Монго Бети - Перпетуя, или Привычка к несчастью
Во всяком случае, вести о Перпетуе, которые доходили до Анны-Марии, заставляли ту содрогаться. Прогнав жену с супружеского ложа, Эдуард велел ей спать в углу спальни на подстилке. Он бил ее по щекам за каждую пустячную провинность, и даже присутствие детей не останавливало его. При малейшем подозрении он хватался за кнут, пытаясь вырвать у жены то, что высокопарно именовал истиной. Те, кто бывал в их доме, рассказывали, что слышали, как молодая женщина стонала от боли, когда кнут гулял по ее спине. Эдуард стал вдвойне подозрителен, когда до него дошли слухи, будто его недруг Вампир вынашивает какой-то смелый план.
Ему стало известно, что Зеянг, сжигаемый страстью, задумал во что бы то ни стало освободить свою любимую и поспешно собирает сто тысяч франков, чтобы выкупить Перпетую. Однако для Вампира это было нелегкое дело: он никогда не умел копить деньги и без остатка тратил все свое жалованье и довольно внушительные денежные награды, перепадавшие ему от Баба Туры, на приобретение дорогих игрушек вроде магнитофонов, фотоаппаратов, кинопроекторов, проигрывателей, подержанных машин, — все это помогало ему производить впечатление на девушек и покорять сердца. Но вот наконец футболисту удалось собрать нужную сумму, и он намеревался отправиться к Эдуарду, чтобы вынудить его вернуть Перпетуе свободу. Как только до полицейского дошли эти слухи, он завел целое дело — стал собирать какие-то таинственные документы, которых становилось все больше и больше, раскладывал их по папкам и прятал в ящики, никогда не забывая запирать стол на ключ.
Когда Вампир в окружении целой свиты родственников и друзей, а также мудрецов его клана появился в доме Эдуарда, полицейский, вопреки всем опасениям, не выхватил из кобуры револьвер, а невозмутимо пригласил гостей сесть и даже предложил им напитки и сигареты. Только после этого он вежливо осведомился у Зеянга о цели его визита. Футболист произнес напыщенную и в общем-то совсем неуместную речь о независимости, о новой эпохе и новых нравах, о здравом смысле и сострадании, о древних традициях и даже о евангельских заповедях, требуя, чтобы Эдуард вернул свободу женщине, которая стала для него теперь чужой, хотя, по всей вероятности, она и прежде никогда не была близка ему.
— Я принес шестьдесят пять тысяч франков, которые хотел бы передать тебе, — заявил Вампир в заключение. — Что же касается остатка, то я предлагаю тебе следующее: я оставлю тебе долговое обязательство, но мне хотелось бы сделать к нему приписку, где бы уточнялось, в какой срок я обязан выплатить остаток выкупа и каков будет размер ежемесячного взноса.
Услышав слова Зеянга относительно того, что ему следует отпустить Перпетую, так как теперь она стала ему чужой, хотя и прежде-то никогда не была близка, полицейский сразу же утратил все свое хладнокровие. Едва футболист успел закончить свою речь, как Эдуард закипел от гнева.
— Ты где это находишься? И почему позволяешь себе говорить подобным тоном? — взревел он, как только Вампир умолк. — Да знаешь ли ты, кто я такой? Отдаешь ли ты себе отчет в том, с кем разговариваешь?
Тут вмешались свидетели обеих сторон, пытаясь восстановить спокойствие, необходимое для решения столь важного вопроса, и хорошо сделали, так как футболист был не из тех, кто позволил бы безнаказанно оскорблять себя.
— Хорошо! — заявил Эдуард. — Попробуем держаться в рамках приличий.
И он стал выкладывать на стол свои таинственные папки, причем делал это с нарочитой медлительностью, чтобы подзадорить своего противника. Он открывал их одну за другой и оглашал собранные им документы. Как выяснилось, каждая из этих папок предназначалась для разных статей расходов на Перпетую. В первой значились суммы, связанные непосредственно с самим выкупом, приводились дата и обстоятельства каждого платежа, его размеры, а также упоминалась стоимость различных церемоний. Затем он открыл папку с перечнем подарков ближайшим родственникам Перпетуи: два больших цинковых таза, кулоны, зонтик, замшевые туфли и дорогие гребни, подаренные теще; тергалевый костюм, шляпа и шесть вязаных галстуков, подаренные шурину. Потом настала очередь подарков дальним родственникам. Была и еще одна папка, в которой перечислялись мелкие расходы: так, например, если Перпетуя встречала кого-нибудь из земляков и приглашала его выпить лимонада в занимавшей сырой подвал лавчонке, которую содержал грек, Эдуард, как выяснилось, записывал стоимость и этого роскошества. Общая сумма расходов, по его подсчетам, составляла двести шестьдесят девять тысяч франков. Чтобы округлить счет и облегчить таким образом сделку, он охотно соглашался простить Зеянгу девятнадцать тысяч франков, однако, прежде чем вернуть Перпетуе свободу, Эдуард требовал с него уплаты двухсот пятидесяти тысяч. Причем ни о какой рассрочке не могло быть и речи. Услышав изумленные возгласы друзей Зеянга, Эдуард живо возразил:
— Чем вы недовольны? Разве это не соответствует обычаям наших предков? Вы желаете получить женщину? Пожалуйста, но сначала верните мне деньги, которые я потратил на нее. Вам еще повезло, так как я не собираюсь учитывать расходов на содержание самой Перпетуи, а ведь мог бы и это тоже посчитать. Может быть, вы сомневаетесь в правильности моих расчетов? Тогда позовите Перпетую и спросите ее, правду ли я сказал.
Сторонники Эдуарда, в число которых входили его сослуживцы и активисты единой партии, выразили ему бурное одобрение, заявив, что таков мудрый закон предков. Затем обе стороны обменялись довольно колкими, хоть и не слишком определенными замечаниями относительно своевременности обращения к мудрости предков в эпоху государственной независимости и экономического развития. Однако в данном вопросе, так же, впрочем, как и во всех остальных, сторонники Эдуарда одержали верх, заявив, что футболист первым заговорил о древних традициях.
Они разошлись поздно ночью, так и не придя ни к какому соглашению, каждый из присутствующих не без оснований полагал, что встреча эта закончилась поражением футболиста, ибо, несмотря на все его бахвальство, понятно было одно: в подобных условиях он бессилен что-либо предпринять — и об этом яснее ясного говорил взгляд прищуренных глаз и едва заметная усмешка его заклятого врага. Перпетую, естественно, никто не позвал и никто ни о чем не спросил. И хотя она была рядом, ее судьба, как и во всех остальных случаях, решалась без нее.
Единственным утешением для нее могло служить лишь то, что Вампир, чья преданность выходила за рамки обычных привязанностей, отчаянно боролся, пытаясь собрать нужные средства, чтобы выкупить ее. Но Эдуард заранее обрек его замысел на неудачу, поклявшись до бесконечности изводить своего соперника. «Если футболисту удастся набрать двести пятьдесят тысяч франков, — смеясь, говорил он, — что помешает мне предъявить новый счет, подкрепив его новыми документами, и определить выкуп за мою жену в триста или четыреста тысяч франков?» И так могло продолжаться вечно. Заставить мужа отказаться от своей жены ничуть не легче, чем отнять кресло у того, кто занял его первым. Эдуарду оставалось лишь ждать, пока силы Зеянга иссякнут в этой борьбе, подобно тому как притупляются когти хищника, царапающего камень.
В сентябре, а вернее всего, в октябре Перпетуя сообщила Зеянгу, что ждет от него ребенка. Это было в период сильных дождей. Анна-Мария вспоминала, как футболист, до крайности взволнованный этим сообщением, каждый день являлся в дом Жан-Дюпона в надежде получить какие-то новости о Перпетуе и ни за что не соглашался надевать плащ или укрываться под зонтом. Весь клан был в ужасе, когда он появлялся мокрый с головы до ног, вода лилась с него ручьями, мало того, уходя, он как будто нарочно выбирал момент, когда начинался проливной дождь, словно желая тем самым наказать себя. Вампир, как и большинство спортсменов, был суеверным, а тут и вовсе ударился в мистицизм. Он пытался каким-нибудь образом переправить Перпетуе пламенное послание, в котором писал: «Я знаю, бог не допустит, чтобы мой сын (а я уверен, что это будет сын) принадлежал другому отцу, как не допустит и того, чтобы мать моего ребенка не стала моей женой, она должна жить со мной и воспитывать его вместе со мной. Доверься мне, Перпетуя, и не теряй надежды. Провидение не оставит нас, разве ты не слышишь его голос, когда просыпаешься в ночи? Я убежден, что скоро мне удастся освободить тебя, что день этот не заставит себя ждать».
Дело в том, что, по обычаю, одно обстоятельство имело решающее значение: сын мог принадлежать Зеянгу только в том случае, если бы к моменту его появления на свет футболисту удалось выкупить мать.
Эссола, внимательно слушавший повествование Анны-Марии, засомневался: он спрашивал, каким образом Перпетуя, женщина, делившая себя между тремя мужчинами, могла с точностью определить, кому из них принадлежит ребенок, которого она носит под сердцем.
