Рамон Майрата - Звездочет
Этим вечером он не спускается на сцену. Он без сил падает в объятия кресла. Отец, поднявшись в комнату, находит его в глубоком сне, с головой, откинутой на спинку кресла, и рукой в паху. Он берет его на руки и уносит в постель. Тот просыпается. Он смущен и кажется напуганным. Пытается сказать что-то, но замолкает. Дон Абрахам ждет какое-то время у изголовья, а потом уплывает из поля зрения его открытых глаз, уставленных в неясную точку на границе реальности и сна. Он не настаивает на разговоре.
Эта невозможная любовь беспрерывно кружит теперь под сводами больших залов отеля — этого дворца из «Тысячи и одной ночи», построенного англичанами. Музыканты с удивлением догадываются о ней, а дон Абрахам страдает от страха. Когда Звездочет играет в Мавританском зале, одержимый порывом чувства, оркестр просто не способен следовать за ним. Инструменты замолкают один за другим, а дирижер опускает свою палочку на пюпитр. Дон Абрахам прикрывает веки и качает головой, чтоб притупить пронзительность звуков, краешком глаза не переставая нервно наблюдать за Фридрихом. Белокурая голова сына выглядывает из молчащего роя скрипачей, и его зрачки, полуиспуганные-полублаженствующие, блестят, как отполированный металл. Звездочет играет, отрешившись от всего, что не знает веры в эту таинственную реальность, реальность чувства, которая непонятным образом раскрывается в его пальцах.
Когда вдохновение уходит, его гитара становится тенью. Он, растерянный, внезапно обрывает мелодию, как будто весь мир вдруг на его глазах начинает превращаться в камень и он не знает, что делать, чтоб помешать этому. Тогда музыканты, со слезами на глазах, спешат сыграть какую-нибудь легкую венскую мелодию, чтобы избежать молчания, и воздух наполняется тревожной радостью.
Безграничная плоскость бухты убегает вдаль, и барьеры из колючей проволоки для нее не преграда. Следуя голубым путем по неделимому морю и под неделимым небом, каждое утро Дон пересекает угрюмую границу с Гибралтаром, подгоняемая любовью и предчувствием смерти. В Гибралтаре, на котором сосредоточены надежды свободного мира, немецкое вторжение кажется неминуемым. Она огибает пулеметные гнезда на ничейной земле и проходит проверки, почти ритуальные, на постах, где у охранников вид крестьян, одетых в немецкую форму с чужого плеча. Она спешит спрятаться в объятиях Великого Оливареса, напуганная русской рулеткой ночных бомбежек.
Обычно Звездочет ждет ее возвращения, не находя себе места от желания услышать новости об отце. Другие ворочаются всю ночь на неуютном тюфяке от кошмарных снов — он же перемещает свою тоску в подвижное ложе узких улочек между Верхней и Нижней площадями Альхесираса, по которому война прогоняет волны людей, за чьи ноги цепляется пламя и чьи башмаки пахнут гарью. Сапожники подбивают их гвоздями для последнего перехода — через это море, патрулируемое крейсерами, крохотными на фоне грандиозных гор Африки.
В толпе беженцев меняются лица, но страх, страдание и боль пребывают неизменно на террасах кафе. Они пускают корни в бытие этих людей, нагло отторгнутых от моральных, политических и общественных ценностей, которые упразднены войной; людей, чье единственное желание сегодня — выжить. Страстно сопротивляясь общей трагедии человеческого существования, живой, пестрый, недолговечный, беспорядочный мир бьется на улицах Альхесираса. Среди цыганок, обещающих удачу, среди детишек, протягивающих за милостыней немытые руки, среди торговцев вяленым тунцом и креветками, ведущих бесхитростную и простую войну с голодом, Фридрих тайком выслеживает Звездочета и обнаруживает его в кафе качающимся на стуле, как на плетеном кресле-качалке. Он приписывает его нервозность волнению влюбленного, нетерпеливо ожидающего Дон. Вот она появляется, отделяясь от мимолетных сумрачных силуэтов контрабандистов, нырнувших в толпу от преследования карабинеров, — а Фридрих и не подозревает, что это лишь еще одна контрабандистка, пересекающая границу с грузом своей любви к Великому Оливаресу и с партией контрабандных новостей.
Звездочет подвигает ей стул, на который она падает, блаженно уставшая. Он выпрямляется, немой и внимающий, и слушает из ее страстных губ весть о том, что отец его превратился в популярного героя пабов Мэйн-стрит, Айриш-тауна и Кастл-стрит. Он зарабатывает на жизнь, выступая перед воинами английских конвоев, приходящих в Гибралтар, пытаясь с помощью своей магии побороть, хотя бы временно, их страх перед подводными лодками. Она преувеличивает, как любой завороженный зритель, производимый им эффект. Она рассказывает, что он способен зубами схватить пулю, выпущенную сержантом-шотландцем, или превратить проверенный пустой кувшин в источник виски, который может утолить жажду целого полка. Потом она повторяет ему на ухо послание для него — лишь два слова: за океан.
Фридрих принимает их за двух воркующих влюбленных. Но когда вечер стирает далекую скалу, он боится, что, несмотря ни на что, будет счастлив этой ночью, снова слушая гитару Звездочета.
Он не единственный человек, испытывающий этой ночью двойственный вкус противоречивых чувств. У Звездочета бесстыдство Дон рождает удивление и замешательство. Она женщина его отца, но не отказывается танцевать с другими мужчинами. Она танцует с любым, кто ее приглашает. В отель, расположенный на холме, с видом на бухту, любят приходить летчики из Королевских воздушных сил, офицеры гибралтарского гарнизона и британские матросы. Среди них попадаются и женщины-военные. Их сердечно, но без особой галантности приветствуют, целуют в щечки и — забывают о войне, танцуя с ними до упаду. Но не похоже, чтоб здесь было что-нибудь большее, чем взаимное любезное внимание, — несмотря на объятия за талию и соприкосновения танцующих тел. Когда заканчивается танец, пары совершенно естественно меняются. Для Звездочета это сдержанное поведение, лишенное неистового драматизма, управляющего отношениями мужчин и женщин в Испании, представляет большую новость.
Он не уверен, что они живут более свободной жизнью, без связей, равносильных порабощению. Но он понимает, что есть иные формы поведения, хотя и не может догадаться, какими импульсами они движимы.
На противоположном берегу бухты, в непроницаемой тишине, продолжается война. В Гибралтаре запрещены даже автомобильные гудки. Временами внезапный грохот потрясает Мавританский зал отеля «Королева Кристина», и люди бегут на террасу, чтобы посмотреть на бомбардировку, испуганные или обрадованные — в зависимости от того, к какому лагерю принадлежат. Но обычно взрывы, которые слышны ночью, связаны со строительством туннеля внутри скалы. Все спешат обратно в салон, к танцам. Известно, что англичане сверлят скалу, чтоб превратить ее в пустую оболочку. В начале войны укрепления были очень слабыми и почти лишенными гарнизонов, потому что имперский комитет по обороне верил в союз с Францией, которая господствовала на африканском побережье. Гибралтар потерял свое стратегическое значение. Но после падения Франции, если немцы сумеют завладеть Гибралтарской скалой — при том что базы Бисерта и Месалькивир находятся в руках правительства Виши, — Королевской армии придется убраться из Средиземноморья. Поэтому англичанам так важно выиграть время, чтобы успеть укрепить свой анклав до вероятного вторжения. Они роют в горе подземный город, в котором есть госпиталь, электростанция, резервы воды, продуктов и боеприпасов и жилые помещения. Хотя, возможно, это лишь сказка, которую Дон плетет Звездочету, чтоб успокоить его насчет отца и утешить самое себя.
В Гибралтаре нехватка пространства и скученность делают неопределенность еще более невыносимой. Командующий гарнизоном виконт де Горт постоянно сбегает из Гибралтара, как заключенный, и является в отель, чтоб избавиться от своей клаустрофобии, поиграв на отличном поле в гольф. Наступающая темнота превращает игроков в эластичные тени, а звук ударов по мячу доносится, кажется, аж до марокканских гор. В полнолуние нет ни взрывов, ни бомбардировок, и виконт продолжает свой вечер, вооружившись бутылкой хереса и отрешенно наблюдая результаты своих стараний.
В Гибралтаре его резиденция расположена в старинном испанском монастыре. Генерал, закаленный падением Дюнкерка, когда его разумное руководство почти превратило отступление в победу, не слишком восприимчив к флюидам мистицизма. Тем не менее он ценит покой и надежность здания, позволяющие ему несколько расслабиться в его постоянном напряжении. Когда он проходит высокими залами с позолоченным орнаментом на потолках, тени прошлого окружают его упрямую безмолвную фигуру, и он чувствует себя еще одним привидением из тех, что волокут тяжелую цепь истории. Между толстыми каменными стенами укрывается стародавняя невозмутимая жизнь, и он хватается за ее крепкие корни, чтоб противостоять современной войне, изготовляемой в лабораториях, в которой ему выпало участвовать.
