Дмитрий Хара - П. Ш.
С этими мыслями Олег добрался до квартиры Серафимы Степановны. Номера на двери не было вообще (это тоже нормально для Петроградки), звонка тоже… Олег постучал. Тишина. Постучал погромче. То же самое. Постучал ногой. Послышался звук открывающейся двери, но не этой, а соседней.
Сквозь дверную цепочку Олег увидел половину лица другой бабушки. Она молчаливо разглядывала Олега и шевелила губами. «Сейчас, наверное, спросит: «Дело пытаешь, али от дела лытаешь?» – подумал Олег.
– Бабулечка, не подскажете, где Серафима Степановна?
– А тебе на что? Квартира у нее приватизирована, и наследники есть, и из собеса девочка ходит часто!
– Да нет, мне от нее как раз ничего не нужно. Я поблагодарить ее хотел. Она тут помогла мне на днях!
Бабуля развернула лицо так, что стало видно два ее глаза, но пропал рот.
– Гуляет она в это время! На почту ходит! От сына все писем ждет!
– А, знаю, знаю про сына. Он у нее в Америке. Заботится о ней, деньги присылает.
Бабушка закрыла дверь. Через десять секунд открыла уже пошире, без цепочки. На голове у нее уже была надета косынка фиолетового цвета с красными цветами. Бабуля покрутила головой, нет ли кого еще в подъезде, и шепотом поведала:
– Да врет она все! Не пишет он ей и не звонит! И деньги не присылает! Сама она концы с концами еле-еле сводит! Я-то знаю! Да и все тут знают, но никто не говорит. Жалеют ее. И фотокарточку ту она из журнала вырезала. Не Пашка-сын на ней изображен, а какой-то американский телеведущий, мне соседка сверху сказала, она в журнале видела, что дочка ее приносит, в клянцевом.
– Глянцевом?
– Да, в нем.
Весь драматизм ситуации вдруг стал так очевиден Олегу, что в душе защемило, словно это он и был тем самым сыном Пашей и его мамой одновременно. Внезапно к нему в голову пришла идея.
– Бабулечка, а Вас-то как зовут?
– А меня-то Ангелина Матвеевна, Румянцева!
– Ангелина Матвеевна! Вы умеете хранить секреты?
– Я-то? Могила! Не смотрите, что одной ногой в могиле, извиняюсь за каламбур! Разум-то крепок! Я еще кроссворды как орешки щелкаю!
– Хорошо, тогда подержите цветы и подождите. Я через пять минут приду.
Олег добежал обратно до машины. Открыл бардачок, достал оттуда пустой конверт и положил в него две тысячи рублей. «Для меня это гораздо меньше, чем для нее двадцатка». Вскоре он постучал в дверь Ангелины Матвеевны. Та сразу открыла, словно и не уходила никуда от двери.
– Ангелина Матвеевна! Очень хорошо, что я застал вас. Передайте этот конверт Серафиме Степановне! Я скажу вам по большому секрету, но только если вы никому не скажете…
– …нет, нет, что ты, милый!
– Так вот, Павел действительно живет в США и выполняет задания государственной значимости. Ему запрещено контактировать с близкими, иначе его могут… отстранить от выполнения особо важного задания, понимаете?
– Че ж не понять-то! Разведчик он! Да!
– Ангелина Матвеевна! – Олег принял максимально серьезный вид. – Ваши догадки оставьте при себе! Вам можно доверить одно важное задание?
– Конечно, можете рассчитывать!
– Передайте, пожалуйста, ей этот конверт, но не говорите от кого! Возможно, я периодически буду просить вас передавать ей конверты, вы не против?
– Да, что ж ты, голубчик, пока жива, помогу, чем могу! Радость-то! Значит, не врала! Только слушай! Вот и у меня просьба есть. Раз уж я ответственное такое задание взяла, пусть и обо мне государство позаботится. Вода у меня горячая еле-еле течет! Мне ни посуду не помыть толком, ни самой не помыться! Одно мучение, словом! Сантехники приходят, постучат, покрутят, уходят, а ничего не меняется! Вы уж намекните им сверху!
– Хорошо, Ангелина Матвеевна! Напишите мне для этого свои паспортные данные на листочке и адрес точный. Я включу вас в особый список, и жилконтора все будет делать правильно!
Дверь закрылась. Олег хорошо знал, как действуют на жилконтору грамотно составленные письма-претензии. Через пять минут Ангелина Матвеевна вернулась с ксерокопией страниц паспорта в одной руке и с букетом – в другой. С торжественным видом она заявила:
– Мы чай тоже не лыком шиты! Я тут для собеса делала копии, точнее, дочка моя, так я и попросила побольше сделать! Это чтобы вы все правильно в список включили… Да, вот обрадуется Серафима-то! А соседи-то полопаются…
– Ангелина Матвеевна!
– Нет, нет, я все поняла, я ничего объяснять никому не буду. Но думаю, она сама поймет!
– Спасибо вам! До свидания! Цветочки оставьте себе!
– Ой! Спасибочки!
Когда дверь закрылась, Олег выдохнул. «Все же придумывать на ходу всегда тяжелее, чем говорить «чистую правду». Даже в благих целях. Хотя… что является правдой? Если наши желания, мысли, поступки являются не более чем заезженными пластинками, то правда – это тоже всего лишь одна из пластинок. И хороша она или нет, зависит скорее от того, какое настроение у тебя создает эта пластинка и к каким результатам приводит ее прослушивание.
Вот, например, у меня лет до двадцати была пластинка с названием «Я не умею руководить людьми и брать на себя ответственность за них». Ее мне подарили мои родители, они никогда не были на руководящих должностях, а им подарили их родители, у них тоже не было такого опыта. Я боялся как огня всего, что могло наложить на меня ответственность большую, чем за меня самого. Я был слишком снисходителен, чтобы требовать, слишком мягок, чтоб наказывать, и слишком эгоистичен, чтобы пытаться понять желания других людей и использовать их для достижения общих целей.
Однажды летом, когда я учился на последнем курсе своей альма-матер, мой друг Славка решил организовать турпоход – частично пеший, частично водный. Он был дока в этом и можно было смело рассчитывать, что с его участием все пройдет нормально. Кроме меня, он пригласил еще человек десять, и все с удовольствием согласились пойти. Он дал каждому указание, что нужно взять, и назначил место встречи в 7 часов утра, на Финляндском вокзале у Ленина. Все пришли в указанный день с вещами и боевым настроем… кроме Славы. Его сосед Коля, который тоже шел с нами в поход, сообщил, что Слава попал в аварию и лежит в больнице, у него ничего смертельного, но руководить он не сможет и поручает это своему другу, то есть мне. Коля передал мне конверт с картой и инструкциями. На несколько минут я впал в ступор, наподобие того, в котором пребывал уже не один десяток лет нависающий над нами своей железной массой дедушка Ленин. Во мне боролись два чувства: с одной стороны, я хотел убежать и спрятаться, чтобы меня никто не видел, не слышал и не нашел, с другой – я не мог подвести друга. К тому же другие ребята не знали об отсутствии у меня лидерских задатков. Мы были едва знакомы.
