Инго Шульце - Simple Storys
– Просто невероятно, – прошипела она, а потом медленно и со свистом выпустила сквозь сжатые зубы воздух. Я, чтобы хоть чем-то занять руки, поднял повыше спинку своего сиденья. И потом сказал:
– Малыш не так уж не прав, обстановка там и в самом деле соответствующая. И если никто не примет адекватных мер, бойня будет продолжаться до тех пор, пока не завершится этническая чистка. А присутствовать при этом и быть просто наблюдателем ни один человек не в силах… – И я стал пространно излагать ей свою позицию, мне казалось, что доводы мои звучат вполне разумно. Еще я хотел попросить ее остановиться или свернуть налево, потому что мне было плохо, к горлу уже подступала тошнота, но – нас обгоняла одна машина за другой. Наконец мы добрались до поворота.
Теперь Данни вела машину на большой скорости. Я положил руку ей на колено и спросил, не хочет ли она сигаретку. Она никак не отреагировала. На тыльной стороне руки у меня был след от ожога, который я получил, обжаривая хлебцы, – уже всего лишь красное пятнышко. В какой-то момент, думал я, Данни накроет мою руку своей… Планеристы упражнялись высоко над полями.
Последним хорошим впечатлением, которое я запомнил, было то, что я внезапно взглянул на сияющую внутреннюю часть ее кожаной сандалетки, а потом увидел босую ножку Данни, с лакированными ногтями, на педали газа. На мгновение я подумал: вот и объяснение тому, почему мы теперь едем так быстро.
Когда мы опять стали разговаривать, мы уже только ссорились. Она сказала, что не узнает меня, просто не может поверить, что нечто подобное могло выскочить из моего рта. Она, мол, даже растерялась. Мне показалось, она сейчас заплачет. Но в ее голосе зазвучали ядовитые нотки: «Могу я услышать это еще раз?» Я сказал, что она упрощает картину, слишком упрощает. Данни упрямо смотрела в пространство перед собой. Она достаточно долго думала так же, как я. Но это было большой ошибкой.
– В восемьдесят девятом году ты никогда не позволил бы себе говорить такое, никогда! – Она то и дело отпускала руль и потом снова хваталась за него, как гимнастка за брусья или тяжелоатлет за свою штангу, и все повторяла: она, мол, не в силах поверить, что я мог сказать такое.
Мы заправились бензином, и Данни поприседала, пока я делал все остальное. Прибыв на место, мы за ужином читали каждый свою газету и время от времени бессмысленно поглядывали на кусок масла, лежавший ровно посередине между нами. На следующее утро она уехала домой.
Четырнадцать дней отпуска я провел один в бунгало на озере Шармютцель.[36] Деньги нам, естественно, не вернули. Проснувшись, я первым делом застилал постель, а поев, сразу мыл посуду, не допуская никакого беспорядка. Свой маленький участок покидал только для того, чтобы искупаться. Я даже дважды покупал цветы, потому что в буфете обнаружил вазу.
Я пытался прояснить для себя свое отношение к Данни и к Тино. Но в голову мне лезло лишь то, что я и так давно знал. Я находил, что это нормально, если мужчина хочет иметь своего ребенка. Это совсем не значит, что я не буду заботиться о Тино. Я до последнего дня думал, что Данни по крайней мере приедет, чтобы отвезти меня обратно.
Сначала они вместе с Терри переехали к отцу Тино, ее зятю, если так можно сказать. Какое-то время я еще надеялся, что Данни объявится на мой день рожденья. В конце концов у нее осталась в нашей квартире масса вещей: кассетный магнитофон, пара книжек, CD с записями Марии Каллас, серый монстр (ее любимое кресло) и вообще все, что мы с ней покупали вместе: кухонный сервиз, циновки, оба торшера, шезлонг для балкона. Но не мог же я сам позвонить ей и сказать: «Хэлло, Данни! Сегодня мой день рождения. Не хочешь меня поздравить?»
Я злился на Билли и Тома, потому что постоянно представлял себе, как они уговаривали ее порвать со мной. Через полгода, в конце января, меня уволили с работы. Никто в газете не думал, что это коснется меня. Один я знал, что начальство в первую очередь вспоминало именно обо мне, когда речь заходила о том, от кого бы избавиться, чтобы повысить свои деловые шансы. Все увольнения, даже такого ничтожного внештатника, как я, оправдывались интересами не только нашего коллектива, но и народного хозяйства в целом – то есть, в конечном счете, моими же собственными.
Только этого фрагмента и не хватало, чтобы довершить ту картину убожества, какую я являл собой с момента ухода Данни. Во всем случившемся угадывалась такая железная логика, что я плюнул и не стал обращаться в суд по трудовым конфликтом.
Поначалу я даже находил приятным то обстоятельство, что не должен больше выклянчивать себе работу. К тому же я был по горло сыт насмешливо-издевательскими взглядами тех знакомых, что знали меня по лучшим временам. Переживал я только из-за Пита. Раньше мы с ним неплохо находили общий язык.
Я хотел как-то использовать освободившееся время и начал читать «Малую всемирную историю философии» Штёрига, но застрял еще прежде, чем добрался до Платона. Тогда я взялся за «Человека без свойств» – четыре синих тома в издании «ex libris» стояли у меня на полке с незапамятных времен, но первых восьмидесяти страниц мне хватило, чтобы потерять всякий интерес. Тогда я купил себе (за четыреста сорок девять дойчмарок) полугодовой абонемент на посещение спортзала «Фитнесс», но после второй недели больше там не появлялся. Я даже забросил свои ежедневные занятия по пособию Лангеншайдта «Базовый словарный запас английского языка», хотя книжка все еще валялась на моей кровати. Мне просто больше не приходило в голову, о чем бы я мог говорить с англичанами. Оглядываясь назад, я, собственно, и не припомню, чем занимался три четверти того года – разве что купил себе новый пылесос да время от времени встречался с Утхен. Я в чем-то просчитался – сам не знаю, в чем.
Мне казалось, я был единственным, кто замечал, что земля еще вертится. Никто не понимал, о чем я толкую. А я долго размышлял на эту тему. Земля вертится, значит, у человека есть все основания ждать, что она повернется еще чуть-чуть, и от этого вся перспектива слегка изменится, благодаря чему он опять сможет смотреть на вещи не совсем так, как прежде. И в конце концов откроется то космическое окно, которое необходимо нам, чтобы запустить ракету. Да, и все-таки лично я почему-то неизменно видел одно и то же…
Но неожиданно я снова получил работу, причем благодаря самому обыкновенному резюме моих данных – одной из тех бумажек, о которых забываешь, как только их отослал. В фирме «Фридрих Шульце, Берлин-Мариендорф, Международные перевозки» – у них еще имеются новые филиалы в Кримитшау и Гутеборне под Мееране. Теперь я дважды в неделю езжу во Францию, вожу туда наш альтенбургский уксус и горчицу для оптовой фирмы «Лидл». И у меня остается достаточно времени, чтобы мечтать о Данни – какой она была до того, как остригла волосы.
Она сейчас живет с одним моим бывшим коллегой, тем фотографом из газеты Бейера, от которого сбежала жена. Я однажды встречал его у Тома и Билли. Он для Данни не пара.
Возможно, все так и должно было произойти. Я бы только хотел, чтобы Данни однажды поняла: никто не занял в моей душе ее места, я в самом деле по-прежнему ее люблю, ее и никого другого – хотя порой думаю, что не знаю, чем бы мы с ней могли теперь вместе заняться, о чем стали бы говорить. Я, во всяком случае, не вижу ничего странного в том, чтобы любить одну-единственную женщину и никого больше, даже если ты не живешь с этой женщиной и вообще с ней не встречаешься.
Пару недель назад я видел ее машину, «Джимми Младшего», на стоянке перед супермаркетом. Рядом никого не было, и я заглянул внутрь. Ничто не изменилось. Возникло ощущение, будто я вот прямо сейчас открою дверцу и сяду. Не хватало только «печеного» яблока.
Я представил себе, как все могло бы быть, если бы в тот раз я крутил баранку, вместо того чтобы выдумывать дурацкую историю про двух ребятишек… Данни придвинулась бы ко мне, положила голову мне на плечо, скинула сандалеты и уперлась пятками в правый край приборной доски. Ее волосы упали бы на мою руку, а большие пальцы ног с лакированными ногтями коснулись бы лобового стекла. И она бы заснула – она ведь тогда очень устала. А вечером я бы подогнал машину к самому берегу озера, поцеловал бы ее в закрытые веки и шепнул: «Эй, Данни, а ну-ка посмотри, где мы…»
Глава 21 – Сосновые иголки
Как Мартин Мойрер принимал в своей новой квартире первого гостя. Мужчина для Фадилы. Рыбки в бутылке и в салатнице. Пути и судьбы. Очистка балконного навеса. «Ты ждешь кого-то?»
– Veni, vidi, vici,[37] – говорит Тахир, откидывает назад голову и смеется. Он останавливается на последней ступеньке лестницы и протягивает Мартину, спиной придерживающему дверь в квартиру, полуторалитровую бутылку минеральной воды «Бонаква».
– Как ты сообразил зайти? Ведь я переехал уже неделю назад.
