Марсель Байер - Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают
Со временем восточные друзья получше освоились в новых условиях, хотя порой и ворчали. А у меня страх перед будущим в 1993 году пропал на много лет вперед: мне крупно повезло, и на одной из выставок я разом продала девять картин швейцарцу-коллекционеру.
По Западному Берлину я вообще слез не лила. Наоборот, я до сих пор считаю чудом возможность свободно поехать в восточную часть города или за город, счастьем — возможность наблюдать за процессом объединения, пусть оно и происходит медленнее, чем задумали поначалу. Я замечаю, что объединение идет не по прямой линии, а как в танце: два шага вперед, шаг в сторону, шаг назад, и по новой. Большое счастье для меня — жить в городе, где объединение осуществляется прямо на глазах, в городе, который теперь столь оживлен, столь непривычно доволен собой. Разумеется, по обе стороны встречаются несогласные ворчуны, но, надеюсь, они уже в меньшинстве.
По крайней мере, внешне две части города сравнялись. Как-то даже по радио диктор сказал: «Восточный Берлин сейчас гораздо западней Западного!» Так и есть: ныне жизнь кипит в районе Митте, в районе Пренцлауэр-Берг, у молодежи — в районе Фридрихсхайн. Но не только они неузнаваемо изменились со времен ГДР. Во всей восточной части выросли новые здания, панельные дома перекрашены в яркие цвета, открылись магазины и рестораны, отремонтированы дороги. «Вест-Сити» близ Курфюрстендамм, в прошлом сердце Западного Берлина, теперь как будто вчерашний день. На вокзал Цоо прибывают только местные поезда, и это меня огорчает. Зато мой район Шарлоттенбург снова стал тихим и сонным, это радует. Летом, когда я на велосипеде еду домой из мастерской, Шарлоттенбург кажется старомодным и чуточку запущенным, отчего становится еще милее.
Теперь мне все равно, где проходила граница. Лишь иногда, если я ночью еду домой по Инвалиденштрассе, то на стороне Моабита ко мне робко, в дымке воспоминаний, возвращается былое чувство облегчения. Тут, кстати, особенно сильно изменился Запад, а не Восток. Площадь сразу за бывшей границей, если смотреть с восточной стороны, занял величественный новый Главный вокзал.
Процесс внутреннего объединения продвигается вовсе не гладко. Для него нужно гораздо больше времени, чем для внешнего, может, еще лет сорок — сколько и просуществовала ГДР. И условия жизни до сих пор не сравнялись. Водитель автобуса на востоке города по-прежнему зарабатывает меньше, чем его собрат на западе — и это через двадцать лет после падения Стены! В отношениях между восточными и западными немцами порой чувствуются раздражение и возмущение, однако различия в менталитете тех и других придают Берлину его необычную пестроту.
Сейчас, когда я пишу эти строки, на календаре апрель 2008 года. В сентябре из Нью-Йорка в Берлин на три месяца опять приедут по гранту Джоэль Эйджи и его жена Сьюзан. Вместе мы отправимся к Хельге Глогер в Краац, потолкуем об ушедших временах, вспомним Элизабет, Готхольда и радость нашей дружбы с ними.
Алан Виннингтон умер в середине восьмидесятых. Когда я навещаю Урсель (ей в этом году стукнет восемьдесят), мы много говорим об Алане и о счастливом времени, прожитом ими вместе.
Умерла и Дора Шауль, которая во время войны столь невероятным образом рисковала жизнью, участвуя в Сопротивлении. Ее политических убеждений я не разделяла, но перед ее мужеством преклоняюсь.
Йенс Шпаршу
ВОКЗАЛ ФРИДРИХШТРАССЕ. МУЗЕЙ
© Перевод Т. Набатникова
Когда я писал этот текст — осенью 1988 года, — то и не предполагал, как скоро эта выдумка — «Вокзал Фридрихштрассе. Музей» — станет явью. В ноябре 1989 года этот абсурднейший берлинский вокзал буквально за ночь, прошедшую после падения Стены, превратился на глазах у всех в то, чем всегда и был: в музей, вместилище окаменевшей истории.
Он был открыт для осмотра! Но мало кто его осматривал. Лабиринт утратил свой ужас и стал лишь еще одной досадной кучей камней, препятствующей быстрому продвижению с востока на запад и с запада на восток. Скоро устройства контроля и заграждения были разобраны, путаница туннелей, ходов и дверей демонтирована, следы прошедшего устранены. Так исчез едва ли не бесследно этот вокзал, на котором кончались — порой скверно — самые разные путешествия: поездки без обратного билета, странствия во времени, бегства в мечту, лунатические блуждания…
ВОКЗАЛ ФРИДРИХШТРАССЕ. МУЗЕЙ IПосетитель приближается к музейному комплексу со стороны Фридрихштрассе. Если он идет с южной стороны, то есть от аллеи Унтер-ден-Линден, по правую руку от него высится двадцатипятиэтажный японский торговый центр, реликт семидесятых годов. По левую руку — возникший в начале девяностых ансамбль «Зимний сад», задуманный на широкую ногу пассажный комплекс: варьете, кино, равно как и новое здание вокзала Фридрихштрассе.
От всего этого — что слева, что справа — посетитель может отвернуться, если он намерен предаться историческому обозрению; дальше его проводят сдержанные таблички-указатели «К музею»; вход в музей находится на Фридрихштрассе под сводом моста-перехода через железную дорогу. Исполненные ожидания, мои шаги замедляются. Я поднимаюсь по ступеням и с бьющимся сердцем вхожу в вестибюль.
«Дорогие посетители! Мы сердечно приветствуем вас в музее „Вокзал Фридрихштрассе“. Информационные материалы и разрешение на фотосъемку вы можете получить в кассах в дальнем зале. Желаем вам приятного времяпрепровождения», — объявление по радио, его регулярно повторяют.
Посетитель находится в начале осмотра и осознания: атмосфера вокзала исхода двадцатого века. На всем лежит налет ностальгии. Как если бы время остановилось. И не только время, но и люди… лица их странно оцепенели, восковые и бледные, а тела, будто их разбил паралич, закаменели посреди случайного движения, в то время как шумы продолжают создавать иллюзию шагов и шорохов, волочения чемоданов, скрипов и возгласов. Странная асинхронность — безжизненная деловитость, беспокойное стояние на одном месте.
Удивлению нет конца: когда я, не зная, что делать дальше, обращаюсь с вопросом к выставленному здесь полицейскому, тот не шевелится и даже головы не поворачивает. Не дрогнув ни одним мускулом, он смотрит мимо меня в пустоту. Встряхиваю головой, отгоняя наваждение, и дивлюсь — и хотя до сих пор ни один из новоприбывших посетителей не тронул меня за рукав, чтобы посмотреть, не настоящий ли здесь, по крайней мере, я, мое недоумение все-таки разрешается, ибо я замечаю на зеленом лацкане полицейского мундира неприметную латунную табличку: «Произведено в мастерских мадам Тюссо».
Застывший поток пассажиров.
Типичное в этом вокзальном паноптикуме соседствует с броским исключением. Супружеская пара пенсионеров. Мужчина тащит два извечных чемодана. Жена, на полголовы выше, недвижно озирается вокруг. Рядом девушка в черной коже с серебряными стразами и со стоячим гребнем-ирокезом. Подогнув колено, она откинулась к стене, облицованной кафелем, и ждет. Тоже с незапамятных времен. «Руками не трогать!» — предостерегает табличка.
Афиши театра «Метрополь», который находится в восточной части города, маленькое кафе-закусочная «Перрон», обменник валюты, запыленная витрина магазина товаров в дорогу. Обстановка пограничного западно-восточного вокзала Фридрихштрассе — так или примерно так и должно здесь все выглядеть.
Мимо застекленных рекламных витрин и расписаний поездов — к музейной кассе. Здесь тоже поражает нетрадиционное решение! Входные билеты приобретаешь в тех же окошечках, где раньше продавались билеты на поезда дальнего следования. Прежде всего заслуживает внимания тесное соседство входа и выхода. Действует так называемый принцип дороги ужасов, когда у посетителей — именно так и задумано — предвкушение удовольствия смешивается с мрачными предчувствиями.
Отсчитывая мелочь на билет, я ухватываю боковым зрением — еще веселясь и уже ужасаясь, — как в этот момент мои предшественники заканчивают осмотр экспозиции. Их извергает обитая железом шарнирная дверь. По одному. Бледных. Растерянных. Они видели все. И это видно по ним.
«Въезд граждан ГДР и других государств», — высвечивает застекленное табло над дверью. Табличка рядом с дверью приказывает красным шрифтом: «Стоп! Проход запрещен!»
Шарнирная дверь довершает дело. Нет бы своим смелым замахом подтолкнуть посетителей музея, идущих из недр, к свету, который рассеивают по залу закрепленные на потолке неоновые лампы, — так ведь дверь смонтирована таким образом, что напоследок больно задевает посетителя. Тот не может защититься. Ручки чемоданов, которые он держит, связывают его по рукам. Оглушенный, он нетвердо входит в зал приезда, добравшись до конца осмотра. Он и выехал, и приехал, он и тут, и там…
