Делмор Шварц - Мужская сила. Рассказы американских писателей
Он машинально окинул взглядом витрины. До чего же глупо, убого они выглядят. Противно смотреть на деревянные свадебные торты и на часы без механизмов. Манекены — огромные нелепые куклы. Игрушки, с горечью подумал он. Игрушки! У него в голове не укладывалось, как это ему раньше нравились эти витрины, как ласкали взгляд выстроенные в замысловатом порядке банки, пирамиды яблок и апельсинов в его собственных витринах. Он вспомнил, как любил рассматривать в витрине мебельного магазина макеты гостиных, где восковые куклы на крохотных диванчиках угощали друг друга чаем. Он разглядывал дорогую мебель и мысленно твердил: «Товар». И эти слова были наполнены таинственным смыслом. Он представлял себе груженных тюками верблюдов в пустыне. Они тащили на своих горбах товар. Да что все это значит? Ничего. Ровным счетом ничего.
Он почувствовал на себе чей-то взгляд.
— Привет, Джейк.
Это был Марголис из магазина телевизоров.
— Привет, Марголис! Как поживаешь?
— Торговли вообще никакой. Выбрал ты времечко вернуться.
У человека сын умер, а Марголис жалуется, что торговля не идет. Тупица этот Марголис, подумал он, сукин сын.
— Ни на минуту нельзя расслабиться. Не угадаешь же, когда кто появится. Пока тебя не было, я даже чашки кофе не выпил.
— Тяжко тебе пришлось, Марголис. Дал бы хоть знать. Уж кофе я бы тебе прислал.
Марголис растерянно улыбнулся: он только сейчас вспомнил, что у Гриншпана умер сын.
— Да все нормально, Марголис. — Снова нахлынуло раздражение. За этим придется следить — появилось недавно, но уже стало привычным, возникает внезапно, словно вскипает в душе.
— Джейк… — промямлил Марголис.
— Не сейчас, Марголис, — огрызнулся он. Надо поскорее уйти. Как дитя малое, подумал Гриншпан. Лицо рыхлое, опухшее — ни дать ни взять младенец, готовящийся зареветь. И взгляд такой смиренный. Только что шляпы в руке не хватает. Сил нет на него смотреть. Он испугался, что Марголис сейчас начнет выражать соболезнования. Не хотел он их выслушивать. Зачем ему соболезнования? Сын лежит в могиле. Под землей. Под грязным холмиком. В металлическом ящике. Гроб воздухонепроницаемый — так сказал похоронный агент. Боже ты мой, воздухонепроницаемый! Вакуумная упаковка. Как у банки кофе. Его сын лежит в могиле, а на улице, в витрине, манекены в одежде грядущего сезона. Да он бы Марголису в морду дал, скажи тот хоть слово.
Марголис поглядел на него и грустно кивнул да еще руки раскинул: мол, все понимаю. Марголис смотрел на него, и Гриншпан подумал: во внимание принял, вот что он сделал. Принял во внимание тот факт, что мой сын умер. Учел это и поэтому меня извинил, сделал скидку — словно подсчитал в уме, сколько стоит взять с покупателя.
— Мне, Марголис, идти надо.
— Само собой. И мне пора, — сказал с облегчением Марголис. — Увидимся, Джейк. Мне из «Ар-си-эй»[36] должны товар привезти. На кой он мне?
Гриншпан дошел до перекрестка и перешел дорогу. Посмотрел в переулок, на шул[37], где ему вечером читать молитвы по сыну.
Он подошел к своему магазину, посмотрел на него с отвращением. Взглянул на висевшие внутри, за стеклом рекламки — они походили на облачка со словами внутри, что вылетают изо рта героев комиксов, буквы были крупные, красные — можно подумать, они возвещают конец света, а на самом стекле намалеваны известкой жирные белые цифры. Что за доска объявлений, подумал он.
Он подошел к стеклянной двери и заглянул внутрь. Фрэнк, он занимался овощами и фруктами, снимал бумажную обертку с апельсинов. Арнольд, мясник, стоял у кассы и болтал с кассиршей Шерли. Арнольд заметил его через стекло и энергично замахал рукой. Шерли подошла к двери и открыла ее.
— Доброе утро, мистер Гриншпан, — сказала она.
— Привет, Джейк, как ты? — сказал Фрэнк.
— Как дела? — спросил Арнольд.
— Сигги уже был? Вы ему сказали про сыр?
— Он еще не приходил, Джейк, — ответил Фрэнк.
— А как насчет мяса? Заказ сделали?
— Конечно, сделали, Джейк, — сказал Арнольд. — Я позвонил этому парню в четверг.
— А отчет где? — спросил он Шерли.
— Сейчас дам, мистер Гриншпан. За первые две недели вы уже видели. А это — за последнюю.
Она протянула ему листок бумаги. На четыреста семьдесят долларов меньше, чем на предыдущей неделе! Они что, каникулы себе устроили? — подумал Гриншпан. Ну все, этому конец. Он окинул взглядом сотрудников: они внимательно наблюдали за ним.
— Так… — сказал он. — Так-так…
— Рады снова вас видеть, мистер Гриншпан, — улыбнулась Шерли.
— Да… — произнес он. — Да…
— Вчера привезли товар, Джейк, только вот шварц[38] явился пьяный. Так что еще не все разложили, — сказал Фрэнк.
Гриншпан кивнул.
— Выручка маловата, — сказал он.
— Да торговли почти никакой. Думаю, из-за забастовки, — сказал Фрэнк.
— Ты что, считаешь, у нас в районе торговля не идет потому, что бастуют шахтеры в Западной Виргинии?
— Сказываются последствия, — сказал Фрэнк. — Это на всем производстве отражается.
— Ну да… — произнес Гриншпан. — Да… И на производстве земелаха. И на производстве консервированного бульона с лапшой.
— Дела идут хреново, Джейк, — запальчиво произнес Арнольд.
— Вот я и думаю, может, если все так плохо, самое время продать лавочку? Ваше мнение какое? — сказал Гриншпан.
— Ты что, правда надумал продавать, Джейк? — спросил Фрэнк.
— Хочешь купить, Фрэнк?
— Ты же знаешь, Джейк, у меня нет таких денег, — смутился Фрэнк.
— Ну да, — сказал Гриншпан. — Да…
Фрэнк смотрел на Гриншпана, и тот ждал, что он еще что-нибудь скажет, но Фрэнк развернулся и направился обратно к апельсинам. Ворюга, подумал Гриншпан. Тоже мне шишка. Обиделся, видишь ли.
— Пойду переоденусь, — сказал он Шерли. — Позовите меня, когда Сигги придет.
Он отправился в уборную за подсобкой. Потянулся за одеждой, что висела на двери, и увидел поверх своих вещей женское белье. На его брюках болтался зацепившийся чашечкой лифчик. Что это за гардеробную здесь устроили? Неужели она в раковине моется? — подумал он. Он, брезгливо поморщившись, попробовал вытащить свои брюки, не дотрагиваясь до чужого белья, но вышло это у него неловко, и белье вместе с брюками свалилось на пол. В куче одежды на полу было что-то похабное — словно некая парочка торопливо сорвала все с себя и занялась любовью где-то поблизости, возможно, прямо за дверью. Он вытащил брюки и переоделся. Взял с трубы под раковиной вешалку, повесил на нее одежду, в которой пришел, а саму вешалку пристроил на крючок. Затем нагнулся подобрать белье Шерли, чтобы повесить на тот же крючок. Рука на миг задержалась на лифчике. И тут же его обжег стыд. Навалилась усталость. Сунув голову в петлю фартука, он завязал фартук поверх старого синего свитера, который носил даже летом. Нагнулся над раковиной, включил единственный кран и протер водой глаза. Лоботрясы, подумал он. Вот ведь лоботрясы! Развешиваешь зеркала, чтобы следить, как бы покупатели не умыкнули брикетик жвачки, а Фрэнк с Арнольдом тем временем весь магазин разворовали. В надежде, что подействует желудок, он сел на унитаз, и фартук встал на груди колом — как простыня, которую повязывают парикмахеры. Он расправил его. Выгляжу так, словно стричься собрался, ни с того ни с сего подумал он. И окинул подозрительным взглядом лифчик Шерли. Моя кинозвезда… Интересно, правда ли, что, как рассказывал ему Арнольд, у нее когда-то талия была шестьдесят сантиметров? У Шерли с Арнольдом шуры-муры? Два бездельника, подумал он. Он знал, что после работы они вместе выпивают. Это и само по себе дурно, а что, если они еще и трахаются в подсобке? У Арнольда же семья. Молодому мяснику доверять никак нельзя. Нет, это для него уже слишком. Может, продать все и убраться отсюда к чертовой матери? На кой ему лишняя головная боль? Он что, мильоны тут зарабатывает, чтобы такое терпеть? С ума сойти. Ну, допустим, подумал он, когда у тебя дело, со многим приходится мириться. Ну, а ради этого вот? С ума сойти. Кругом одни воры и мошенники. Обступили со всех сторон, продыху не дают. Что все это значит? Зачем они это делают? Ну ладно, подумал он, когда был жив Гарольд, разве было иначе? Разумеется, нет, он и тогда многое знал. Только это было не так важно. Смерть многому учит, подумал он. Теперь нет причин все это терпеть. Зачем ему это? Теперь он видит все — и на улице и в магазине. Все-все. Как будто все люди — стеклянные. Почему это он вдруг так?
Почему? — подумал он. Да потому, тупица, что они тебя до ручки довели, вот почему.
Он встал и рассеянно взглянул в унитаз.
— Придется, наверное, слабительное принять, — произнес он вслух. И в расстройстве чувств вышел.
В подсобке, служившей ему «кабинетом», он встал у двери в уборную и огляделся. У стены стояло четыре или пять ящиков с супом в банках и овощными консервами. Столик, за которым он работал, стоял у холодильника с мясом. Гриншпан подошел и взял со стола карандаш. Под телефонным аппаратом лежал блокнот. Что-то привлекло его внимание, и он взял блокнот. На верхнем листке осталась запись, сделанная рукой сына. Тот приходил иногда по субботам, когда было много дел; это явно был заказ, принятый Гарольдом по телефону. Он смотрел на знакомый почерк, и сердце разрывалось на части. Гарольд, Гарольд, подумал он. Боже мой, Гарольд, ты же умер. Он провел пальцем по корявым, торопливым буквам, по небрежно записанным словам и рассеянно подумал: наверное, он был очень занят. И не разберешь, что написано. Он вгляделся в листок.
