Виктор Пелевин - Любовь к трем цукербринам
К счастью, этим кивком он купил только одну дозу. Ничего страшного.
Да и можно себе позволить, в конце концов — после такого счастья. Ну или такого облома. Один раз живем. Главное не думать теперь дурного, а то система и вообще подпишет на anger managment.
Как всегда после мыслепреступления, на Кешу накатился ледяной вал страха. Но Кеша считал себя опытным пловцом и привык нырять сквозь такие волны. Он понимал, что рискует. Но, с чисто математической точки зрения, риск был не так уж и велик.
Он ни на миг не забывал, что вся его внутренняя жизнь просматривается через целую кучу приложений. Он был открыт для внешнего наблюдения полностью и всегда. Но он умел прятаться в собственной тени. Он знал, какие мысли шэрятся, а какие нет.
Если бы у ментальных конструкций имелись форма, размер и вес, можно было бы сказать, что шэрится только тяжелое, длинное, плотное и медленное. А короткое, полупрозрачное и быстрое — нет. Поэтому все его мысли и переживания, отмеченные печатью греха, были невесомо-точными, прозрачно-легкими и безошибочно-быстрыми — как подрабатывающие киллерами ангелочки. Они походили на истребители-невидимки, влетающие ненадолго в радарную зону неприятеля, чтобы безнаказно унестись из нее после нескольких фигур низшего пилотажа.
Но хоть эти легкие и неуловимые для системы мысли и не шэрились стандартными приложениями, не существовало гарантии, что в системе нет особой секретной программы, незаметно считывающей все-все, ведя на Кешу подробное неумолимое досье. С этим риском приходилось жить — и не одному Кеше, а всем, решавшимся на мыслепреступление.
Другим риском была Мэрилин. Но тут можно было не бояться. У них совпадал только один социальный параметр — оба хотели молчаливого партнера, который не будет лезть в чужую жизнь и душу и не станет приставать с разговорами. Мэрилин отвечала этому требованию на сто процентов.
Она была практически глухонемой.
Кеша не считал, что судьба чем-то его обделила, наоборот. Он был уверен — семейные неурядицы чаще всего связаны с тем, что будущих жен и матерей в детстве перегружают лишней информацией. Человеческая самка, с его точки зрения, была чем-то вроде 3D принтера, на котором печатают новых людей. Поэтому, хоть ее голова и напоминала внешне мужскую, в ней стояла совсем особая операционка и софт, и ни на что другое места уже не оставалось.
Наверно, в тайных глубинах своей души Кеша был шовинистом — он испытывал к женщинам классовую ненависть, перемежающуюся острыми вспышками похоти. Ненависть он, впрочем, научился прятать. Но от жены ее невозможно было бы скрыть при хоть сколько-нибудь долгом разговоре, поэтому глухонемая Мэрилин была для него ценнейшей находкой.
Ее запихнули в соседний бокс лет пять назад по генетическому соответствию — и единственному совпавшему параметру, запросу на молчаливость: Мэрилин тоже не хотела, чтобы партнер вторгался в ее одиночество. В остальном сходство характеров и интересов было нулевым, поэтому брачный контракт не предусматривал никаких форм общения, кроме чисто полового. За все время совместной жизни они обменивались мыслями раз пять или шесть — и то через фейстоп - почтальона.
Кеша, впрочем, предполагал, что Мэрилин им дорожит. Для этого были основания.
Лет ей, судя по всему, было немало. Если бы не закон «О Достоинстве Человека», запрещавший евгенику и вообще вмешательство в цикл воспроизводства, Мэрилин вряд ли нашла бы себе такого молодого спутника. И, судя по той частоте, с которой на фейстопе вспыхивало рубиновое сердце, как половой партнер он ей вполне подходил.
Закон позволял сожителям скрывать друг от друга реальный внешний облик — что устраивало и склонного к мечтательности Кешу, и Мэрилин. Но самое главное, что у Мэрилин была папка со старыми-престарыми приложениями, лежавшая в общей зоне фейстопа.
Клоун пришел оттуда. Скопировать его было нельзя, потому что он уже не поддерживался программной оболочкой, но Кеша сумел незаметно перетащить его к себе на фейстоп в миграционном коконе. Клоун неплохо прижился. Мэрилин, похоже, ничего не заметила.
В общем, гармония с Мэрилин была полной. Толстая дура всерьез думала, что Кеше нравятся винтажные американские актрисульки — и даже отдаленно не представляла, как обстоят дела. Она могла бы об этом узнать, если бы потребовала на время близости шэрить с ней весь состав Кешиного ума, как делали наиболее одиозные феминистки, наследницы скандинавских фурий, заставлявших когда-то мужчину приседать при мочеиспускании в позу покорности.
Но эти грозные и прекрасные валькирии, к счастью, практически все были лесбиянками — и чашу пронесло мимо.
Можно было не бояться.
Тем более что Кеша знал — он не одинок.
Ему всего лишь достался по наследству древний человеческий обычай мысленно превращать партнера в тайный объект желания. О том, насколько этот навык укоренен в веках, свидетельствовал анекдот углеводородной эпохи, рассказанный как-то Борхесом: два немолодых любовника, зажмурив глаза, трутся друг о друга долгое время, но так и не могут завершить начатое — пока один наконец не говорит другому: «Что, тоже никого вспомнить не можешь?»
Эти слова описывали всю тайную технологию человеческой страсти. Кеша догадывался, что именно так грешат другие, незнакомые с веселым клоуном Мутабором. Pix объекты влечения были бесплотным образами, которыми они мысленно замещали своих партнеров и партнерш, лаская их тела сквозь неощутимую гигиеническую мембрану. И образы эти были, конечно, нелегальными — иначе их выбирали бы в меню настроек. Именно это позорное и тяжко наказуемое движение ума называлось половым мыслепреступлением.
Грешить, в общем-то, было можно. Единственная заповедь, исполнения которой требовала цивилизация, была простой: Thou shalt not get caught. Sin smart[10].
Главное — всегда сохранять покой и не позволять мыслям скакать как попало. Ксю Баба, кажется, говорила про это в прошлой проповеди. Надо бы, кстати, ее послушать...
Или нет, ну ее.
Лучше Анонимуса.
АНОНИМУС
Анонимус был сгорбленным мужчиной в серых ризах (наверно, из-за их цвета он напоминал Кеше испепеленного таракана). Его лицо — если оно у него вообще имелось — скрывала маска с тонкими усиками и бородкой. Говори-ли, что это лицо Гая Фокса, древнего английского конспиролога, казненного за измену.
На лбу у Гая Фокса было тату — следы птичьих лап, похожие на две косые буквы «Б». По одной из версий, это значило «Fuck Freedom», а по другой — «Facebook Free» (фейсбуком называлась старинная социальная сеть, в которую Г ай Фокс отказался записаться — за что, после многолетнего заключения, был обезглавлен по приказу короля, чтобы воскреснуть иконой и ведущим «Конспирологического канала АНОНИМУС»). Чуб над его головой был стандартным атрибутом древних политзаключенных — чтобы палачу было удобно поднимать отрубленную голову и показывать толпе.
