Линн Мессина - Модницы
— Слушай, если Эллисон все еще будет возбужденно бормотать в четыре часа, — говорю я, — попробую что-нибудь сделать.
В четыре будет слишком поздно, чтобы останавливать прием, но Кристин этого не замечает. Она облегченно вздыхает.
— Спасибо, Виг.
Я пожимаю плечами, будто это ничего не значит. Да так оно и есть. Даже если бы я и попыталась сегодня поговорить с Джейн, до нее не добраться. Она скрылась в брюхе монстра красоты и не выйдет раньше, чем ее выщиплют, очистят и уложат.
Кристин уходит, а мы с Сарой прижимаемся головами к окну и наблюдаем за тем, как полиция разбирается с пикетами. В таком положении нас и застает Делия.
— Круто, правда? — говорит она, заглядывая нам через плечи.
Сара радостно взвизгивает.
— Я хочу подобраться поближе. Вы пойдете?
Мы с Делией обе отказываемся и смотрим, как она выходит из кабинета и спешит по коридору.
— Ну, — говорю я, — похоже, все идет по плану.
Она кивает и садится.
— Так и есть, за исключением одной мелкой детали.
Несмотря на весь свой атеизм, я замираю в испуге — вдруг по Пятой авеню приближается туча саранчи.
— Какой еще детали?
— Помнишь Австралию?
— Австралию?
— Ну, знаешь, тот континент, на который Джейн депортировала Маргерит.
— А, да, Австралия.
— Оказывается, это была месть, — говорит Делия, толкая ко мне по столу обычный офисный блокнот.
Я беру его и пытаюсь читать, но у меня не получается. Записи Делии состоят из плотного ряда широких завитушек. Все они совершенно неразборчивы.
— Что это?
— Мои стенографические заметки. Я только что созвонилась с прежним ассистентом главного редактора «Парвеню», Люси Байндерс. Очень дружелюбная женщина. Занимается теперь страховкой автомобилей.
Хотя мне ужасно хочется знать, как она нашла ассистента Эллис Мастерс через двенадцать лет, я сдерживаю любопытство. Сейчас речь не о следственных талантах Делии.
— И что сказала Люси Байндерс?
— Что Маргерит хитрая злокозненная сучка, и что когда ее продвинули до старшего редактора — за то, что она спала с ответственным редактором, — она превратила в ад жизни всех младших сотрудников, особенно Джейн. Давала ей паршивые задания, меняла сроки, чтобы та всегда опаздывала с подачей статей, переписывала тексты, чтобы выставить ее бездарной дурой. Через пять месяцев Джейн уволили. — Она перелистывает страницу и начинает читать из своих записей. — Я связалась с несколькими редакторами в австралийском «Вог», но никто ничего не рассказывает. Маргерит поднялась по служебной лестнице как метеор. Она стала из старшего редактора главным за шестнадцать месяцев. Казалось бы, хоть у кого-то должно быть мнение по этому поводу, но они все молчат. Что утешает, однако у них явно нет предрассудков по поводу возраста, — говорит Делия и зачитывает статистику возраста и образования сотрудников австралийского «Вог».
Мне хочется запаниковать, как Кристин. Хочется все отменить и убежать домой, но события уже вышли из-под контроля. Религиозные группы пикетируют здание, и, что бы я ни сказала, они не уйдут.
— Ладно. Продолжай копать. Может, мы найдем компромат на Маргерит, чтобы в случае чего держать ее в узде, — говорю я, сама напутанная собственной деловитостью. Заговор против Джейн должен был быть единичным случаем, а не новым стилем жизни.
— Вот об этом я и подумала, босс, — говорит она с одобрительной улыбкой. Делия довольна моей ново-обретенной безжалостностью. Значит, я перехожу на темную сторону. Вот-вот начну вести досье на своих сослуживцев.
Очень надеюсь, что она ошибается.
Иуда
Когда я прибываю в галерею, Гэвин разбирает экспонаты «Позолоченной лилии». Он упаковывает свои статуи Иисуса.
— В чем дело? — спрашиваю я, когда вижу, что он в углу снимает прозрачные колготки с Иисуса в классическом костюме от Шанель. Все остальное идет гладко — рестораторы устраивают бар, инженер по звуку проверяет микрофоны, протестующие собирают свою трибуну и шипят на проходящих мимо сотрудников «Модницы». Только Гэвин работает наперекор общей цели.
Я знаю, что Гэвин меня слышал — это очевидно по тому, как напрягаются его плечи, — но он не поднимает голову и не отвечает. Просто скатывает колготки в комок и бросает их в коричневую картонную коробку. Потом начинает расстегивать на Иисусе пиджак.
Молчание и раздевание Иисуса — очень дурные признаки, но я не паникую. Я держу себя в руках и подхожу к Гэвину, чтобы выяснить, в чем дело.
— Эй, что не так?
Гэвин поворачивается ко мне. Глаза у него пылают гневом, а губы плотно сжаты. Он не похож на добродушного и привычного Гэвина, который произносил пьяные тосты, ел жирные блины и целовал меня в лоб в три часа ночи. У этого Гэвина пугающе каменное лицо.
Я беру его за плечо, пытаясь успокоить; он пытается сбросить мою руку. Я держу крепко, внезапно боясь, что случилось нечто действительно ужасное.
— Скажи мне, в чем дело.
Он делает глубокий вдох и говорит с куда большим презрением, чем я когда либо слышала в жизни:
— Иисус больше не носит костюм Адама.
— Ой! — говорю я, опуская руку и делая шаг назад. Я уже больше трех месяцев знала, что этот момент неизбежен, но в праздничном тумане от ван Кесселя и «Нью-Йорк таймс» забыла обо всем. Надо было прошлым вечером предупредить его о декабрьском номере «Модницы». Надо было признаться, когда он был слегка пьян и смеялся ужасным шуткам.
Гэвин скалится. Он на самом деле приподнимает верхнюю губу и скалится на меня как бешеный пес.
— Ой, говоришь?
Гнев его совершенно справедлив, и я не знаю, что сказать. Несколько минут мы стоим друг напротив друга — он скалится, я застыла в неуверенности — и слушаем, как скрипят колонки и инженер говорит:
— Раз-два-три, проба микрофона.
— Я хотела тебе сказать, собиралась, но не знала как.
Он гневно смотрит на меня, его презрение становится таким ощутимым, что присутствует в комнате, как еще одна полуодетая статуя.
— Иисус: спаситель человечества или создатель модного направления?
Я дергаюсь так, будто меня ударили. Заголовки на обложке декабрьского номера всегда отличались дурным вкусом и смущали меня, но они не казались мне такими ужасными. Почему-то в сто раз хуже слышать их от самой их жертвы.
— Мне очень жаль, что так получилось. Сама не знаю, как это вышло, — говорю я, углядев несчастный журнал на полу. Он распахнут на фотографии модели в бикини, и на нем видны отпечатки ног. — Мы себе делали элегантный разворот, посвященный твоим работам, и вдруг все это превратилось в подборку статей на тему Иисуса. — Я стараюсь сохранять спокойствие, но уже готова упасть на колени и умолять, и не только потому, что хочу свергнуть Джейн. Сейчас дело не только в зловещем главном редакторе. «Модница» обещала прием нью-йоркскому миру искусства и национальной прессе. Теперь мы не можем отступить без унижения и сломанных карьер — моей уж точно. Внезапно украденный у Кристин придверный коврик кажется не таким уж безобидным.
Гэвин как раз собирается порадовать меня очередным декабрьским шедевральным заголовком, когда появляется Майя. На ней черное платье до полу и сверкающая диадема.
— Здравствуй, дорогой, — говорит она и приветствует Гэвина, от всей души целуя его в губы, а потом оглядывается на десятки сверкающих статуй Иисуса по сторонам. Майю на мгновение отвлекает неожиданная красота этого зрелища. Я ее не виню. «Позолоченная лилия» совсем не то, что я ожидала. Это не дешевые гипсовые манекены в нелепых нарядах, наслаждающиеся случайной славой, а прекрасные и тщательно сработанные статуи. Она указывает на одну из них — Иисуса в «Живанши». — Не хочу злословить, но разве в этом платье Иисус не выглядит слишком толстым? — говорит она, радостно сияя.
Гэвин не отвечает ей поцелуем. Он сильно разочарован в Майе и смотрит на нее грустными глазами; губы его дрожат. Каменное лицо Гэвина достается мне; к Майе обращено лицо почти плачущее.
— «Страсть в набедренной повязке: воскрешение древней моды», — говорит он.
Майя не знакома с декабрьским номером «Модницы» и потому смотрит на него непонимающим взглядом. Кажется, до нее доходит, что что-то не так. Рестораторы, инженер и протестующие у входа могут думать, что все в норме, но Майя чувствует атмосферу. Воздух полон тревоги, и она смотрит на меня в поисках объяснения.
— Он злится по поводу статей об Иисусе, которые журнал сделал в честь выставки, — говорю я.
Майя моргает.
— А, понятно.
— Ты даже не собираешься это отрицать? — спрашивает Гэвин, срывая со статуи пиджак. Это модный наряд ручной работы, а он дергает его, будто это старый халат.
— Отрицать? — эхом повторяет Майя. Судя по ее лицу, ясно, что она не понимает, что именно должна отрицать. Для нее набор статей про Иисуса лишен живости и остроты.
