Уильям Голдинг - В непосредственной близости
Вмешалась миссис Брокльбанк:
— Прошу тебя, Вильмот, мы же договорились об этом не упоминать. Что до меня, я только рада избавиться от этой жуткой вещи.
Матросы на палубе двинулись вокруг шпиля.
— Помалу!
Чарльз Саммерс наклонился за борт и смотрел на трал.
— Заноси!
Матросы двинулись чуть быстрее. Ненатянутые веревки на палубе поднялись, петли и провесы на них исчезли. Раздался громкий треск и скрип то ли корабля, то ли веревок, то ли шпиля, — а может, и всего сразу. Я выглянул за борт: борт поднялся из воды вместе с водорослями и снова опустился. Трал было видно до самых водорослей. Он, казалось, не двигался, однако вода вокруг него завихрялась. Вокруг шпиля началась суматоха. Люди повалились друг на друга, а трал неожиданно сдвинулся с места.
То, что я узрел после, приходило ко мне в ночных кошмарах, и не однажды, а несколько раз, снова и снова. В кошмарах оно казалось больше и, поднимаясь из глубин, вселяло своим появлением настоящий трепет. Во время сна, как и во время бодрствования, я боюсь, что однажды ночью ОНО появится снова, неся на себе ковер водорослей, который лишь частично скрывает его обличье. Не знаю, что это за обличье, да и не хочу больше об этом думать. Но тогда утром, стоя на прыгающем корабле, продуваемый соленым ветром, я своими глазами видел, как у бешено пляшущей ватерлинии снизу проталкивается сквозь водоросли нечто похожее на огромную макушку. Рядом со мной раздался испуганный мужской возглас. ОНО поднялось, таща кверху бахрому из водорослей. Это была голова, или лапа, или плечо какого-то, огромного как Левиафан, существа.
Оно бултыхалось среди водорослей, поднимаясь, уходя под воду, снова поднимаясь…
— Отставить выбирать!
Команда была глупая и ненужная, потому что матросы упали на палубу из-за неожиданного рывка трала, а затем быстро отскочили от шпиля, словно они делали там что-то недозволенное. Как мне рассказывали впоследствии, унтер — офицеры принялись орудовать линьками, а по всему кораблю с носа до кормы возникла сумятица. Я ничего не заметил. Я не мог отвести взгляд от ужасного создания, что поднималось из бездны. Вид его опровергал наши смутные познания о морских глубинах и доказывал полную их неизведанность.
Невероятно, но море неожиданно оказалось там, где его быть не могло, и черное ОНО в струях воды вдруг возвысилось надо мной, а затем скользнуло в сторону. Мелькнул просмоленный бок с налипшими водорослями — и деревянный брус, огромный как главная балка в десятинном амбаре, провалился вниз и исчез.
(17)
— МОЛЧАТЬ!!!
Знаменитый капитанов рык на этот раз запоздал, но повиновались все, словно под страхом смерти. Андерсон кричал со шкафута. Каким-то образом за те несколько секунд, что я стоял, завороженный видением, он успел туда добраться. Даже пассажиры невольно подчинились и замерли на месте.
Капитан продолжил — весьма громко:
— Мистер Саммерс, трал зацепил плавучий обломок.
— Трал прошел под форштевнем, сэр. Думаю, это кусок киля.
Капитан зарычал:
— Это обломки, сэр. Обломки на плаву! Слышите?
— Есть, сэр.
— Следуйте за мной.
Оба офицера зашагали в нашем направлении. Капитан Андерсон не обращал на нас внимания и продолжил отдавать приказы.
— По местам стоять! Проверить трюмы!
— Есть, сэр! Мистер Камбершам…
Они поднялись по трапу. Саммерс сердито продолжал:
— Это кусок киля, сэр. Я видел. Должно быть, он подгнил, и тросом его зацепило.
— Нет-нет, мистер Саммерс, нет! И не так громко!
Полагаю, в обстоятельствах, подобных нашим, даже образованному и мыслящему человеку может прийти в голову нечто странное и ужасающее — вроде деревянного чудовища.
Существует укоренившаяся привычка блюсти достоинство, которая предполагает непременную необходимость заявить миру физических явлений и слепых сил что-то вроде «Я — человек! Я выше слепой Природы». Это настоятельное заявление побудило меня разыскать в сознании моем слова или действия, которые подтверждали бы его.
— Наверняка киль тоже можно назвать обломком.
Мистер Джонс, стоявший сбоку, безуспешно пытался прокашляться. Ко мне он не поворачивался, продолжая внимательно разглядывать место, где сначала появилось, а затем исчезло древнее бревно.
— Как это может быть плавучий обломок, мистер Тальбот? Он ведь утонул.
Я обнаружил, что глубокомысленно киваю. Но когда суть этих слов дошла до моего сознания, ноги мои приросли к палубе — так же, как тогда, от пушечного выстрела, или как только что, от капитанского рыка. Я осматривался, словно в поисках… Пожалуй, друга. Матросы праздно стояли на палубе. Переселенцы убрались вниз, но теперь у бака опять виднелись их бледные лица. Снизу поднялся лейтенант Бене в компании мистера Гиббса. Они прошли на палубу в нашу сторону, причем мистер Бене подлаживал шаг под своего спутника. В небе сияло солнце, вокруг нас резвились волны — так же непринужденно, как мистер Бене прежде перебегал с одной части корабля на другую. В волнующемся море четко вырисовывались белые барашки, а горизонт походил на туго натянутый канат.
Мистер Гиббс произнес обиженным тоном:
— А чего ж вы ждали, мистер Бене, да и он тоже? Даже если болт вылетает — и то скверно приходится.
— Так заделайте!
— Для чего я, по-вашему, вниз спускался? Теперь если вода и попадет, так уж не этим путем.
Мистер Джонс прокашлялся и неловко переступил, с заметным трудом отрывая ноги от палубы.
— Ну вот, мистер Тальбот. Я по крайней мере принял все предосторожности, какие смог. — Он восхищенно покачал головой. — Да, я, знаете ли, со странностями. В моей шлюпке припасено все необходимое.
— А у меня лодки нет, сэр! Я не вижу, чтоб готовили шлюпки даже для женщин и детей.
Мистер Джонс задумчиво кивнул, словно тоже заметил это упущение.
По лестнице спустился мистер Бене, теперь уже резво, как прежде, и понесся вперед — само олицетворение яркого солнца, свежего ветра и моря. За ним, подобно запоздалой мысли, плелся мистер Гиббс. Наконец появился и Чарльз Саммерс, бледный и задумчивый. Я его окликнул, но он не слышал, погруженный в раздумье. Не услыхал и мистер Брокльбанк, который оказался между мной и проходом в мою каюту.
— Мне же его вернули, и я точно помню, что положил его в нижний ящик. Вам он случайно не попадался, мистер Тальбот?
Миссис Брокльбанк дернула его за рукав.
— Вильмот, милый, перестаньте же! Я так рада, что мы распрощались с этой жуткой вещью.
Они прошествовали мокрым коридором. Мистер Брокльбанк говорил с расстановкой и с тем нарочитым выражением, к которому прибегает человек, желая показать, что терпение его испытывается, и в особенности часто, как я заметил, говоря со своею супругою.
— Он лежал в нижнем ящике под кроватью. Или правильней сказать — под койкой, потому что кровать не может быть такой неудобной… А теперь его нет. У нас на корабле вор, и я скажу об этом мистеру Саммерсу.
Миссис Брокльбанк, которая в прежние времена всегда щебетала, словно подпевая супругу, втолкнула мужа в их общую каморку и закрыла за собою дверь.
Я направился к своей каюте — той, где некоторое время проживал преподобный Джеймс Колли.
Уж лучше бы жизнь преподносила нам сюрпризы поочередно, подобно тому, как повар подает блюда одно за другим. Нам нужно время — пусть не переварить, так хотя бы отведать одно, прежде чем приступить к другому. Необходима пауза, не столько для обдумывания произошедшего, сколько для передышки. Однако жизнь не желает поступать разумно, но сваливает все вместе: иногда два блюда, иногда три, а иногда — весь обед на одной тарелке. Так случилось и со мной, с нами. Я постараюсь описать произошедшее как можно точнее.
Пропитанное водою бревно все еще продолжало свой путь вниз, туда, где в мешке с привязанными к нему пушечными ядрами парил где-то у самого дна Колли. А я приближался к своей каюте… то есть его каюте. Я до сих пор все это вижу и стараюсь изменить то, что случилось, хотя бы в мыслях, но не могу. Виллер был внутри… Что это он, я понял только по лысине с венчиком седых волос — все, что я успел увидеть в окошечке на двери. Я только собрался отослать его с суровым наказом не околачиваться в моей каюте иначе как для уборки, но тут он склонил и снова поднял голову. Глаза у него были закрыты, выражение лица — умиротворенное. Он поднес к губам золотой или медный кубок. Голова его взорвалась и исчезла одновременно, — а может, перед или после, не знаю — со вспышкой света. Потом исчезло и все прочее, потому что из окошечка повалил едкий дым. Что-то влажное ударило мне в левый глаз и залепило его.
Я ничего не слышал. Возможно ли такое? Остальные слышали выстрел мушкета, но я, который видел его перед собой, не слыхал ничего.
Снова и снова пытаюсь я записать пережитое в логическом порядке, но все время прихожу к тому, что никакого порядка не было: все произошло мгновенно. Медный кубок, который Виллер поднес к умиротворенному лицу, был раструбом мушкета, принадлежащего Брокльбанку, но это стало известно потом. В тот миг я пережил все сразу: умиротворенное лицо, взрывающаяся голова, дым — и тишина.
