Уилл Селф - Крутые-крутые игрушки для крутых-крутых мальчиков
Изо дня в день сидя на скамье подсудимых, он вдруг понял, что ни на кого не стоит смотреть. Присяжные были обычными людьми, которые изо всех сил старались казаться умудренными опытом, а на самом деле выглядели по-детски глупо. Особенно это проявлялось, когда они испепеляли Дэнни ненавистью, если адвокату удавалось найти хоть какой-то аргумент в его защиту. О публике в зале конечно же и вовсе не могло быть речи. А потому Дэнни сконцентрировался на необычных двойных трещотках — их использовали, чтобы открывать высокие окна в зале суда, — и долгими часами блуждал взглядом по вертикальным жалюзи на окнах.
Дэнни пришел в себя, когда судья оглашал итоги слушания дела для присяжных, которым предстояло решать его судьбу; это делалось для того, чтобы они могли оценить, говорили ли свидетели правду; важно, чтобы в вопросах закона они были на стороне судьи, а в вопросах фактов опирались на свое мнение. Судья осторожно заметил, что им самим предстоит решать, виновен подсудимый или нет; но в целом, как полагал судья, более вероятно, что они предпочтут поверить фактам. Итак, он разрезал пирог правосудия и дал кусочек каждому, спасая Дэнни.
Присяжные отсутствовали недолго, трудно представить, что за столь короткий промежуток времени они успели дойти до комнаты жюри, потом хором произнесли: «Виновен!» — и вернулись в зал. Даже судью удивило их проворство, а прокурор буквально сиял от счастья. Было три часа дня, старшина присяжных вручил вердикт клерку, и тот передал сложенный пополам лист бумаги судье. Все утро над зданием суда пролетали самолеты с Хитроу, и каждое проклятое слово судьи сопровождалось ревом очередного «Боинга-747», на борту которого находилось шестьсот человек, сбежавших от земного заключения со скоростью шестисот миль в час. Когда судья взял в руки вердикт, Дэнни услышал жуткий гул и, глядя в окно позади судьи, увидел белую иглу «Конкорда», взлетавшего в серое небо.
Дэнни получил пожизненное заключение с возможностью выйти на волю через двадцать лет.
Его адвокат сумела выпросить несколько минут, чтобы поговорить с ним в камере.
— Вы должны настаивать на том, что вам необходима охрана, — сказала она ему. — При таком обвинении у вас нет выбора — иначе придется несладко. Сделайте все возможное, чтобы выйти из-под сорок третьей статьи. Если придете в себя и захотите побороться, потребуйте апелляцию, и лучше всего, чтобы вы все время протестовали против вынесения такого приговора, ни в коем случае не признавайте, что вы относитесь к «особой категории». Тем более что это не так, правда, Дэнни?
Впервые с тех пор, как он встретил ее, Дэнни в упор посмотрел на эту молодую женщину и без всякой интонации в голосе ответил:
— Не так.
В камеру вошли два охранника, надели на Дэнни наручники и увели его.
Следующие две недели были для Дэнни столь же запутанными, как те, что предшествовали его свиданию с Джералдом. Смешение дня и ночи, времени и расстояния, суета бессмысленного отъезда — тюремщики приложили все усилия, чтобы воспроизвести образ жизни наркомана. После суда Дэнни запихнули в затемненный «секьюрикор» класса «А». Внутренняя часть фургона была разделена на шестнадцать крошечных отдельных камер, по восемь с каждой стороны. Теперь, когда его заперли в камере, ему полагалось находиться там в течение двух недель ежедневно по восемнадцать часов в сутки. Окошко камеры было затемнено, словно внешний мир навсегда погрузился в ночь; дверь плотно подходила к потолку. На расстоянии нескольких дюймов перед лицом Дэнни была металлическая решетка, которая начиналась на уровне пояса и тянулась вверх до крыши фургона. При желании Дэнни мог общаться через эту решетку с тем, кто сидел впереди. А если повернуться, то и с тем, кто сзади.
Дэнни не хотел делать ни того, ни другого. Он сидел неподвижно, не обращая внимания на звуки из соседних камер и проклятия охранников. Когда фургон остановился, он услышал хлюпанье дерьма и мочи в закрытом ведре между ног. Вот уж, действительно, предел унижения! Ну, что ж, в конце концов, для заключенного «особой категории», каковым был Дэнни, может, это как раз самое оно. Блевотина, дерьмо и моча. Ниже падать некуда. Дэнни знал, что случалось с сексуальными извращенцами в тюрьме. Знал о «горшочках», «снятии стружки», избиениях бильярдными шарами. О том, что «нормальные» рецидивисты плели заговоры, чтобы достать заключенных «особой категории»; даже самая последняя «шестерка» среди преступников — чокнутый или мелкий воришка — мог существенно повысить свой статус, «опустив» кого-нибудь из «особых». За высокими, окрашенными специальной краской стенами, по которым нельзя вскарабкаться, был только один сезон — сезон охоты на зэков «особой категории».
Поэтому Дэнни молчал, чтобы не выдать себя, и слушал непрерывающиеся вопли сокамерников. Фургон периодически останавливался, происходила смена охранников, и снова начинался допрос: «Ты кто?», «За что посадили?», «Есть с собой что-нибудь спиртное?», «Знаешь Джонни Марко?» и так далее.
В конце каждого дня фургон делал остановку на ночь, и закованных в наручники заключенных вели в блок, где были душевые, приказывали раздеться, встать под струю воды, а затем запирали на несколько часов в камеры. Задолго до рассвета в этой промозглой стране без чудес открывалась дверь камеры, на них снова надевали наручники, вели к фургону, загружали и увозили.
Через несколько дней Дэнни пришел к выводу, что почти каждый заключенный в фургоне в какой-то момент вдруг понимал, что знает кого-то из своих соседей. Более того, все заключенные в фургоне, казалось, считали это само собой разумеющимся. «Имярек такой- то?» — передавали они от камеры к камере, и, когда тот откликался, выясняли, действительно ли это он и что случилось с таким-то. Он сделал проститутку? Он был на блоке? Его схватили за наркотики? Постепенно Дэнни уяснил, что эта прогрессия в темпе улитки в трясущейся миниатюрной камере — фактически определенная форма тюремного заключения, а сам тюремный фургон — специальный вид учреждения. Заключенные, которых непрерывно перевозили, были нарушителями спокойствия, беглецами, экс-баронами и, возможно, такими, как Дэнни, которым требовалась строгая изоляция.
Дэнни стало любопытно, выдержит ли он двадцать лет, разъезжая по всей стране подобным образом, не имея возможности ни читать, ни разговаривать. Вместе с этой вползающей в голову мыслью появилось еще кое-что — удивительно противоречивое ощущение. Ушли Судьбы. Или, может, они никогда и не существовали? Больше Дэнни не мог потворствовать своим невероятным завихрениям в голове, чтобы защитить себя от злорадного джинна, в этом уже не было никакого смысла — его судьба теперь хуже, чем смерть. Мало того, что Судьбы ушли, но и в животе у него перестало булькать, из-под подмышек прекратил капать холодный пот, а аппетит — совсем некстати — снова набрал силу. Дэнни был чист.
Вместе с очищением появилось негодование, которое жгло Дэнни изнутри, как при гонорее. Допустим, он ограбил Сканка и, допустим, заслуживал взбучки, но это? Это?! Подставить его под «особую категорию»! Нет, не может быть, он сделает что-нибудь, прибегнет к какой-нибудь хитрости, чтобы очистить свое имя. Дэнни не забыл, что ему говорила адвокат после суда; главное — не попасть в «особое» крыло, это первоочередная задача. Он скажет начальнику тюрьмы — Дэнни знал, что начальник беседовал с каждым новичком, — что ему не нужна защита, он не хочет, чтобы его держали отдельно.
Все это Дэнни твердо решил на тринадцатый день заключения в фургоне. Но на следующее утро, когда фургон в очередной раз остановился и, к своему удивлению, Дэнни очутился за высокой кирпичной стеной Уондсуортской тюрьмы, его решимость начала таять.
Когда Дэнни препроводили в тюрьму, от решимости не осталось и следа. Надзиратели, которые мыли его, снимали отпечатки пальцев, вручали ему тюремный комплект, а затем вели через странно пустой приемный блок, не проявляли никакой агрессии, они даже казались заботливыми. Дэнни конечно же ничего им не говорил, кроме «Да, сэр» и «Нет, сэр», но когда он уже готов был смиренно идти в «особое» крыло, один из них пробормотал: «Бедный кобель». Тут уж Дэнни не удержался и спросил: «Что вы имеете в виду?»
Тюремщик пенсионного возраста с седыми усами покачал головой и посмотрел на Дэнни в упор, перед тем как ответить: «Увидишь».
Поначалу все было довольно буднично. Дэнни провели через двор, потом во внутренние ворота, за ними оказался другой двор, миновав его, они вошли в дверь крыла «А», первого из пяти «блоков», составляющих Уондсуортский паноптикум. Возможно — хотя вряд ли, - идеи Джереми Бентема, создателя проекта паноптикума тюрьмы, замеченные Дэнни в Уондсуортсе, были эффективно воплощены, и он это потом еще прочувствует.
Бентем задумал паноптикум с пятью блоками в виде крыльев, выступающих из середины центрального зала, как воскрешение всевидящего Божьего ока. Он надеялся, что обитатели этих пяти крыльев, не забывая о том, что за ними наблюдают из центрального зала, смогут постичь в пределах архитектурного и их собственного заключения истинную природу отношений между Богом и человеком. Да, разумеется, Дэнни ощущал присутствие всевидящего ока, пока спускался из крыла «А» в сопровождении тюремных надзирателей — сзади и впереди, когда шел через центральный зал и вниз по крылу «Е» к месту своего заключения. Но это всевидящее око состояло из многих сотен других глаз, да к тому же обладало руками — руками, которые исступленно колотили по железным решеткам камер. А еще у всевидящего ока был голос, доносившийся из разрывающихся от крика ртов, ряд за рядом, когда Дэнни проходил через строй ненависти. «Особая категория! Особая категория! Береги задницу!» — кричали все, и через каждые десять шагов трясущийся Дэнни слышал более личное, насмешливое: «Мы тебя достанем, сучара гребаный!»
