Энсон Кэмерон - Жестяные игрушки
Он достает из своего портфеля вырезанную из газеты фотографию. Портрет высокого мужчины. Голова и плечи которого возвышаются над пейзажем восторженных последователей, протягивающих к нему руки, пытающихся дотронуться до его замечательного легкого костюма, словно все они, одетые в одинаковые футболки, боятся не только за него, но и за покрой этого его костюма. Он стоит с высоко вздернутым подбородком, и его седеющая грива, уложенная аккуратными, зачесанными назад волнами, падает на воротник, а губы чуть надуты, словно от брезгливости. Он не смотрит на толпу в одинаковых футболках, на которых крупными буквами написано: «ВРЕМЯ ПРИШЛО». Заломив бровь, смотрит он поверх этого похожего на гидру тысячеголового пейзажа куда-то вдаль, словно там, вдали, взгляд его насмерть поражает злобную тварь по имени Судьба.
Мистер Кэррол демонстрирует нам эту вырезанную из газеты фигуру, чтобы все разглядели ее хорошенько, а потом идет по классу и сует каждому под нос, словно персонально знакомя с ней, и говорит нам, что вот провидец, который ослабит свинцовый гнет скваттерократии и урежет власть промышленникам голубых кровей, которые пытаются сделать из этой страны этакую сушеную Англию. Хотя вряд ли вы услышите такие слова от своих родителей, добавляет он, ибо в этих краях они по большей части симпатизируют свинцовому гнету сами-знаете-кого, да и себя считают обладателями этой проклятой голубой крови.
Он пришпиливает эту газетную фотографию на висящую в углу класса доску объявлений между листовкой о пользе оральных прививок против полиомиелита и листком, требующим от всех нас приобрести по стальной расческе и более того, принести ее в школу как доказательство, что мы ее приобрели с целью борьбы с потенциальным распространением вшей, каковые были уже обнаружены не потенциально, а очень даже фактически в волосяном покрове отдельных учеников третьего класса. Объявление называет близнецов Томпсон «волосяным покровом отдельных учеников третьего класса», но мы-то все равно знаем, что речь идет именно о них, и что они просто бедны и просто грязны, а вовсе никакой не волосяной покров.
Некоторое время он смотрит на фотографию, пришпиленную между медицинскими объявлениями, потом тычет в нее пальцем и говорит, что вот перед нами человек с международным авторитетом, который наконец принесет в эту страну культуру, которой ей так не хватает. И он вздыхает, и поглаживает свою рыжую бороду, и поднимает взгляд на небо за окном — взгляд, возможно, затуманенный образом провидца, который разом ослабит свинцовый гнет, и убавит власти, и принесет культуру — все задаром, одним взмахом своей зачесанной назад гривы седеющих волос и одним взглядом куда-то вдаль.
М-р Кэррол возвращается к доске и развязывает свой коричнево-оранжевый галстук. Снимает его через голову. Начинает расстегивать свою рубаху в коричневую и оранжевую полоску. Спроси его, не похож ли он на апельсин в этой рубахе, и он тебя выпорет. Он переводит взгляд с одного на другого. Мы ощущаем себя неуютно под его взглядом, мы почти готовы спасаться бегством. И когда он расстегивают свою рубаху до самого низа, он распахивает ее, демонстрируя светло-голубую футболку, которая объявляет нам, как раз между бугорками его сосков, что «ВРЕМЯ ПРИШЛО».
* * *Поэтому вполне естественно, что я пишу письмо мистеру Гофу Уитлему и говорю ему, что собираюсь его убить. Потому что это он главныйсукинсын м-ра Кэррола, и, возможно, я и не смогу его убить, но уж немного страха и ненависти напущу.
Я беру папину пишущую машинку «Бразер», которая едва не отрывает мне руки своим весом, когда я снимаю ее с высокой тумбочки в кабинете, И я печатаю это письмо одними указательными пальцами, елозя ими по клавиатуре в поисках нужной буквы..
Мистеру Гофу Уитлему, хрену собачьему.
Время пришло, детка. Правда пришло. И вот как ты умрешь. Я наймусь на работу поваром к тебе в дом. Или наймусь на работу поваром к тебе в парламент. И это клево, потому что Австралийское Содружество будет платить мне за то, что я убью тебя. И как-нибудь хлеб, или булочка, или пирог, который ты съешь, будет испечен из отравленной муки. Звоночек слышал? Отравленная мука говорит тебе о чем-нибудь? Ты будешь корчиться, как змея, на ковре своего овального кабинета. Жопа. Может, сдобная пышка.
Убрав тебя, я как-нибудь ночью залезу к тебе в дом или в парламент и украду твоих детей. Одного я для разминки утоплю в аквариуме. Надеюсь, что у тебя несколько детей. И еще, что у тебя есть аквариум. Страшная эта штука, аквариум, если смотреть на него изнутри.
Остальных я украду. Посмотрим, как тебе это понравится. Твои дети пропали, и ты не знаешь куда. Может, ты покончишь с собой. Потерпи. Не надо. Я скажу тебе, куда они попадут. Я продам их какой-нибудь запрещенной секте. Ну, из тех, что трахаются с детьми, и жгут свечи, и поют песни о том, каким говном будет жизнь для того, кто не с ними. И для твоих детей тоже. Ищи их как дурак, мистер Уитлем. Тебе их никогда не найти.
Положил на тебя,
Хантер Карлион.
Я опустил это письмо в ящик на углу нашей улицы. Возможно, я совершил ошибку. Да и подписаться по-взрослому, с завитушками, тоже, возможно, было ошибкой.
* * *Представители нашей хрупкой и прекрасной демократии, то есть Австралии, объявили о своем приходе, ногой распахнув нашу заднюю калитку, и покашляв со стороны южного угла нашего дома, и покашляв со стороны северного угла нашего дома утром на Пасху, когда мы с папой устраивали ленч с барбекю у нас в саду, пригласив в гости «Вольво»-мужа с «Вольво»-женой и представителя «Форда» из Далласа. Это была не та «Вольво»-семья, что во время войны за мачете. Та семья вернулась к своим далеким северным Рождествам. Это была семья через две «Вольво»-семьи после них. Эта «Вольво»-семья была старше и жирнее.
Шведы и американцы не претендуют на место в моем прошлом, а я не претендую на место в их будущем. Поэтому цвет моей кожи их не беспокоит. Им нравится этот Пасхальный ленч со мной и с папой под нашими пальмами в этой странной и далекой, покупающей грузовики стране.
Однако вдруг из-за углов нашего дома появляются люди в костюмах. Точнее, они стоят там, прислонясь к углам, и покашливают, давая нам знать, что они там. И стоят в раскрытой нараспашку задней калитке, давая понять, что они здесь и что они открывают все ногой нараспашку. Что они нас окружили. Трое. Каждый из них согнул правую руку в локте так, что кисть находится где-то за правым ухом, и в руке этой, как раз за этим правым ухом, зажат револьвер дулом вверх. Этакая официально санкционированная поза. Или подсмотренная в каком-нибудь голливудском боевике. На всех троих зеркальные темные очки — несмотря на то что все небо в цепочках темных грозовых туч. По одному вышли из-за углов дома, а третий распахнул заднюю калитку ударом почти-кун-фу.
— Кто из вас тут Хантер Карлион? — хочет знать мастер почти-кун-фу, распахнувший нашу заднюю калитку своим начищенным до блеска черным ботинком. — Который? — Свободной от револьвера рукой он тычет в трех вероятных — взрослых — носителей этого имени. Тычет в перепуганного, среднего возраста «Вольво»-мужа в шортах лимонного цвета, длинных гольфах лимонного цвета, перепуганно разинувшего рот. — Вы? — «Вольво»-муж едва заметно мотает головой.
— Вы? — тычет он в Деррила, неудачника лет двадцати пяти, посланного «Фордом» на край света, который как раз только что рассказывал нам про разгул преступности в Далласе, о праве на ношение оружия, и о ношении этого оружия, и о том, как это оружие наставляют на лоботрясов-мексиканцев на принадлежащей его отцу стоянке грузовиков в Далласе, когда эти лоботрясы-мексиканцы напрашиваются, чтобы на них наставляли это оружие, что происходит в среднем раз в две недели. Так вот, этот Деррил стоит, подняв обе руки вверх, и лепечет: «Не стреляйте, Боже, только не стреляйте. Это не я. Я американец», — и наверняка показал бы на меня, если бы его руки не были заняты над головой, так что он может только кивнуть в мою сторону.
— Вы? — тычет он в папу, который стоит рядом со мной с бутылкой пива в руке, и чуть разжимает руку, и бутылка скользит в его пальцах до тех пор, пока пальцы не сжимаются на ее горлышке, и он перехватывает ее так, что это уже не просто дубинка, но палица, а сам он прикидывает возможность размозжить черепа трем стоящим с трех сторон вооруженным мужчинам, чтобы его при этом не изрешетили пулями. — Вы? — Отец продолжает прикидывать в уме.
Мужчина у задней калитки не спрашивает «Вольво»-жену, не она ли Хантер Карлион. Меня он тоже не спрашивает. Продолжая держать револьвер дулом вверх у правого уха, он делает пару шагов от калитки и своим почти-кун-фу с размаху бьет начищенным до блеска черным ботинком по цветочному горшку. Горшок падает и разбивается, рассыпав землю по мощенной кирпичом дорожке. Помимо земли на кирпичи высыпаются кое-какие мои пластмассовые игрушечные звери — я уже сам забыл, когда спрятал их в этом горшке. Петух, две коровы и жираф.
