула. Краску окаймляла черная ватерлиния, а с нее стартовала побелка, взбиравшаяся до самого потолка, такого высокого, что белый цвет в нём снова зеленел уже от далеких ламп, в которых вольфрамовый волос горел, казалось, в болотном тумане…
Худшие предчувствия, что продавец с ленивым хамством работника торговли скажет: «Не универмаг, товар обмену и возврату не подлежит», — не подтвердились.
Вместо продавца дверь открыла счастливая старуха:
— Нет у нас такого. — Меня контузил запах жареного лука. — Нет такого, — она оправила стручковыми пальцами платочек, завязанный пионерским узлом.
Я спустился вниз, вышел из подъезда во двор. Ко мне кинулась девочка. Сказала, протягивая руку:
— Это вам, дядя!
То, что она предлагала, было полузавернуто в конфетную бумажку и похоже на шоколадный трюфель.
— Он взял, он взял, — закричала малышка и побежала прочь к своим подружкам, гадко смеясь.
В бумажке лежал кусочек говна. Условный заменитель свинца для изготовления мягкой неопасной пули — вот что подразумевал детский подарок.
* * *— Ты очень стг'анный. Не такой, как все. Говог'ишь загадками. Я не совсем поняла, пг'и чём здесь г'евольвег'... Но мне кажется, мы г'одственные души. Хочешь откг'овенностью на откг'овенность? Стг'ашная тайна. Никому еще не г'ассказывала… Меня один мальчик весь тг'етий класс шантажиг'овал. Мы вместе за одной паг'той сидели. Мне однажды на уг'оке тг'усы внутг'ь залезли, так стало чесаться — умег'еть, ну я потихоньку г'укой тг'усы вытащила и стала чесать, оглянулась на него — а он смотг'ит.
Я говог'ю ему: «Не г'ассказывай никому».
А он: «Нет, г'асскажу».
Я говог'ю: «Я тебе семечек куплю».
А он говорит: «Хог'ошо, только каждый день покупай».
Мне давали г'одители двадцать копеек в день на мог'оженое или на пиг'ожки, а я ему семечки покупала, и так целый год без сладкого пг'ожила, пока он в дг'угую школу не пег'ешел… Что с тобой, ты весь дг'ожишь?
Прилично ли уходить с такой тайной в могилу?
