Сергей Жадан - Ворошиловград
— Гера! — как-то нервно заговорил Лелик — Ну ты даешь. Ну, кто так делает? Когда ты будешь?
— Лелик — перебил я его. — Послушай меня! У меня тут проблемы.
— Ты женишься?
— Нет. Пока что. Но мне нужны мои деньги.
— Зачем?
— У меня проблемы, Лелик С бизнесом.
— У тебя бизнес?
— У моего брата, я тебе рассказывал.
— Ну?
— Короче, мне нужны мои деньги. Привезешь?
— Гера, ты понимаешь, что ты просишь? Я не могу всё бросить и везти тебе твои деньги.
— Но мне очень нужно, — объяснил я. — Иначе у меня будут еще большие проблемы. Давай, Лелик выручай, последний раз.
— Гера, зачем тебе деньги?
— Я же объяснил.
— Я не знаю. Приезжай — поговорим. Мы же друзья.
— Во-во, — подтвердил я. — Когда сможешь подвезти?
— Да для чего тебе деньги, я не понимаю, — сказал он.
— У меня сожгли бензовоз, мне бензин не на что покупать. Давай, Лелик, поднимай свою жопу и выручай друга.
— Ну, не знаю, — неуверенно ответил Лелик. — Нужно с начальством поговорить. Сейчас я точно не могу. Разве что дня через два.
— Давай, братуха, давай, — прокричал я в трубку. — А то меня тоже сожгут. Знаешь, где лежат? — спросил я.
— Знаю, — понуро ответил Лелик. — В Гегеле.
— Точно, — подтвердил я. — Второй том.
— Знаю-знаю, — ответил Лелик и исчез из эфира.
— Кто это? — спросил Травмированный, который слушал весь наш разговор.
— Однопартийны, — ответил я и отдал ему трубку.
— Номер убить или оставить? — поинтересовался он.
— Можешь убить. Они тебя сами найдут.
Травмированный взял молоток и начал гнуть какое-то железо. Я вышел на улицу и посмотрел в небо. Оно было глубоким и облачным. Тучи выглядели тяжелыми и переполненными. Как бензовозы.
9
В тот день все разговоры так или иначе крутились вокруг сожженной машины. Катю с собакой отправили домой и велели ей не выходить за границы служебной территории. Я чувствовал себя настоящим бизнесменом и где-то внутренне даже радовался, что всё так случилось. Теперь никто не мог сказать мне, мол, братишка, ты тут лишний, давай отползай в сторону, не мешай. Ведь спалили и мой бензовоз тоже. Кроме того, я решил вложить все свои небольшие сбережения, так что дело становилось шкурным. Коча, взбодрившись после утреннего приступа вялости, на работу так и не вышел, сидел в кресле-катапульте, тянул косяки, отшивал клиентов, слушал музыку из моего плеера и рассказывал истории становления малого бизнеса в нашем регионе. Петрович сидел рядом с нами, тоже много курил и промывал раны спиртом. Очевидно, от спирта его и развезло, уже до обеда он был в зюзю пьяный, а где-то часа в три Травмированный вызвал скорую, те приехали и повезли Петровича домой отдыхать. Такие здесь были порядки. Я сидел и слушал Кочу, эйфория всё не проходила, и он, найдя благодарного слушателя, распространялся про одну особенно отвязную бригаду, которая лет десять назад работала на трассе.
— Точно, — говорил Коча, затягиваясь, от чего слова его вылетали хрипло и тягуче, — я их всех знал, Герыч, прекрасные люди. Простые и работящие, я тебе скажу. Просто курили много, а это ж деньги, ты понимаешь. Взяли где-то партию Калашниковых. Думали перепродать, а тут дефолт. Ну, и что делать, не выбрасывать же, правильно? Давай бомбить харьковские автобусы. Двое брали билеты и садились в салон. Другие на выезде, вот тут, совсем рядом, — показывал Коча на трассу, — уже ждали в машине. Машины крали старые, чтобы не жалко было бросать потом, я ж говорю — нормальные были пацаны, просто драп, дружище, ну ты всё понял, да? И были у них такие дурацкие зимние шапочки с разрезами для глаз. И вот они останавливали автобус, натягивали их и выгребали всё, что могли найти. Для прикрытия обирали и своих, подсаженных.
— Так а для чего их подсаживали? — не понял я.
— Для дачи ложных показаний, — объяснял Коча. — Они специально путались в показаниях, несли разную хуйню и запутывали оперативников. Ясно?
— Ясно.
— А было это зимой, — продолжал Коча. — Шапочки свои они и не снимали. По ним их и взяли. Но три автобуса бомбанули, вот так вот, — и Коча мечтательно смотрел куда-то на трассу, где стояли тени его ростовских друзей, держа в руках спортивные сумки, набитые госзнаками, и кивая Коче как старому знакомому.
Мы решили, что нужно дежурить возле колонок, чтобы и их не сожгли. Ага, дружище, — выхрипывал Коча, — спалят на раз, я, шоб ты знал, спать не буду, шо я — дурак, не хочу, чтобы меня поджарили, точно, дружище. Он успел спуститься на велосипеде в долину и привез несколько бутылок портвейна, расположился на катапульте, обложился бухлом и продолжал говорить о том, что его сонного не свяжешь и не зажаришь, что он в десанте и не такое видел и знает, как обращаться с этими салагами. Не бойся, — говорил, передавая мне бутылку, — я, если надо, могу и ножом, и нунчаками. Под вечер Коча начал разводить огни прямо возле колонок, я пытался его остановить, но тот разошелся, кричал, что лучше знает, как быть, прикатил откуда-то две пустые железные бочки, набил их старыми газетами и всё это поджег. Газеты не столько горели, сколько воняли. Прибежал Травмированный, долго обзывал Кочу, попросил меня залить бочки водой. Перед тем, как поехать домой, уговаривал Кочу идти спать, но он упрямо отказывался и вообще вел себя дерзко и непоследовательно: обзывал Травмированного старым пидорасом и тут же лез к нему целоваться. Травмированный в конце концов не выдержал этого всего и, злобно сверкая глазами, уехал в город. Коча посылал ему вслед проклятия и воздушные поцелуи и пил прямо из горла. Я пристроился возле него, готовясь к длинной бессонной ночи. Однако ровно в десять вечера Коча крепко заснул, и все мои попытки разбудить его оказались тщетными. Я поднял его на руки и, как маленького, перенес в вагончик. Закрыл дверь изнутри и тоже беззаботно заснул. Если нас сожгут, — подумал, засыпая, — мой труп можно будет опознать по наушникам. А труп Кочи, — подумал, уже совсем засыпая, — по наколкам ВДВ.
Разбудил меня Травмированный. Он нависал и недовольно разглядывал мою утреннюю помятость. Кочи в комнате не было. Часы показывали семь утра.
— Где Коча? — не понял я.
— Я откуда знаю, — ответил Травмированный.
— А что ты так рано? — допытывался я, поднявшись и приходя в себя.
На мне были солнцезащитные очки с желтой оправой, которые я вчера забрал у Ольги. В них я и спал. Возможно, поэтому во сне ничего и не видел. Снял их и положил в карман куртки, к плееру с наушниками.
