Павел Вежинов - Весы
– В любом сне что-то есть… По крайней мере, так говорят психологи.
– Оставь психологов, они меня не интересуют! Этого их умишкам не понять!
Он одним духом опорожнил рюмку и возбужденно заговорил:
– Я тоже расскажу тебе сон. Видел я его давно, пятнадцать лет назад. Тогда мы с тобой еще не были знакомы… Будешь слушать?
Слушать не хотелось, но я махнул рукой:
– Давай, раз начал.
– Тогда я только что женился. В первый раз и, будем надеяться, в последний. Не по любви и не из расчета, а, пожалуй, по склонности. Жена у меня была на редкость красивая – на мой вкус, разумеется. Немножко пухленькая, вся такая розовая, похожая на пончик с мармеладом. И ужасно ленивая! Уходя по утрам, я оставлял ее на кровати и там же заставал в обед – с остатками клубничного варенья на губах. Это меня не трогало или, по крайней мере, мне так казалось. Главное, что я заставал ее дома, а не на каком-нибудь бойком месте. Мы жили тихо и мирно, ни разу не поссорились. Она даже готовить не умела, да мне это и не требовалось. Я и без того никому не позволяю готовить для себя. Старикан, скажи мне, действует тебе на нервы этот образ или не действует?
– Немножко действует, – признался я.
– Да, немножко, в том-то все и дело. И еще я должен сказать, что мы спали в одной комнате, но в разных кроватях. По моему желанию – я не мог бы спать в одной кровати даже с Афродитой. И вот однажды ночью она мне приснилась. Не буду рассказывать тебе весь сон, но мне снилось, что я душу ее за горло. С какой-то дикой свирепостью, как душат змею! Питона, например. Я ее душу, шея у нее становится все тоньше и тоньше, вытягивается в корабельный канат, но я все не могу открутить ей голову. Ведь отвратительно?
– Ничего, давай дальше.
– Проснулся я потрясенный, бросился в ванную; меня рвало так, что кишки вывернулись наизнанку. Потом я вымылся и снова вернулся в спальню. Юлия проснулась и смотрела на меня, ничего не понимая. Старикан, хочешь верь, не хочешь – нет, но шея у нее была вся красная, будто я в самом деле душил ее.
Я испугался – лицо его застыло в гримасе, как у параноика. Он смотрел на меня, будто я и есть тот самый питон, на котором он пробовал свои мускулы.
– Ты шутишь! – заметил я как можно спокойнее.
– Клянусь тебе, старикан, это правда! Верно, есть фанатики, которые в религиозной экзальтации способны пустить себе кровь между ребрами. Но какая могла быть связь между живым человеком и сном? Неужели она была во мне – то есть не она, а ее дубликат?
– Тебе и это снилось, – уверенно сказал я. Он озадаченно умолк, хотя и ненадолго. I – Может быть… Ну, неважно. Я не затем рассказываю тебе всю эту историю. Прошло два года, я совсем забыл свой отвратительный сон. Или просто прогнал его из памяти. И вот однажды вечером я действительно чуть не удушил ее! Точно таким же образом! И не во сне, старикан, а на самом деле. И самое главное, я не знал, за что душу ее, просто она мне надоела до смерти. Он замолчал. Что можно было ему сказать? Я отошел к окну и посмотрел на улицу. Ночь была такая темная, непроглядная, что я ничего не увидел. А вчера мне показалось так светло! Что если я попал в какое-то иное время, подумалось мне. И я снова осмотрел комнату.
– Вино! – бормотал Христофор. – Разве это питье? Вот я сейчас сделаю кровавую Мери, хочешь?
– Делай что хочешь, – ответил я, все еще не стряхнул себя впечатление от его дурацкого рассказа.
Он пошел на кухню, а когда вернулся, лицо его было спокойно, он даже улыбался. В руках он держал два высоких кровавых стакана – это и была «блада Мэри», его любимая смесь водки и томатного сока. Один стакан он поставил передо мной, после чего уселся в плетеное кресло.
Значит, что же выходит, старикан? Из твоего сна и моего сна? Выходит, что где-то глубоко в подсознании… глупости, почему в подсознании? Где-то глубоко в нас, – не хочу сказать, в душе, я не знаю, что такое души, скрывается второй разум, куда тоньше, куда чувствительнее первого. Разум наших чувств, скажем так. Он почуял, или понял, истину раньше меня или раньше моего сознания. Она была не только ленивой, как я тебе сказал. Она была наглой, развратной, жестокой. И самое скверное – бесконечно бесстыдной… Но как этому второму разуму предупредить нас, – и меня, и тебя, – если у него нет прямой связи с нами? Никак, только через сон… Тебе холодно, старикан. Дать тебе что-нибудь накинуть на себя?
– Нет-нет…
Но Христофор все же встал и принес мне легкий серый свитер. Я одевался, а он наблюдал за мной с какой-то, как мне показалось, затаенной любовью.
– Та женщина, старикан, – та, с распоротым животом… Ты хорошо видел ее лицо? Она никого тебе не напомнила?
– Нет, – неуверенно ответил я.
– Не может быть! Ты просто забыл. Сон не выдумывает новые лица, сон просто комбинирует известные тебе. Он слеп для внешнего мира и все' берет из внутренних складов человека.
Это показалось мне интересным. Как бы ни были странны и неожиданны, образы моего сна, в них все же было нечто знакомое, почти на грани пережитого.
– А это была не Лидия? – внезапно спросил он. Я дрогнул.
– Почему Лидия?
– Давай поразмышляем. Что такое бесы? Бесы– это человеческие страсти, доведенные до пароксизма. А что такое страсти? Обычные человеческие чувства, которые мы непрерывно раздуваем в себе. Главным образом, из алчности, чтобы увеличить наслаждение, которое они нам доставляют. Или от нехватки – чтобы компенсировать нечто упущенное. Но я всегда спрашивал себя: хорошо, чувства есть и у животных, у них они даже сильнее, чем у человека. Почему же у них нет страстей, не говоря уже о бесах? Почему не бывает порочных животных, страстных животных, жестоких животных? Они всегда довольствуются тем, что имеют, даже волки, даже гиены. А если какой-нибудь тигр вдруг взбесится, в этом виноваты только люди, которые озлобили его. Тигр никогда не мстит животным, он мстит только людям. Почему так, старикан?
– Ты мне сначала скажи, почему ты впутываешь сюда Лидию.
– Постой, не торопись обижаться! – в нетерпении воскликнул он. – Дойдем и до этого. Сначала я отвечу на свой вопрос. Люди отличаются от животных только тем, что обладают разумом.
– Это неверно! – резко ответил я. – И у животных есть какой-то разум! Как есть разум и у меня! И у иных есть память, как есть память и у меня. Но у животных нет самосознания, как нет его и у меня.
Христофор смотрел на меня неподвижным, тупым взглядом. Алкоголь уже явно повлиял на его мозг. Но не угасил его, а только подбавил горючего.
– Откуда ты это взял? – озадаченно спросил он. – Такого ты мне никогда не говорил.
– Потому что никогда не попадал в положение вроде теперешнего.
Ты, старикан, перебираешь ярлыки, а сути не касаешься. Словами делу не поможешь, слова – убежище невежд. Дело не в словах, а в явлениях.
Здесь он был прав, конечно. Но я благоразумно молчал. Его болтовня начинала слегка досаждать мне. Христофор будто угадал мои мысли.
– Выпей, выпей, – сказал он. – Не то мы с тобой разменемся посреди моста.
Я вздохнул и выпил одним духом полстакана. Молодец! – воскликнул он. – Это другое дело! И не будем спорить о словах – сознание, самосознание… Я, старикан, побывал в Серенгети, причем недавно, в прошлом году. Знаешь, что произвело на меня самое сильное впечатление? У животных нет страха друг перед другом. Львы, гиены, антилопы до сих пор живут в близком соседстве и не обращают друг на друга никакого внимания. Все они боятся только человека. Кроме обезьян. Обезьяны боятся всех. И так крикливы, что их никто не выносит, кроме людей. Тех самых обезьян, от которых произошел человек. По-моему, нет животного уродливее обезьяны. Это какая-то карикатура или пародия на животное. Действительно, что за дурацкое существо был наш далекий пращур? Никаких защитных средств – ни копыт, ни зубов, ни когтей. А ведь довольно крупное животное, легкая и вкусная добыча. Кто согнал его с дерева? Наверное, нужда. Как ему удалось уцелеть? Слушай, старикан: разум у человека рожден страхом.
– Тогда что породило труд? – с раздражением спросил я. – Что создало общество?
– Старикан, все та же смесь страха и разума. К сожалению, труд появился слишком поздно. По-моему, гораздо позже общества, которое возникло из стремления к безопасности. Появились же за миллионы лет до этого стада слабых и беззащитных животных!
Он умолк, обессилевший и весь в поту от душевной ярости.
– А что, по-твоему, создало Лидию? – спросил я.
– Если руководствоваться той же логикой, именно страх.
– Страх чего? – вскинулся я. – Чего ей бояться? Меня? Людей?
– Откуда я знаю, чего! – чуть не крикнул он. – Всего! Вместо того, чтобы избегать страха, мы превратили его в кошмар! Не каждая душа может выстоять, старикан… И наступает саморазрушение…
– Не верю в это слово! – нахмурился я. – Основное стремление каждого живого организма – сохранить самое себя. А не разрушать себя. Это – элементарный закон природы.
