Такэо Арисима - Женщина
Курати в ответ пробормотал что-то. Он, пожалуй, уже готов был согласиться с хозяйкой, но Йоко заявила, что вряд ли удастся замять эту историю, как бы ловко хозяйка ни повела дело, потом пояснила, что все это затея госпожи Тагава, почему-то враждебно настроенной к Йоко, а «Хосэй-симпо» принадлежит доктору Тагава, почему, собственно, там и появилась заметка. Связь между Тагава и газетой явилась для Курати совершенной неожиданностью.
– А я было подумал, что это работа Короку. Ненадежный малый. Впрочем, сделай это он, заметка вряд ли появилась бы так скоро.
Курати спокойно встал и вышел в соседнюю комнату переодеться.
Не успела горничная убрать со стола, как доложили, что пришел Кото.
Йоко немного растерялась. Заказанное платье еще не было готово, и она надела легкомысленное, плотно облегавшее фигуру кимоно из полосатой материи с черным атласным воротником, какое иногда носят гейши. Она чувствовала себя хорошо в этом наряде, и Курати похвалил его, сказав, что кимоно ей очень идет. Оби из черного атласа с голубоватой подкладкой довершал туалет. Волосы были собраны в большой узел и украшены гребнем. «Ну, ладно, все равно. Удивлять, так уж с самого начала». И Йоко решила не переодеваться.
Кото неуверенно вошел в комнату. Он ни капельки не изменился. Ему, видимо, не очень понравилась гостиница, чем-то похожая на ресторан. Йоко окончательно сразила его своим видом, и он не мог скрыть удивления. «Прежняя ли это Йоко?» – было написано на его лице.
– А, Гиити-сан, здравствуйте. Как давно мы не виделись! Не замерзли? Присаживайтесь к хибати. Простите, одну минутку. – С этими словами Йоко, ловко изогнувшись, достала из коробки хаори с гербами и, не вставая, надела его. Тонкий, едва уловимый аромат распространился по комнате. Йоко, словно не замечая, какое впечатление произвел на Кото ее вид, держалась с ним непринужденно, как с младшим братом, с которым только вчера рассталась, а в своем нарядном кимоно чувствовала себя так, будто носила его по меньшей мере лет десять. Вид у Кото был растерянный. «А он все такой же, – подумала Йоко, – ловко сидящие хакама, грязноватое бумажное кимоно, крученые бумажные шнурки хаори». – Обстановка здесь несколько необычная, но прошу вас, чувствуйте себя свободно, как дома. Иначе нам будет трудно разговаривать.
Непринужденный, доверительный тон Йоко постепенно успокоил Кото, он смягчился и поднял на Йоко глаза, простодушные и в то же время проницательные.
– Прежде всего позвольте поблагодарить вас за сестер. Они были у меня позавчера: обе такие веселые.
– Ничего особенного я не сделал, только отвел их в пансион, – просто ответил Кото. – Вы здоровы?
После нескольких общих фраз Йоко осторожно перевела разговор на интересующую ее тему.
– Как назло, все сложилось так, что мне пришлось вернуться, не сходя на берег в Америке. Скажите откровенно, что вы думаете об этом?
Облокотившись о край хибати, Йоко то скрещивала пальцы рук, то снова разъединяла их и, не отрывая глаз, глядела в лицо Кото, стараясь прочесть на нем его мысли.
– Хорошо, я скажу вам правду, – решительно ответил Кото, чуть наклонясь вперед. – В декабре меня призовут в армию. Поэтому я начал приводить в порядок свою работу в лаборатории. Ни о чем другом и не думал и ничем не интересовался. О том, что вы вернулись, я узнал лишь после вашего звонка из Йокогамы. Правда, кто-то мне говорил, что вы возвращаетесь. Я подумал тогда, что у вас есть для этого серьезные причины. Но вскоре после вашего звонка я получил письмо от Кимура-кун. Оно прибыло с пароходом компании «Тайхоку-кисэнкайся», очевидно, дня на два раньше «Эдзима-мару». Это письмо я захватил с собой. Оно просто ошеломило меня. Письмо довольно длинное, я вам его оставлю, если захотите прочесть. Но, говоря коротко… – Кото помолчал немного, словно припоминая и систематизируя факты, изложенные в письме, – Кимура-кун, по-видимому, чрезвычайно опечален вашим возвращением в Японию. И еще он пишет, что над вами довлеет злой рок… И ни о ком не судят так неверно, как о вас… Никто не разгадал вашу сложную натуру, никто не попытался отыскать то драгоценное, что таится в глубине вашей души. Поэтому все ошибаются в вас, каждый по-своему. Он пишет, что в Японии могут возникнуть разные толки по поводу вашего возвращения, но ему будет тяжело, если я тоже поверю сплетням… Он считает вас своей женой и очень сожалеет, что вы, страдая от болезни, должны терпеть еще и преследования света. «Что бы ни говорили люди, – пишет он, – я буду счастлив, если ты поверишь мне. Если не можешь верить ей, верь мне, считай ее своей младшей сестрой и сражайся за нее…» Конечно, он пишет все это в самых высоких выражениях, но в общем там изложено примерно то, что я сказал. Поэтому…
– Поэтому… – нетерпеливо повторила Йоко, испытывая странное любопытство, как будто на ее глазах медленно разматывался запутанный клубок ниток, и в то же время оставаясь невозмутимой.
– Поэтому… Вот что… Я решительно не понимаю, как связать написанное в этом письме с вашими словами, сказанными по телефону: «Как все забавно получилось». Тогда я еще не видел письма Кимура, но тон ваш… быть может, виноват телефон… ваш голос звучал крайне легкомысленно. По правде говоря, мне стало очень не по себе. Я говорю прямо, что думаю, не сердитесь, пожалуйста.
– За что же мне сердиться? Очень хорошо, что вы откровенны со мной. Я потом и сама поняла, что следовало говорить иначе. По мнению Кимура, люди меня не понимают, но мне это безразлично. Я с детства к этому привыкла. И хотя изредка сердилась, что судят обо мне так несправедливо и неверно, все это меня в общем только смешило, понимаете? И вот тут… когда я услышала по телефону ваш голос, у меня от радости как-то нечаянно вырвались эти необдуманные слова. Что же касается ревизора Курати, который по просьбе Кимура заботился обо мне, то это очень любезный, искренний человек, но, так как мы познакомились с ним только на пароходе, я не могу считать его своим другом в такой степени, чтобы советоваться с ним обо всем. Стоило мне услышать ваш голос, как я почувствовала себя освобожденной из вражеского плена… Впрочем, оправдываться мне незачем. Расскажите лучше, как вы живете.
Кото хмуро смотрел на Йоко, в глазах его молниями вспыхивали чувства, глубоко спрятанные под толстым покровом идеалов истого пуританина. Не в меру стеснительный Кото, несколько привыкнув к человеку, сам того не подозревая, начинал смотреть на него испытующим взглядом, словно стремясь проникнуть в самую глубину его существа. Этот взгляд, в котором не было ни малейшего намека на дерзость, вызывал в Йоко смутное беспокойство. На первый взгляд Кото мог показаться недалеким – так мало разбирался он в житейских делах, не умея вникнуть в истинную сущность вещей. В действительности же он искренне стремился постичь сложность человеческой жизни. Сколько бы ни утешала себя Йоко тем, что Кото не способен разгадать ее до конца, взгляд его, мягкий и в то же время проницательный, говорил о том, что когда-нибудь он непременно проникнет в тайники ее души. «И все же ему придется долго и терпеливо ждать этого», – радовалась про себя Йоко.
С нескрываемым недоверием глядя на Йоко, Кото продолжал рассказывать. Прочитав письмо Кимура и не зная, как поступить, он немедленно отправился к тетке Йоко, присматривающей за домом на Кугидана, и попытался узнать, что она думает по поводу возвращения племянницы. Но тетка, видимо, затрудняясь определить, на чьей стороне симпатии Кото, и не желая попасть впросак, говорила весьма уклончиво и осторожно и посоветовала ему расспросить госпожу Исокава.
С госпожой Исокава Кото встретился в ее рабочей комнате при церкви в Цукидзи. И она сообщила, что дней десять назад получила от госпожи Тагава письмо, в котором та подробно описывала бесстыдное поведение Йоко на пароходе. Госпожа Тагава писала: «Я оказалась не в силах оберегать Йоко или хотя бы присматривать за ней в пути, и даже не попрощалась с нею. По слухам, она все еще остается на пароходе, ссылаясь на болезнь, но, если она вернется в Японию, станет очевидным, что ее отношения с ревизором зашли дальше, чем мы предполагали. Мне поистине нет прощения, что я не выполнила своей столь важной миссии, но я прошу вас быть снисходительной, ибо сделать это оказалось свыше моих сил». Госпожа Исокава заявила Кото, что хорошо знает госпожу Тагава и может поручиться за правдивость ее письма и потому сочла необходимым показать его ближайшим родственникам Йоко. На семейном совете было решено следующее: если Йоко вернется в Японию на «Эдзима-мару», считать, что она совершила тяжкое преступление, написать письмо Кимура, настоять на расторжении помолвки, а всем родственникам прекратить с ней какие бы то ни было отношения.
– Когда я услышал все это, – продолжал Кото, – то окончательно растерялся. Вы вот сейчас абсолютно спокойно говорили об этом ревизоре, а для меня вопрос о нем по-прежнему неясен. Я долго колебался, прежде чем встретиться с вами. Но я обещал и потом решил, что после разговора с вами все прояснится. Поэтому и пошел… Мне от души жаль Кимура-кун, он так одинок, а теперь еще получит от госпожи Исокава это ужасное письмо. Если все это ложь, скажите мне. Я не хочу судить о таком серьезном деле, не выслушав обеих сторон, – заключил Кото, печально и пристально глядя на Йоко.
