Ольга Маховская - Зависть как повод для нежности
– Странно, почему они не оставили мальчика дома?
– Наверное, чтобы отец не гулял, милая.
Восточные люди бывают необыкновенно красивыми. Полина ловила себя на том, что ей очень хочется рассмотреть повнимательнее это лицо, эти руки, послушать этот голос. Словом, у нее появилась устойчивая тяга к отцу одного из ее подопечных. Ничего личного, только эстетический интерес. Прямо скажем, неудивительно. Если бы не эти теневые отношения на работе, кто бы продержался на должности воспитателя в женском окружении? Нужна какая-то личная интрига, чтобы смочь работать на режимном предприятии типа детского сада.
В тот вечер они со Светочкой задержались – Полина дежурила. Дежурный воспитатель уходит домой, только когда заберут последнего ребенка. И этим ребенком снова был Осхан.
Она усадила детей за стол, чтобы подкормить остатками обеда и ужина, которые повара откладывали для дежурных. Появился шанс поговорить с опоздавшим запыхавшимся папой, пока Осхан будет одеваться.
– Извините, извините. Как всегда. Работа очень далеко, – начал тот.
– Разве нет работы поближе? – не без упрека спросила Поля.
– Я работаю в Литературном институте. Учусь там, а работаю в институтской библиотеке.
– Как? И что вы, пишете по-русски?
– Переводы. Немножко. Я – таджикский поэт, – сказал он с акцентом, радостно смущаясь.
Полина оторопела. Ей и в голову не приходило, что по свету до сих пор ходят настоящие таджикские поэты!И один из них каждый вечер спешит в ее детский садик за своим сыном, как простой гастарбайтер.
– А ваша жена тоже поэт? – поинтересовалась на всякий случай Поля.
Тут уже папа Осхана удивился и забеспокоился: поняли ли его?
– Почему? Вы думаете, все таджики – поэты?!
Осхан засмеялся – подумал, что взрослые шутят.
– Нет, просто обычно муж и жена чем-то одним занимаются… – объяснила Полина свою логику.
– Ну да, они занимаются чем-то одним… Ясно чем. Вы хотите знать, где моя жена? – поэт догадался, что дежурная просто интересуется его семейным положением.
Поля для приличия неопределенно пожала плечами. Мол, не хотите, не отвечайте.
Он поколебался и добавил:
– Она красивая. Как картина. Я знал, что она уйдет. Но зато сына оставила, – ему показалось, что такая версия ни на кого не бросает тень.
– Куда она ушла? Уехала домой, в аул?
– Что за дикость? – укорил ее поэт, как обычно русские корят приезжих. – Мы из Ашхабада. Это большой культурный город. А сейчас она в Ницце. Вышла замуж за француза. Бизнесмена.
Ого! Да это была особая женщина. Ставки росли на глазах. Полина почувствовала, что ей необходимо познакомиться с этим человеком поближе. Ей даже показалось, что от него исходит сияние.
– Все хотят замуж за иностранцев… – протянула она, лишь бы что-то сказать, выиграть время.
– И вы? – пришло его время расспрашивать.
– А вы – иностранец? – кокетливо спросила Поля.
– Нет, я – тут. Паспорт есть. Все по-честному. Хотите посмотреть?
Она отрицательно покачала головой, как пятилетняя девочка, которой предлагают что-то запретное. Но попыталась сохранить приятный тон разговора:
– И кому вы читаете свои стихи?
– Сыну читаю, чтобы не забыл, как переживает и любит таджик. Маме по телефону читаю. Небу читаю, Аллаху. Это понятно?
Осхан кивал головой в подтверждение слов отца. Да, ему читали стихи. И бабушке читали. И небу, и Аллаху.
– Понятно. А про любовь? Кому вы читаете стихи про любовь? – нашелся, наконец, главный вопрос.
– Пока никому. Хотите, почитаю вам? – вот вам и ответ.
Диалог строился двусмысленно, Полина не справлялась толком ни с собой, ни с ситуацией. Поэт откликался, кажется, на каждый ее вздох и взмах ресниц. То ли вечерняя усталость переживалась ими как томление, то ли гул детских голосов насытил воздух тревожными и сладостными ожиданиями, предвкушением радости. Огромный, пустой детский сад. И – два пока еще не очень понятных друг другу человека. Удивительно.
Обрадовались друг другу, как два мула, с которых наконец сняли седла и поклажу, и уже от одного этого нельзя было не испытать долгожданное облегчение и желание стать немедленно счастливым.
Лежа дома в постели, Полина счастливо улыбалась: «А почему бы и нет? Жена таджикского поэта. Нет, муза таджикского поэта.Нет, муза знаменитого таджикского поэта! Придется учить таджикский язык, целовать таджикских детей, готовить таджикский плов и лепешки. Ничего, они со Светочкой справятся… Ей пойдет платье из цветного шелка. А может, это узбеки носят такие платья?*
*Комментарий психологаУ Полины легко возбудимая психика. Но и остывает она так же быстро, как и загорается чем-то. Людям с ярким воображением сложно решиться на активные действия. Поэтому даже самые смелые фантазии Поли совершенно безобидны.
* * *А в Галиной жизни опять возник Маркин. Позвонил, когда они с Семой играли на компьютере в простую игру «Братья Марио», молча, как подобает двум понимающим друг друга без слов людям.
– А я на работу устроился. Дом один ремонтирую. Хочешь, покажу? – спросил он как-то запросто.
Галя была рада выбраться из дома. Друзей у нее не было, а сидеть на месте было уж совсем не в ее характере.
– Тебе нужна помощь? – спросила она деловито. Хотелось поучаствовать в совместном мероприятии, что-то руками поделать.
– В каком-то смысле да. Мне нужно, чтобы кто-то мной восхищался, – Маркин подчеркнул ее особую роль.
Она засмеялась – приятно, когда тебя выбирают во вдохновительницы больших начинаний.
– Ну, смотри не ошибись… – отбила ответ. Взяла Сему за руку и сказала ему:
– Сейчас за нами приедет дядя Алеша. Это мой друг. Он нас покатает, мы попросим его довезти нас до побережья. Погуляем в парке, хорошо?
Сема кивнул, и Галя прижала его к себе с благодарностью. На большее она не рассчитывала.
Пошли одеваться, причесываться, красить губы. Что бы Галя ни делала, она посматривала на Сему, наблюдая за его реакцией. А когда их взгляды встречались, задорно подмигивала, поддерживала зрительный контактпо совету Поли.
Уже в машине, на заднем сиденье, попросила, прижав к себе Сему:
– Только езжай потихоньку, а то нас в твоем авто укачивает. Тошнит.
Маркин замер. Немного проехал, а потом вдруг спросил на выдохе, глухо и озабоченно:
– Может, ты беременная?
– Не смешно, – передразнила Галя.
И тут на нее будто благодать сошла.
Ну, конечно, она беременная. Точно, уже давно не было месячных. Елки-палки! А это чувство спокойствия и тихой радости! Не из-за климата, Америка тут ни при чем… Галя озадаченно посмотрела на Алексея, заволновалась. Как он узнал?!
Художник пояснил нелепость своей догадки:
– Когда женщина в положении, ее лицо просветляется, а у тебя оно с каждой нашей встречей все четче становится. Три встречи, три степени просветления. Извини, я не должен был спрашивать. Глупо. Извини. Тебе хорошо?
– По Светке скучаю. А если тут родить, то какое у ребенка будет гражданство? – спросила она машинально.
– Он станет настоящим американцем, – успокоил ее Маркин.
– Да ты что?! Так нужно всем сюда приезжать рожать, – сделала для себя открытие Галина.
– Смешная… Тебе же все равно, где и от кого рожать. Тебе не все равно только, с кем растить.
Откуда он все знает? Наверное, от алкоголизма тоже наступает просветление.
– Зато тебе ни то, ни другое, ни третье не важно.
– Неправда. Давай дом посмотрим. Для меня и это важно. У меня сейчас тоже что-то вроде беременности. Все важно и все в кайф.
Он не столько ремонтировал, сколько оформлял чужой дом. Галина была обеспокоена своим предполагаемым состоянием. С досадой отметила, что эта идиллическая картина, где мужчина и женщина в ожидании ребенка приводят в порядок дом, – издевательство над женскими надеждами. У нее с детства был пунктик. Сон, наваждение, три секунды всего, не больше: она заходит в дом к мужчине. И все. Не он стоит на пороге ее дома, и она его приглашает, а наоборот – Галя впервые приходит домой к мужчине, и он распахивает дверь, впуская ее внутрь. Этот сон сводил ее с ума. Еще и еще, раз за разом: она волнуется, потому что в первый раз пришла в гости к мужчине, который ей нравится; он открывает, радостно улыбаясь, будто встречает самого желанного гостя; за спиной у него коридор с дверьми направо, налево, не важно; она входит в его объятия и дом одновременно.Объятий, впрочем, во сне не было, но эти три секунды «до того» исчерпывали целиком Галино представление о счастье. В конце этого сна она переживала необычайный восторг. Высшее наслаждение. Стонала от восхищения. Может быть, девочкой она радовалась возвращению домой от многочисленных родственников, а ее так встречал радостный отец? Вряд ли. Отец был суровым человеком. Жестоким. Скорее дядя Федя радовался всем детям, и Гале в том числе. А может, это кадр из фильма, который Галя когда-то смотрела, и он произвел на нее настолько сильное впечатление?
