Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2007)
— Нет, не назовешь, — упавшим голосом пробормотал Элиаз.
— Зря вы его отпустили, с ним куда легче заключать сделки.
— А вы — скупая? С вами трудно?
— Скупая? Да как сказать. Деньги считаю. Но на себя, на то, что мне доставляет удовольствие, я никогда не жалею.
— А тогда и с вами нетрудно будет заключить сделку, — сказал Элиаз, надеясь, что это прозвучало многозначительно, и отпер дверь.
— У девочки есть способности, — сказала Лоис.
Она стояла, наклонившись над столом в галерее, и рассматривала небольшой холст, учебный этюд, сделанный Элиазом, когда он еще умел рисовать, что видел. Освещенный белым солнцем угол дома с полуоторванным номером, окно со скудным монохромным интерьером за мутноватым стеклом. Он давно снял его со стены и вынул из рамки, поскольку никто на него ни разу не обратил внимания. Приписать его русской Маше было не жалко.
Элиаз стоял за спиной Лоис и говорил себе, что сейчас самый подходящий момент. Он смотрел на ее туго натянутые в наклоне красные шорты, на обнажившуюся полоску незагорелой кожи под шортами и говорил себе — ну давай же, сейчас самый подходящий момент.
— Определенно есть способности, — повторила Лоис. — И такой супер-реализм сейчас очень в моде. Хотя русские всегда были в этом сильны... Я это возьму.
И она, ловко свернув холст в трубочку вместе с листом бумаги, сунула его в свою объемистую сумку.
— У красавицы Лоис прекрасный вкус, — прошептал Элиаз и слегка обхватил ее обеими руками под грудь, одновременно стараясь губами добраться сквозь лакированные волосы до ее шеи. — Но за произведение искусства надо платить.
— Я готова платить, — сказала Лоис, вздрагивая всем телом и пытаясь повернуться к нему лицом.
Элиазу не хотелось, чтобы она поворачивалась к нему лицом. Собственно, лучше всего было бы тут же получить деньги и поскорее выпроводить американку. Но — оставалась надежда на вторую, “свою, настоящую”, картину. Да и вроде как поманил женщину... надо. Лоис не слишком привлекала его, но и не казалась особо трудным объектом. Однако отчего-то, может быть, от съеденных со скуки в избытке фаршированных виноградных листьев, у него тошнотно ворохнулось в желудке, и это нехорошим предчувствием мгновенно передалось вниз. О дьявол, неужели не сработает, досадливо ругнулся про себя Элиаз.
Отношения Элиаза с женщинами и к женщинам были очень простые или, если угодно, слишком непростые для того, чтобы позволить себе всерьез об этом задумываться. Я очень люблю женщину вечером, говорил он женатым приятелям, осуждавшим его затянувшееся холостяцкое положение, очень люблю вечером, но видеть ее рядом с собой утром? Не знаю, как вы это терпите. Утром я хочу быть один. Приятели вздыхали тайком и продолжали соблазнять его прелестями женатой жизни. Зато ни у кого из вас нет такой коллекции, говорил он, помахивая перед ними своим альбомом с фотографиями, будет что внукам показать. Впрочем, в руки он им альбом не давал, вблизи рассматривать не позволял, осторожничал. Да у тебя не то что внуков, и детей-то не будет, если ты и дальше так, говорили приятели.
Особых проблем с любовью на вечер Элиаз не знал. Внешность вполне, особенно красила его маленькая эспаньолка, которая в сочетании с длинными черными волосами и голубыми глазами, правда уже не такими прозрачными, как прежде, придавала ему вид артистичный и несколько даже экзотический. Настойчивость есть, язык подвешен хорошо, все прочее тоже. Отчасти помогала и профессия — несмотря на чрезвычайное обилие в мире художников, все еще находилось достаточно женщин, считавших внимание художника лестным и романтичным. Правда, девушки и женщины, которых он приводил к себе вечером, были по большей части именно такие, которых утром ему видеть не хотелось. Поэтому среди ночи он ласково, поцелуем, поднимал полусонную партнершу и предлагал деньги на такси.
Но перед этим, еще в постели, Элиаз предлагал женщине — давай я тебя сфотографирую. На этот случай у него была заготовлена простенькая формула, перед которой до сих пор ни одна не устояла. Ты наверняка уже от многих слышала, говорил он, доставая аппарат, какое у тебя необычное лицо (или ноги, или грудь, или шея, как придется). Меня, как художника, это особенно впечатляет, хочется зафиксировать, может быть, использую впоследствии. Иной раз женщина отнекивалась, стеснялась или смеялась, говорила, что не верит комплименту, но в конце концов, кроме жен приятелей, поддавались все. Многие настаивали на том, чтобы одеться. Элиаз не возражал, хотя предпочитал в постели, полуприкрытую. А некоторые охотно снимались голые, и эти фотографии Элиаз даже издали не показывал приятелям, считал, что неэтично, да и опасно. Не каждая уходила без боя, однако Элиаз мягко, но неуклонно настаивал на своем — срочная работа, важная деловая встреча, непредвиденный наезд родственников, все шло в ход, — и остаться на ночь ни одной еще не удавалось. Больше двух-трех раз одну женщину он к себе не приводил, да и сами они не всегда стремились встретиться с ним снова.
Слава богу, с Лоис эти проблемы не грозили. Правда, возникла другая, временная, конечно, но в данный момент очень некстати. Ах, если б покончить с этим прямо сейчас, вот тут, без раздевания и прочей волынки. И поза у нее такая удобная, и в лицо не смотреть, и они ведь наверняка любят так, раскованные американки. Но сейчас это будет неправильно, преждевременно, да и не получится...
— ...Я готова платить, — сказала Лоис, пытаясь повернуться к нему лицом.
— Деньгами, моя прелесть, деньгами, — прошептал Элиаз ей в затылок и, не разжимая объятий, повлек ее потихоньку в угол, где стояла намеченная к продаже картина.
— Тебя именно деньги возбуждают? — с вызовом спросила Лоис.
— Именно ты меня возбуждаешь, — шептал Элиаз, держа ее одной рукой, а второй захватывая картину.
— Именно я?
— Ты, моя красавица.
— Что-то это не чувствуется, где должно бы, — заметила она, прижимаясь к нему твердым настойчивым задом.
— Всему свое время. Это на десерт.
Элиаз слегка отстранился и обеими руками поднял перед ней картину. Замкнутая в кольце его рук, женщина не смотрела на картину, молчала, опустив голову.
— Ну посмотри же. Как тебе?
Лоис наклонилась, выскользнула из-под вытянутой руки. Ее хорошо сделанное лицо, только что такое определенное, было слегка смято, сместились четко намеченные черты, сквозь них на мгновение проступил возраст.
— Это такие твои любовные игры? — спросила она, слегка задыхаясь. Отвернулась и быстрыми прикосновениями пальцев вернула лицу его обычные очертания.
Но Элиаз и не смотрел на ее лицо.
— Нет, моя радость, это мои торговые игры. Художнику тоже надо кушать каждый день.
— А! Ну, тебя ведь твой арабский друг даром накормит!
Элиаз поморщился:
— Оставь, зачем же так. — Ему становилось тягостней с каждой минутой. Он опустил картину, приставил ее к стене. — Так что скажешь? Нравится?
— Сойдет. — Она мельком взглянула на картину. — Повешу куда-нибудь. Сколько?
Элиаз назвал цену.
— Ну, это ты перебрал. Четверть будет в самый раз. Только вынь из рамы, велика, неудобно везти. Оставь на подрамнике и заверни, ничего ей не сделается.
Она говорила деловым, сухим тоном, словно это не она только что дрожала и извивалась у него в руках. И лицо ее было прежнее, отчетливое и не выражающее ничего, кроме превосходства и легкой иронии.
Торговаться Элиаз не стал, на большее надеяться было трудно. Ему хотелось одного: чтоб заплатила и ушла. Он быстро открепил подрамник от рамы и стал заворачивать картину в специально заготовленную для этого подарочную бумагу.
— Красивая бумага, — сказала Лоис.
Хм, бумага красивая. Ну и черт с ней, только бы поскорей. Заворачивал он неловко, жесткая бумага пружинила на сгибах, картина выскальзывала из неуклюжей упаковки.
Лоис тем временем прохаживалась по галерее. Толкнулась в полуоткрытую дверь и со словами: “А, ты здесь и живешь!” — вошла в заднюю комнату. Ну и пусть, пусть полюбуется, как живет бедный художник. “Тебя именно деньги возбуждают”, вот стерва.
Через минуту оттуда послышались высокие, взвизгивающие звуки. Чего это она, чего смешного нашла, удивился Элиаз, торопливо обматывая пакет клейкой лентой. Или истерика? Плачет? Ну, беда.
Но Лоис вовсе не плакала. Она вышла из комнаты, держа открытый альбом с фотографиями. Она листала его и заливалась натужным хохотом:
