Андрей Ветер - Стеклянная тетрадь
Однажды наступила ночь, принесшая вкус горечи и тошноты, потому что он увидел, как пьяный отец насиловал мать. Это совсем не походило на фотокарточки из разных журналов, и не оказалось в этом ничего зажигательного и забавного, над чем можно было бы похихикать с приятелями в туалете. Всё происходило под самым боком, на соседней кровати, вместо забавного порождая внутри жуткое чувство страха. В ночной тишине слышался скрип пружин и недовольное сипение вперемешку с непристойным шёпотом. Неуклюже шевелился в темноте ворох постельного белья… А он лежал и затыкал уши.
Прошло не так много лет, и он узнал, что в действии этом есть что–то приятное. Но отдаться целиком телесному блаженству он не мог. Не получалось. Мешало всклокоченное чувство гениальности. Одарённые люди всегда находятся во власти тяжёлых дум и видений. Даже в объятиях женщин. Ибо им стыдно за то, что они — такие талантливые — вынуждены получать удовольствие тем же способом, что и последняя бездарь.
Однако прежде чем узнать женское тело, он узнал, что такое выпускные экзамены. Потом он узнал, что такое вступительные. Он попал в лучший, если такой может быть, колледж. Он сдавал экзамены с отличием, но после каждого он возвращался домой, запирался в комнате и ничком падал на диван. Он лежал в ботинках, в костюме, пахнущий духами, и пустыми глазами смотрел в потолок. Обалдевшая душа его была пуста и насквозь продувалась ветром всемирных пустынь, где покоились кости величайших беглых каторжников. Ему было горько за себя. Он не был путешественником, не был знаменитостью, не был даже сбежавшим в пустыню разбойником. Он был без пяти минут студентом, чтобы в будущем стать непонятно кем. И в закоулках его мозга рождались мерзкие видения. Видения серой жизни, видения пышных застолий и грязных унитазов.
Вспомнилось, как однажды, нацеловавшись до отупения с одноклассницей, но больше ничего от неё не добившись, он закрылся в туалете и занялся онанизмом. Потом вышел, успокоенный и равнодушный, сел рядом с ней и заговорил о скульптурах великого Родена, о неповторимых линиях мраморных женщин, о выразительности их каменно–слепых лиц.
В дальнейшем женщины давались легко. Он читал им дешёвые стишки, смотрел на них проникающим взглядом, и они чуть ли не штабелями валились к его ногам, с готовностью растопыривая свои. Он относился к ним, как к вещам: пользовался и оставлял, насытившись. Он не любил накопительства и не собирал имена подруг в записной книжке.
И всё время ждал. Ждал себя. Когда же придёт его время? Когда (в конце–то концов!) проявится предсказанное дарование?
***Одна из женщин была неописуемо хороша. Впрочем, что такое неописуемо хороша? Пустой звук. Штамп. Шаблон.
И всё же она была хороша собой. Его приводили в восторг её шикарные волосы, чёрные, густые, тяжёлые. И глаза, явно не человечьи, а кошачьи. И ещё у неё были очаровательные руки, белые, сильные, с тонкими пальцами и вылепленными змейками вен на кистях. Она казалась ему живым воплощением поэзии. Но он не любил и даже побаивался с ней разговаривать, так как она была очень глупа. Так часто бывает. Он сумел привыкнуть к её глупости, приучил её молчать. Да и беседовать им особенно не приходилось. Постель, стоны, поцелуи, безумный и неудержимый поток её чувств.
Его расстраивало одно: она была картинкой, но при этом оставалась животным. Но ещё больше поражало его то, что он сам с ней был животным. Их тесное общение сводилось к тому, чтобы ритмично тереться друг о друга и утолять зуд между ног. Вот и всё. Она превращалась из роскошной женщины с кошачьими глазами в жадный кусок плоти, в горячую мякоть. Сам он превращался в другой кусок плоти, заталкивающийся во влажный проём бытия и забывая о своей поэтичности. Иногда он слышал, как из него вырывалось звериное рычание. Такой же рык слышался и в недрах её груди. Им было хорошо, пока они оставались голым мясом.
Но она не любила его, он не любил её.
Многие люди не любят вообще. Даже себя. Они брезгливы. И брезгливость перевешивает всё остальное. Брезгливы к чужой грязи. Брезгливы к своей. Брезгливы к соплям, испражнениям. Они морщат нос. Иногда их даже тошнит от отвращения. Брезгливо относясь к чему–то в других, они так же относятся к тем же вещам и в себе. Нельзя же любить в себе то, что ты не любишь в других.
Ему была неприятна её животность. Ему была неприятна и своя. И они расстались.
***Почему человек не любит чужую боль? Не потому ли, что соприкосновение с ней способно передать эту боль и ему, как заразную болезнь?
Так он подумал однажды и сразу замкнулся в себе.
Перед ним лежало множество путей–дорог, но он не знал, какую выбрать, куда пойти и зачем пойти. Чтобы получить ответ, сначала следует задать вопрос. Но он не задавал. Он боялся задать. А вдруг не получится? Вдруг что–нибудь сорвётся, если он предпримет хоть один шаг? Вдруг он не сумеет? И вдруг после этого он потеряет веру в себя?
Поэтому он не брался ни за что. Он сидел в окружении муз и нежился в дурмане несуществующей славы. Музы приникали к нему своими тонкими телами, обволакивали его своим благоуханным дыханием и клубами рассыпчатых волос. Музы ласкали его мужское достоинство всеми известными им способами и тем самым приводили его в блаженство. И ещё они закрывали ему глаза, дабы он не смотрел на окружающий мир.
— Ты бездельник! — иногда беспокоил его чей–нибудь голос.
— Лентяй! — как пощёчина с другой стороны.
— Нет. Вы просто меня не понимаете, — закрывался он. Потом выпрямлялся, принимал величественную позу, как это было принято у мраморных изваяний времён Древнего Рима, и продолжал уже другим тоном. — Вы просто не доросли. Всякое творчество есть лишь бесполезное бродяжничество вокруг нашего воображения. Искусство красиво, но оно бесполо. Оно не способно ничего родить. Поэтому творить бессмысленно. И я очень рад, что я это понял. Иначе бы я мучился впустую. Я готов творить. Я всегда готов творить. Но что вам нужно от меня? Чего бы вы хотели? Вы хотите портретов красивых женщин или портретов чудесного леса? Но разве вам не ведомо, что всякая живопись будет лишь жалкой копией того, что создала Природа? Разве может нарисованная женщина одарить вас тем, что сможет дать живое тело? Или солнце с картины будет давать вам живой свет, при котором можно читать сонеты Шекспира?
Так продолжалось долго.
В конце концов он женился. Неудачно.
Она поначалу обожествляла его, как все женщины, видела в нем великую личность, но пожила бок о бок года три, раскусила его и поставила крест на совместной жизни.
— Дрянь! Мусорный ящик! — крикнула она напоследок и ушла навсегда, прихватив с собой всю наличность.
— Поставить крест на мусорном ящике, — хмыкнул он, — это символично. Я вновь не понят. Я опять несу мой крест в полном одиночестве.
Потом наступило понимание. Не чьё–то понимание, а его собственное. И он, вывернув душу наизнанку, окончательно вытряс все мысли о собственной гениальности в сугроб. Весной их сожгли. Он стал ходить в кино, смотреть телевизионные передачи и на всю катушку прожигать время. Минуты, часы и годы полетели на удивление быстро.
— Один раз живём! — кричал он, целиком отдаваясь жизненной пляске. — Хочу радости! Хочу удовлетворения! Достатка хочу! Живых баб хочу, чтобы от их задниц у меня дыхание перехватывало, как при виде Ниагары…
И он удовлетворялся, где бы ни попадалась такая возможность.
Иногда он видел в небе коня. Разгоняя крыльями облака, Пегас мчался к солнцу и издавал призывное ржание.
— Сказки, ничего такого нет… — несостоявшийся гений смеялся вслед летящему коню.
***— Все сложности происходят от нас самих, от собственных наших мыслей, — настойчиво кричал кто–то на дальнем конце стола. — Если смотреть на жизнь проще, то она станет намного легче. А если смотреть ещё проще, то вообще будет полный порядок.
— Верно, — кивал он и накладывал в рот ломтики мяса, — в нашем деле главное это не обременять себя ненужными вопросами.
— С любой проблемой бороться можно совершенно простецким способом. Ведь почему, собственно говоря, проблема существует? Почему она вообще является проблемой? Отвечаю вам всем, друзья, и уж вы потрудитесь записать это на своих манжетах. Потому она существует, то при её решении возникает в обязательном порядке масса вопросов. Без этого не обойтись. Ни один ответ не бывает и не может быть исчерпывающим, он порождает новые вопросы, на которые вновь приходится в поте лица копать ответы. А найти хороший ответ — уже проблема. Да и хороший ответ не освобождает от вытекающих из него последующих вопросов. Чуете, друзья мои, куда клоню? То–то и оно! Чтобы проблемы не было, её нужно не решать, а нужно срезать на корню! Вжик — и нет проблемы, нет головной боли, нет угрызений совести, нет глупых усложнений жизни! — философствующий гость в возбуждении размахивал руками и расплёскивал вино из рюмки.
