Малькольм Брэдбери - Историческая личность
Говард взвешивает выражение лица Кармоди, вежливое, серьезное, довольно нервное.
– Конечно, они справедливы, – говорит он. – Или вы хотите сказать, что я несправедлив в своих оценках?
– Не совсем так, – говорит Кармоди. – Я не думаю, что они беспристрастны.
– Конечно, они беспристрастны, – говорит Говард. – И соответствуют плохой работе. Это, вероятно, самые последовательно беспристрастные оценки, которые я когда-либо ставил.
– Они не соответствуют моим оценкам по другим предметам, – говорит Кармоди. – Мой ведущий предмет – английский, и я получаю «А» и «В» с плюсом. А еще социальная история; большая часть моих оценок за нее «В». Ну а по социологии только «Д» и «F».
– Не напрашивается ли вывод, что вы серьезно занимаетесь теми предметами, но не социологией?
– Я признаю, что социология меня не привлекает, – говорит Кармоди, – и особенно такая, какую преподают тут. Но я занимаюсь. Много и настойчиво занимаюсь. Вы признаете это в ваших пометках на моих эссе. То есть вы указываете в них, что работы чересчур много, но не хватает анализа. Но ведь мы знаем, что это означает, не правда ли?
– Да? – говорит Говард.
– Это означает, что я вижу все это не по-вашему.
– Да, – говорит Говард. – Не видите социологически.
– То есть социологически не по-вашему, – говорит Кармоди.
– A y вас есть социология получше? – говорит Говард. – Эта англо-католическая классицистско-роялистская муть, которую вы импортируете из ваших занятий английским и изволите называть социологией?
– Это общепринятая форма анализа культуры, – говорит Кармоди.
– Я ее не принимаю, – говорит Говард. – Эстетское пердение, которое к социологии никакого отношения не имеет, так как исключает все, что составляет истинное лицо общества. Под чем я подразумеваю нищету, расизм, неравенство, сексизм, империализм и угнетение и жду от вас рассмотрения и объяснения именно их. Но что я ни делаю, какую бы тему ни задаю вам, в ответ получаю всю ту же старую ветошь.
– В таком случае, – говорит Кармоди, – не справедливее ли будет признать, что мы расходимся во взглядах? И может быть, перевести меня к другому преподавателю социологии, такому, кто может счесть, что и такой подход имеет за собой что-то?
На лбу Кармоди выступили капли пота.
– А, понимаю, – говорит Говард, – вы думаете, что можете получить оценки получше от кого-нибудь еще. Меня обдурить вам не удалось, так вы рассчитываете проделать это с кем-то другим.
– Послушайте, доктор Кэрк, – говорит Кармоди. – Я никогда не сумею добиться вашего одобрения, никогда не стану радикальным настолько, чтобы удовлетворить вас. У меня есть свои верования и убеждения, как и у вас. Почему вы не можете дать мне шанса?
– И каковы же эти верования и убеждения? – спрашивает Говард.
– Ну, так уж вышло, что я верю в индивидуализм, а не в коллективизм. Мне противен этот бухгалтерский марксистский взгляд на человека, как звено в цепи производства. Я верю, что надстройка чертовски более важна, чем базис. Я считаю культуру самостоятельной ценностью, а не инертным описательным термином.
– Короче говоря, верования, несочетаемые с анализом, – говорит Говард. – Я вас не переведу. Вы либо примете некоторые социологические принципы, либо провалитесь. Выбирать вам.
Голова Кармоди резко наклоняется; и в свете, падающем в кабинет из-за спины Говарда, внезапно становится ясно, что в глазах Кармоди поблескивает опасная влага. Он опускает руку в карман своих наглаженных брюк, достает очень аккуратный носовой платок, разворачивает, встряхивает и сморкается в него. Высморкавшись, он смотрит на Говарда. Он говорит:
– Доктор Кэрк, вы либо неоткровенны, либо несправедливы. Вы знаете, что я вам неприятен. Я не придерживаюсь требуемых мнений, я происхожу не из требуемой среды и поступил сюда не из требуемой школы, я не то, что вам требуется, и потому вы меня преследуете. В этой группе я ваша жертва. Вы назначили меня на эту роль. И восстанавливаете против меня всех здесь.
Говард покачивается в красном кресле. Он говорит:
– Нет, вы сами себя назначили, Джордж. Посмотрите, как вы себя ведете. Вы всегда опаздываете. Вы никогда точно не делаете то, что вам задано. Вы нарушаете спонтанность и стиль группы. Если я прошу вас обсудить, вы читаете. Если я прошу вас читать, вы обсуждаете. Вы докучаете людям и раздражаете их. Вас окружает знобящий холод. Почему семинары, когда вы в них участвуете, перемалываются в прах? Вы никогда не спрашивали себя – почему?
– Вы меня достаете со всех сторон, верно? – спрашивает Кармоди, прислоняясь спиной к двери. – Я подделываюсь или проваливаюсь. А если я попытаюсь сопротивляться и сохранить себя, так вы – мой учитель, вы можете рвать меня в куски на людях и оценивать мои эссе наедине с собой. Не могу ли я все-таки существовать?
– Можете, – говорит Говард, – если способны измениться. Обрести способность симпатизировать по-человечески, какие-то контакты с другими, какую-то толику озабоченности, какую-то толику социологии.
– Вот видите, – говорит Кармоди, – это не моя работа, это я сам. Вы ставите мне оценку «F», чтобы провалить. Почему вы не скажете прямо? Что попросту я вам не нравлюсь?
– Что я думаю о вас, к делу не относится, – говорит Говард. – Мне может не нравиться чья-то работа без того, чтобы мне не нравился сам человек.
– Но в моем случае верно и то и другое, – говорит Кармоди, – так почему вы не допускаете, чтобы я получил заключение кого-то еще? Кого-то, кто не испытывает ко мне такой неприязни? Другого преподавателя?
– По очевидной причине, – говорит Говард. – Потому что я отвергаю ваше обвинение, будто мои оценки несправедливы. Ведь таково ваше обвинение, верно?
Кармоди опускает голову. Он говорит:
– Я пришел не для этого. Вы вынуждаете меня сказать то, чего я не хочу говорить.
Говард встает и выглядывает в окно. Он спрашивает:
– Я пришел, потому что у меня новый куратор, специалист по английской литературе, и она просмотрела все мои прошлые оценки и сказала, что я провалюсь. Я даже не знал. И она сказала, чтобы я пошел и поговорил с вами об этом.
– Полагаю, она не посоветовала вам выдвигать все эти обвинения?
– Нет, – говорит Кармоди, – она полагала, что вы мне поможете. Она ведь вас не очень хорошо знает, верно?
– Думаю, как и вы, Джордж, – говорит Говард.
Кармоди делает шаг вперед и опирается руками на спинку серого кресла.
– Я знаю о вас больше, чем вы думаете, – говорит Кармоди.
Говард поворачивается и смотрит на Кармоди.
– Что это значит? – спрашивает он.
– Ну, ладно, – говорит Кармоди, – вы вынуждаете меня сказать это. Но как вы думаете, что скажут люди вне университета, когда узнают, что вы делаете?
– Что именно?
– Преподаете политику на ваших семинарах, – говорит Кармоди. – Заманиваете всех радикальных студентов на ваши вечеринки; прощупываете их, втягиваете во всякие протесты и демонстрации, а потом ставите им хорошие оценки. У меня в этом портфеле мои эссе. И то, что вы царапали на них, «чистейший фашизм», «реакционная чушь». Я хочу знать, можно ли так обращаться со мной, обращаться подобным образом с кем угодно?
– Теперь вы высказались абсолютно ясно, не так ли? – говорит Говард. – Вы недвусмысленно меня обвиняете. Будем говорить без обиняков.
– Я этого не хочу, – говорит Кармоди. – Я хочу только беспристрастности.
Говард садится на свой стол и смотрит на Кармоди. Он говорит:
– Вы не понимаете очень многого, Джордж. И в частности, права на интеллектуальную свободу.
– Не понимаю, как вы можете говорить такое, – говорит Кармоди, сердито краснея, – или ко мне оно не относится? И я его лишен? Ведь только о нем я вас и прошу.
– Вовсе нет, – говорит Говард, – вы обвиняете меня в том, что я ставлю оценки в зависимости от моих политических предпочтений, и грозите мне разоблачением, если я не повышу вам оценки. Разве нет?
Кармоди смотрит на него. Он говорит:
– Послушайте, дайте мне шанс. Больше мне ничего не нужно.
– Нет, – говорит Говард, – вы меня шантажируете. Я больше не желаю видеть вас на моих семинарах.
Глаза Кармоди наполняются слезами.
– Я вас не шантажирую, – говорит он тихо.
– Абсолютно да, – говорит Говард, – я дал оценки вашим работам, какие они заслуживали, вы не в состоянии смириться с таким заключением, а потому приходите ко мне, и сыплете обвинениями, и угрожаете мне, и ставите под сомнение мою беспристрастность и компетентность всеми возможными способами. Мы называем это шантажом.
Руки Кармоди судорожно сжимаются на спинке серого кресла. Он говорит:
– Я просто просил шанс. Если вы мне в нем отказываете, мне придется обратиться к профессору Марвину. Я хочу, чтобы кто-нибудь еще прочитал эти эссе и проверил, насколько эти оценки и замечания беспристрастны и справедливы. Вот и все, чего я хочу.
