Юрий Азаров - Новый свет
— Может, вернуться и взять кое-чего? — спросил Шаров у Омелькина шепотом.
Омелькин не ответил, и Шаров понял: не надо.
И как только исчез в пыли последний лимузин кавалькады гостевой, так на территории школы будущего и пошла сплошная мистификация, ощущение незавершенности захватило всех участников мистификации тайной страстью, смутным ожиданием, неудержимым стремлением прикоснуться к недозволенному.
— Ходим, — сказал Сашко Злыдню так таинственно, что тот рот раскрыл.
— А шо таке? — спросил Злыдень, оставляя рот раскрытым.
— Чув, корреспондент ходит по корпусам? — прошептал Сашко.
— Та балакають, — сплюнул сквозь зубы Злыдень. Когда Сашко открыл дверь в комнату матери и ребенка, у Злыдня глаза разбежались.
— Шаров сказал, чтоб все в конюшню стащить, — пояснил Сашко. — Только тыхенько, щоб никто не бачив.
— А чого в конюшню?
— В конюшню никто не прийде. Тильки — як його. Може, у скатерть усэ заверяемо?
— Та ты шо, здурив? У скатерть! Нужна жесткая тара.
Мигом ящики с закусками и винами понеслись в конюшню. Когда на сеновале было все расставлено (никогда конюшня не была столь живописной), Злыдень спросил, вытирая пот со лба:
— А ты не брешешь, Сашко?
— Ты што?
— И шо, вин так и сказал: в конюшню?
— Не, он сказал: «Гукны Злыдня и — все в конюшню, выпейте добряче, хлопци».
— Так и сказал: «Выпейте!»?
— Ну а что? Выкидывать жалко. Куда його дивать? Может, Майка зъисть?
— Ты шо? Я зроду цией икры не куштовав.
— Покуштуй! — предложил Сашко.
— А шо ще сказав?
— А сказав, чтоб хлопцив гукнулы. А кого гукнуть, не назвал, ось я и думаю.
— Може, Волкова гукнуть и Каменюку?
— Волкова можно, а вот Каменюку не трэба. Цэй дурень все напортэ. А вот Рубана и Петра Довгополого — это самый раз. Ще кум прийде, Петро с Оверком Карасем.
Через несколько минут в конюшню пришли названные.
— Оцэ закуска! — восхищался однорукий Петро. — Цэ шо, у будущий школи завсегда так будэ?
— А як же? — хозяйничал Сашко, разливая коньяк. — Это же ростки будущего — бачить, петрушка ростэ из этой чертовой икры.
— А я икру пробовал, колы на германьской був. Ось так же повтикала нимчура, а на столи усэ оставили. Попробовав я тией икры — така дрянь.
— И шо у нэй хорошего находять, що такие гроши платять? — сказал Петро, бросая Эльбе кусок хлеба с икрой.
Эльба бережно слизала икру. Подняла голову в ожидании следующей порции, которая тут же последовала.
— А зараз давайте тыхенько крикнемо «ура!», — предложил Сашко вместо тоста.
Шепотом пролетело «ура» и застряло где-то в соломе. Майка топнула ногой. Это Волков пришел.
— А цэй коньяк такой дорогий, что его в глаз закапывать надо, — пояснил Сашко.
— Та шо, це ликарство для Майки? — спросил Злыдень.
— А ты думав, що приказка «очи горилкой залыв» — это просто так? Не, все имеет свой смысл.
Электрический свет горел в самом конце, остальные лампочки выкрутили, чтоб больше тайности было. Майка глазом водила, людской испуг ей передавался, и она уши навострила, жевать сено перестала. А потом все расковалось, тронулось, когда десятая пустая бутылка в ясли была отброшена. Волков со Злыднем пошли цыганочку плясать, а остальные в ладошки прихлопывали, Эльба доедала остатки икры, Павло с кумом Оверком приговаривали:
— Живут же люди, а мы як черти свита билого не бачим.
— Мерси — сказали караси! — отчеканил Сашко, наливая Карасю напиток редкостный.
— И так у вас каждый день? — поинтересовался Карась.
— Ни, ще не каждый, но к тому все идет.
— А можно, хлопци, я родича позову? — сказал кум Яйло.
— Гукай, — сказал Злыдень.
— Чого там, гукай, — протянул Карась. Кум вернулся с человеком в оранжевом костюме. Через несколько минут Яйло расписывал достоинства своего шурина Сени, приехавшего из-под Курска.
— Покажь им главный номер, Сеня! Сеня деликатно пожал плечами:
— Как-то неудобно…
— Та чого там неудобно! — заключил Злыдень.
— Тут уси свои, — поддержал Карась.
— Номер — это хорошо, — добавил Сашко.
— Да как-то сразу — неудобно, — тянул оранжевый человек.
— Та чого там неудобно! — взорвался Злыдень.
— Та уси свои, — повторил Карась.
Сеня дожевал бутерброд, вытащил блокнот и сказал:
— Я вам лучше частушки спою. Только что сочинил, по мотивам вашей стенной печати. Когда я буду у вас окончательно работать, то самодеятельность такую наладим, что всей области станет известно.
Сеня поднялся и запел:
В стенгазете написал
Про Григора Злыдеря.
Он же норму выполняет
В двести двадцать — и не зря!
— А чого — Злыдеря? — возмутился Злыдень.
— А для рифмы, — ответил Сеня.
— А в двести двадцать — чого? Там не двести двадцать написано, — не унимался Злыдень.
— Ты его на сто двадцать семь переведи, так лучше буде, — заметил Сашко.
— Та шо вин тоби, трансформатор, чи шо? — заступился Петро.
— Вот именно, — добавил другой Петро. — Не. Нескладно.
— У меня вначале было лучше, — оправдывался Сеня. — Вот послушайте:
У Григория Злыдёня
Двести двадцать поведенье,
Он работает не зря
К годовщине Октября.
— Фамилия очень сложная, — оправдывался Сеня. — И я решил, что Злыдеря лучше, чем Злыдёня. Как вы считаете, товарищи? А потом, чем жертвовать: правдой или художественностью? Я решил: лучше правдой.
— Это як же? — спросил Петро, ничего не поняв.
— А вот в первом случае — правды нет, зато художественность полная. А во втором — фамилия нарушена, зато идейность высокая. Я вам лучше сейчас про кустарник частушку спою.
— Послушай, Сеня, — не выдержал такого глумления над эстетикой Волков, — дай-ка сюда балалаечку. Можно и мне частушечку спеть?
— А ну, давай, — хором протянуло общество.
Я частушки сочиняю
Про кустарник туевый… —
запел Волков.
Конюшню трясло от смеха.
Волков наблюдал за тем, как смех никак не кончался, а потом пожалел Сеню:
— Ну давай, Сеня, фокус свой главный. Покажи класс.
— Давай, давай, а то поэт ты… — это Злыдень расквитался с Сеней, и все же деликатность Гришкина не позволила бранное слово употребить.
Сеня заулыбался. Бодрости придал голове и телу, изобразил нечто профессионально-фокусническое и лег на спину. Он вставил бутылку в рот и руки распластал. Жидкость бесшумно снижала уровень. Общество затихло. Злыдень разинул рот. Карась нагнулся, чтобы увидеть, чем же там изнутри во рту держит бутылку Сеня.
— Вин ее у горло встрямив. От ракло! — пояснил Карась.
— Багато бачили, а такого ще не бачили, — удивился Злыдень.
И когда жидкость исчезла на две трети в туловище Сенином, вошел Шаров с Каменюкою.
— Видели такое? Константин Захарович, видели такое? — набросился Карась на Шарова. — Не, только гляньте!
Шаров опешил. Перед ним на соломе лежал корреспондент. Представитель центральной прессы не шевелился. Первая мысль, которая мелькнула у взволнованного директора: спасать, немедленно спасать! Но его остановил такой знакомый, отрезвляющий сознание короткий звук — фьюить! — это остатки жидкости завертелись и исчезли в громадном теле журналиста. И вид наблюдавших работников школы успокоил Шарова.
— От хорошо, шо вы прийшли, а то бы сроду не пови-рили, — обратился Петро к Шарову. — Вот так фокус!
— Что тут происходит, товарищи? — строго спросил Шаров. «Журналист» поднялся, улыбнулся директору:
— Я не хотел, но свояк пристал.
— Какой свояк?
— А Яйло, — «журналист» указал на кума. — Я же Сеня Скориков, свояк Яйла, хоровик. На работу к вам. Я уже рассчитался…
— Ну вот что, убирайтесь отсюда, товарищ, — возмутился Шаров.
Закашлявшись, выбежал из конюшни Сашко.
Злыдень протянул Шарову стакан. Шаров отшвырнул руку со стаканом, и жидкость выплеснулась на солому.
— Я рассчитался там, — повторил Сеня. — Я завтра же могу приступить к работе. А то у меня разрыв в стаже будет.
— Не берите его, — посоветовал Злыдень.
— Где икра? — резко спросил Шаров, глядя на пустые бутылки.
Рядом стояла Эльба и с наслаждением слизывала остатки икринок, оставшихся на лапах.
— Це Сашко усе, — пояснил Злыдень, догоняя Шарова. — Сказав, що вы приказ такой дали. Шаров не слушал Злыдня.
— А ну, Сашка ко мне, — сказал Шаров Каменюке. Сашко явился как ни в одном глазу.
— Хулиганством занимаетесь? — вскинул черную бровь Шаров.
— Вы насчет Волкова? Так мы его скоростным методом отрезвили: никаких потерь!
— Хватит!
