Энтони Берджесс - 1985
На подгибающихся ногах, но распрямив плечи и выпятив грудь, Бев, как всегда, в восемь явился на смену к воротам «Шоколадной фабрики Пенна». Там его ждал пикет. Грызли удила полицейские лошади. Хотя и неохотно, полицейские повинтили человека, который бросил в Бева камешком, пусть даже промахнулся.
– На чьей вы стороне, держиморды поганые?! – поднялся крик.
– Вы не хуже моего закон знаете, – без удовольствия ответил сержант.
Подкатил фургон телеканала «Темза». Бев ждал. Его акция не будет иметь никакой силы, если о ней не узнает весь мир. Настали новые времена: Реально то, что Было по Телику. Из фургона вышел Джефф Фэрклаф: руки глубоко в карманах элегантного плаща «барберри», рыжие кудри развеваются на ветру. За ним последовали оператор с ручной камерой и звуковик с микрофоном. Фэрклаф и Бев обменялись кивками. Бев позвонил Фэрклафу накануне вечером. Они с Фэрклафом когда-то были коллегами: Фэрклаф преподавал английский, пока не спустили новый учебный план ЯРа. («Согласно новым правилам, употребляемое в разговорной речи – единственная допустимая форма. «You was» – форма, используемая 85 процентами населения Англии. Следовательно, «you was» – верная форма. А цепляющимся за книжное «you were» педантам напоминаем, что это была обычная форма, используемая педантами вроде Джонатана Свифта в восемнадцатом столетии».) Бев и журналисты проследовали в открытые ворота. Бастующие устроили отменный спектакль, огрызаясь и бранясь на камеру. Звуковик с микрофоном не записывал: всякие там «мать вашу» и прочую брань можно добыть из архивов. Бев повел их в крыло, где располагалась дирекция. Навстречу им вышел очень нервозный мистер Пенн-младший. Надев наушники, звуковик включил микрофон и поднял большие пальцы Фэрклафу, который сказал:
– Мотор.
– Доброе утро, мистер Пенн, – начал Бев. – Я, как обычно, пришел на работу.
– Вы не можете. Вы же знаете, мы закрыты. Будьте благоразумны.
– Вы отказываете мне в моем фундаментальном праве рабочего?
– Не глупите, черт побери. Вам прекрасно известно, какова позиция.
– Вы квакер, мистер Пенн? Член Религиозного общества друзей?
– Не понимаю, при чем тут это. А теперь убирайтесь!
– Вы меня увольняете, мистер Пенн? На каком основании? Сокращение штатов? Неэффективная работа? Нарушение субординации?
– Я вас не увольняю. Я даю вам выходной.
– Вы отвергаете одну из фундаментальных догм квакеров – изготовителей шоколада, а именно: у наемного работника есть право на работу, на абсолютный иммунитет против любого внешнего принуждения, заставляющего его отказаться от работы?
– Вам не хуже моего известно положение вещей. Ваш конвейер в закрытом цехе. Вы тут ничего поделать не в силах, и я тоже. Не могли бы соблюдать приличия, приятель?
– С удовольствием соблюду. Откройте и дайте мне подойти к моему конвейеру.
– Но электричества нет. Да уходите же! – Мистер Пенн был сильно расстроен.
– По-вашему, это справедливо? – спросил Бев. – По-вашему, вы справедливы так же, как были справедливы ваши собратья по вере прошлых веков?
– Говорю вам, не в этом дело. У нас современная эпоха.
– Мы с вами, мистер Пенн, вступили в контрактные отношения. Как работодатель и наемный работник. Вы предполагаете нарушить этот контракт?
– Ладно, – мрачно сказал мистер Пенн. – Идемте со мной.
И повел всех (оператор пятился впереди них задом) в цеха. Вскоре Бев стоял у своего холодного конвейера среди других, таких же холодных, и давал интервью Джеффу Фэрклафу.
– Итак, мистер Джонс, это ваш способ разоблачить принцип забастовки. Вам не кажется, что вы довольно старомодны?
– Разве справедливость старомодна? А сочувствие? А долг? Если современный мир одобряет сжигание до смерти невинных людей, пока пожарные бездействуют и требуют соблюдения своих прав, то я рад быть старомодным.
– Вы понимаете, мистер Джонс, что вы можете навлечь на себя увольнение? Более того, что никакая другая работа вам не будет предложена? Что закрытый цех – реальность жизни и что это относится ко всем до единой полезным или прибыльным видам деятельности?
– У каждого отдельного рабочего есть право решать, отказывать в своем труде или нет. Я обвиняю лишь синдикализм.
– Вы только что обрекли себя на вечную безработицу.
– Пусть так.
Камера перестала жужжать. Звуковик выключил и убрал микрофон.
– Хорошо у меня получилось? – спросил Бев.
– Получилось-то хорошо, – усмехнулся Фэрклаф. – Но помоги тебе Бог.
Они ушли. Сдерживаемые полицейскими, пикетчики издевались и угрожали. Телеканал «Темза» подбросил Бева до его банка, где тот снял 150 фунтов, отметив, что на счету у него остается 11.50. И пошел за рождественскими покупками. Бедную осиротевшую Бесси нельзя лишать права на праздничную обжираловку. Она знала, что такое Рождество: ее учительница миссис Абдул-бакар рассказала им всю историю. Наби Иса, последний великий пророк перед Мухаммедом (да будет благословенно его имя), которого Народ Писания зовет Иисусом, родился на свет, чтобы возвестить миру о доброте и справедливости Аллаха Всевышнего. Следовательно, надо объедаться так, чтобы потом тошнило.
Бев на кухне пил виски кануна Рождества, когда услышал крик Бесси:
– Папа, папа, тут дядя, на тебя похожий!
Придя в гостиную, он увидел себя в новостях, но не услышал. Очевидно, потрудился профсоюз работников телевидения, пригрозив забастовкой, если ереси позволят просочиться в мир. Он видел себя вместе с мистером Пенном и своим холодным конвейером секунд, наверное, десять как преддверие к местным новостям и услышал шуточку диктора про одного человека, которому можно пожелать веселого Рождества, но не счастливого Нового года, а потом под похоронный трубный марш Шопена появилось нарисованное мелом на стене изображение повешенного. На том местные новости закончились.
– Он совсем как ты, папа.
– Он и должен быть, как я, девочка. Он – это я.
Бесси посмотрела на отца с уважительным изумлением, которого никогда не выказывала раньше: мой папа по телику.
– А почему ты был по телику?
Вздохнув, Бев задумался, рассказывать ли ей все. Нет, лучше подождать. Пусть получит свою рождественскую кормежку, бедняжка. А потому они сидели вместе, жевали финики и щелкали орехи, ее глаза были прикованы к экрану, его взгляд беспокойно бродил, иногда веки печально смыкались. И они смотрели «Белое Рождество» с Сент-Бингом и Розмари Клуни, а когда начался «Арабский час», переключились на новый мюзикл по «Рождественской истории», в которой Эбенезенер Скруж не раскаялся и не превратился в образцового патерналистского работодателя, но, напуганный своими призрачными гостями, понял, какова будет чертова власть рабочих, приятель, и отпраздновал День подарков в атмосфере террора со стороны нового профсоюза работников церкви во главе с их лидером Бобом Крэтчитом. Потом Бев постелил им обоим на полу перед телевизором, рядом с которым светил электрический камин, и устроил большой холодный рождественский ужин из ветчины и разных солений, а за ним последовал торт-шерри, который Бев сам приготовил из старых размоченных бисквитов и крема без яиц, и они пили австралийский шерри («Опасайтесь иностранных подделок») и сладкий чай из больших кружек. Был поздний фильм под названием «Колокола Святой Марии», опять со святым Бингом в роли священника Красного Креста в соломенной шляпе и Ингрид Бергман в роли монашки, но его так порезали, что он практически не имел смысла, а потом Бесси пошла в свою грязную постель (Бев забыл про стирку) и разбудила отца в четыре утра криками про человека с когтями и тремя головами. Со страху она обмочила простыни, и Бев с неловкостью позволил ей забраться в свою кровать, свою и бедной покойной Эллен. Бедная девочка была совсем голая, поскольку намочила и без того грязную ночнушку, и Беву сделалось тем более не по себе. Когда кошмар у нее в голове несколько развеялся (были и другие детали помимо трехголового мужчины, например, ужасные белые змеи и руки, хватающие ее из грязных озер), она успокоилась и сказала:
