Иэн Бэнкс - Чистый продукт. В поисках идеального виски
Так и тянет накупить гору закусок, особенно сыров, но нам ведь нужно искать этот дурацкий фонтан. Бутылкам ничего не сделается, хоть носи их с собой в полиэтиленовом пакете, хоть забрось в машину, а сыр, мясо и прочие продукты на жаре либо расплавятся, либо протухнут, так что все эти соблазны оставляю лежать на холодных магазинных полках.
В конце концов находим фонтан рядом с городской администрацией, на другой стороне объездной дороги. Теперь это совсем не фонтан. Его засыпали землей и превратили во внушительную цветочную клумбу с диковатым гигантским навершием в середине, которое больше подошло бы для карнавального шествия. Делаем фотографии, проникнутые, как и четверть века назад, общим разочарованием, открывам жаровню, в которую превратился на солнцепеке наш «Ягуар», даем ему слегка охладиться и собираемся по пути к побережью осмотреть пару дистиллерий. Надеемся, что там будет попрохладнее, чем в элгинской душегубке, особенно если мы обойдем стороной перегонные цеха и задержимся в складских помещениях.
Вискикурни «Даллас Ду» (Dallas Dhu) и «Бенрóмах» (Benromach) вновь открыты после смены владельцев, хотя производство ведется только на одной. «Даллас Ду», что непосредственно к югу от Форреза (Forres), – это недоразумение: музей дистилляции, виски не производит. При том что многие другие дистиллерии выглядят и ощущаются как слегка одряхлевшие музеи, но при этом, по странному совпадению, еще и производят скотч, «Даллас Ду», должно быть, олицетворяет новым статусом попытку заполнить брешь на туристическом рынке, видимую разве что под электронным микроскопом. Но кому-то, наверное, нравится. По-моему, дела здесь идут неплохо, посетителей привозят автобусами, планировка прекрасная, персонал в высшей степени дружелюбен и энергичен. Покупаю винтажную бутылку двадцатилетней выдержки 1980 года. Напиток очень светлого цвета. По характеру виски тоже светлый, но обнаруживает прекрасный вкус, атласную текстуру, цветочные нотки. Жаль, что после реализации существующих запасов этот молт исчезнет.
«Бенромах», который тоже находится у Форреза, но ближе к морю, купили «Гордон и Макфейл», независимые бутилировщики из Элгина. Должно пройти немало времени, прежде чем выпущенный под их началом виски появится в продаже. Впрочем, производство было возобновлено уже пять лет назад; возможно, владельцы активно осваивают итальянский рынок; ну а я тем временем покупаю бутылку восемнадцатилетнего молта прежней инкарнации. Его золотисто-коричневый цвет напоминает мне светлый грецкий орех, в букете тоже присутствуют нечто ореховое и древесно-дымчатое, с сильным акцентом хереса. Надо будет дождаться появления нового продукта и сравнить.
Двигаемся к побережью и к дюнам Финдхорна. За вытянутым у воды городком, среди песков и деревьев, река образует небольшую дельту, где по случаю хорошей погоды кипит жизнь. Повсюду небольшие шлюпки и катера. Еще мороженого. Лениво брожу по набережной и уже достал ребят, указывая на каждую дорогую яхту фирмы Drascombe Boats или катер фирмы Orkney Boats.
– Эй, как по-вашему, мы тут увидим Майка Скотта? [48]
– Нет.
Покинув Финдхорн, проезжаем вдоль забора бывшей военно-воздушной базы «Кинлосс». Когда мне было лет девять, мы с родителями приехали в эти места отдыхать, и отец, полагая, что мне будет интересно, поставил меня у этого забора, в считаных метрах от взлетно-посадочной полосы, когда взлетал «Шеклтон». «Шеклтон» был морским патрульным самолетом авиакомпании «Эйр Саут-Уэст», переделанный из старого бомбардировщика «Ланкастер» времен Второй мировой войны, с четырьмя оглушительно грохочущими винтовыми двигателями. Когда он пронесся в двадцати футах надо мной, я чуть не обделался.
Признавшись, какого страху нагнал на меня этот эксперимент, я заподозрил неладное, потому что папа лишь улыбнулся. Но в тот же вечер он реабилитировался: договорился, чтобы меня прокатили на катере воднолыжной станции. Кто-то из экипажа «Шеклтона», летавший на нем много позже положенного срока списания, метко охарактеризовал его не как самолет, а как тридцать тысяч заклепок в плотном строю. Таких старых самолетов здесь больше нет, но по пути обратно в Форрес мы видим в небе кое-что не менее впечатляющее: огромные широкие колышущиеся стаи птиц – вероятно, гусей, но с такого расстояния определить не могу, – заполонившие небо над далекими лесами и дюнами.
Дорога A940/939, ведущая на юг от Форреса, в основном совпадает со старой военной дорогой, и это одно удовольствие: прекрасная лента асфальта вьется среди сосен, которые держатся корнями за песчаную почву, вверх по лесистым холмам, в сторону открытой пустоши у Лохиндорба (Lochindorb), потом вновь ныряет в лес и продолжается в тени останков старой, ныне разобранной железной дороги. Представляю, каким захватывающим был железнодорожный маршрут. Даже голый костяк этой ветки производит впечатление. В наше время здешние мосты, виадуки, въезды в туннели принято щедро украшать крупными архитектурными детялями в шотланском баронском стиле и увенчивать зубчатыми парапетами. Пусть в такой отделке есть некое функциональное излишество, я не возражаю: выглядит превосходно, и дорога, сама по себе маленький шедевр, получает достойное обрамление.
– Вот в чем причина, – изрекает с заднего сиденья Дейв, когда мы проезжаем вблизи Лохиндорба.
– Что еще за причина?
– Эта часть Шотландии нравится мне не так, как западная.
Мы с Джимом переглядываемся. Джим пожимает плечами:
– Не из-за того же, что здесь слишком много дистиллерий?
– Здесь не хватает воды, – с нажимом произносит Маккартни.
Я теряюсь.
– Для чего? Для разбавления виски?
– Да нет же, – говорит Дейв. – Здесь не хватает лохов.
– Не хватает лохов?
– Ну да. Холмы, речки – это все хорошо, но побережье слишком ровное и лохов почти нет.
– Ты о каких? О морских заливах или о внутренних озерах?
– И о тех, и о других.
– А ведь он прав, – говорит Джим. – На этой лесистой косе явно не хватает водных просторов.
– Да и горы не помешали бы, – продолжает Дейв, увлекаясь затронутой темой. – Настоящие, скалистые.
Кошусь на Джима:
– Господи, на него не угодишь.
– У Маккартни чрезвычайно жесткие географические требования.
– А больше тебе ничего не требуется? – спрашиваю я. – Архипелаги, перешейки? Вулканы?
– Не. Мне бы только лохи да горы.
– Положись на нас, Дейв, – говорит Джим.
– Это правильно. Посмотрим, что можно для тебя сделать.
Маккартни доволен.
– Ладно уж. На досуге займитесь.
Теплым вечером собираемся вернуться в «Браконьерский бар», чтобы еще раз погонять шары, выпить и закусить. Но сперва – в коттедж, к нашим быстро растущим запасам великолепного виски. В результате я впадаю в приятно сумеречное, чуть смешливое состояние. Иду к старой телефонной будке, чтобы позвонить домой, но там не отвечают. Не вешаю трубку: меня завораживает негромкое «пи-пи» (пауза), «пи-пи» – такой рингтон сейчас можно услышать только в таксофоне. Через некоторое время мне слышится «и-ди» (пауза), «и-ди», и я смеюсь оттого, что меня послали. Это уже перебор. Повесил трубку, отдышался, вытер слезы – можно возобновить партию в бильярд. Которую я благополучно сливаю, потому что уверен, единственная причина – в том, что меня потрясывает от смеха: после стаканчика виски со мной всегда так.
В баре развлекаемся, как можем. Наша естественная среда обитания – по эту сторону барной стойки. Теперь, много лет спустя, наш опыт с баром «Клáхан» в Дорни кажется уродливым отклонением. Рулил этим заведением Джим, потом Дейв, которому помогала его подруга Дженни, при любой возможности наезжавшая из Абердина, и даже мы с Энн подписались неделю постоять за стойкой, чтобы Дейв и Дженни могли перевести дух. Бывало, дела шли в гору, но в целом наша затея окончилась полным крахом. В общей сложности мы вложили в дело более четверти миллиона фунтов, а продали за пятьдесят штук. Даже самый творческий бухгалтер не предотвратил бы этой финансовой катастрофы. Ну, ничего, по крайней мере мы не умерли и даже не расплевались.
Возвращаемся в коттедж, чтобы еще разок попробовать силы в забойной игре на девяти досках, выпиваем еще вина и виски, глупеем и садимся играть в скрэббл.
В какой-то момент Джим опять выдает загадочное слово: «Умисись». «Шашоля» нового времени.
– Умисись.
– Умисись?
– Как он сказал? «Умисись?»
– Да. Прямо-таки сказал. «Умисись». Верно? Ты ведь так сказал?
– Чего?
– «Умисись».
– Ну да, я.
– И?
– Что «и»?
– Как это понимать?
– Что понимать?
– Что это означает?
– А я знаю?
– Должен знать – ты же сам это сказал.
– Забыл.
– Напрягись, вспомни.
