Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться
Меня заботит: надо ли расшифровывать ЦДЛ? Не надо. Заинтригую друга-читателя этой аббревиатурой. А Костю Киселева, вон того длинноногого малого в джинсах и с курткой через плечо, уже поджидающего меня на ступеньках, надо расшифровать. Костя Киселев родился в 1963 году в г. Долгопрудном под Москвой. Ходил в детский сад, учился в школе, успешно ее окончил и поступил в Литературный институт имени А. М. Горького на факультет прозы. Успешно окончил институт и поехал работать в наши края. Успешно работал три года в областной газете, Костя Киселев. А теперь работает в Москве сотрудником журнала «Мы», а живет в том же Долгопрудном. Русский. Женат. Теодоров должен ему тридцать пять рублей. (Вот так бы и писать мне всегда — ясно и просто. Цены бы мне не было как писателю! А то образы, сравнения, сложноподчиненные предложения, подтексты, балбес!)
— Здравствуй, Костя Киселев, — говорю я, подходя к нему.
Костя Киселев родился в 1963 году в городе Долгопрудном. Молодой, однако!
— Юраня! — оборачиваясь, восклицает он.
А Теодоров родился в 1950 году в городе Новокузнецке, бывшем Сталинске. Мы хорошо обнимаемся, разглядываем друг друга. Я немного встревожен, что Костя по-прежнему очень молодой; мне даже кажется, что он стал моложе, чем был в то время, когда я занимал у него тридцать пять рублей, а это было достаточно давно. Он отпустил небольшую светлую бородку, легкие светлые усы. Он голубоглазый, высокорослый. Он должен (мельком думаю я) непременно понравиться Софье Голубчик, бывшей Авербах, которая родилась в 1959 году, но в городе Виннице.
— Вы хорошо выглядите, Костя, — вслух одобряю я. — Сколько мы с вами не виделись?
— А полтора года уже, Юрий Дмитриевич, как не выпивали, — отвечает он, светло улыбаясь.
— А мы сумеем наверстать, как считаешь?
— Это смотря по тому, сколько у тебя капусты, — считает он.
— А нас в этот храм впустят?
— Я договорился. Все в порядке. Пошли!
— А ты, Костя, разве еще не член? — поднимаюсь я по ступенькам.
— Почти член. В разборе мое дело, — открывает он дверь и пропускает вперед. — А на хрена мне это нужно — не знаю! — И ослепительно, по-гагарински улыбается даме на вахте.
Она нас пропускает. И молодой серьезный человек в штатском на входе в буфет и ресторан нас не задерживает. С Костей Киселевым проще преодолевать контроли, чем с народным художником Н. Х. Ботулу.
— Вот что, Костя, — говорю я. — В кабак мы не пойдем. Ну его, кабак! Мы в буфете давай посидим, возьмем с собой запас и поедем к одной моей хорошей знакомой. Как смотришь?
— А кто такая?
— Артистка, Костя. Играла в моем незабвенном спектакле, и вот тогда я ее… это самое… изучал в перерывах между репетициями. Прекрасная женщина. Я уже договорился.
— А подружку имеет?
— О подружке позаботься сам. Вон их сколько за столиками!
— Да, это не проблема, — лучезарно улыбается светлобородый Киселев. Родился, между прочим, в 1963 году в городе Долгопрудном. — А я хотел повезти тебя по своим адресам.
— Ну, успеем и по твоим. Не сегодня, так завтра. Я вообще-то еду в Малеевку, в Дом творчества. На два дня уже опоздал, но ничего. Мы многое можем успеть. Мы же с тобой прозаики. Я рад видеть прозаика. А то у нас там, сам знаешь, поэт на поэте. Иногда обидно.
— Все ребята на месте? — оживляется Костя. Мы стоим уже в очереди к буфету.
— Все. Илюша на месте, Андрей, Митя, Егор, Вадя, Клара… — обстоятельно перечисляю я. — Только ты уехал, а остальные все на месте. Илюша недавно книжку новую выпустил. Андрей тоже. Я тоже не отстал, разродился. А ты как?
— Да как! — Киселев хмурится, теребя бородку. — Одна книжка выскочила. Так, ерунда, мелочишка. А капитальный свой труд не могу пристроить. Бардак у нас! В госиздательствах глухо. А кооператоры и прочие гонят всяких Агаток да Сименончиков. А я серьезный автор, ты знаешь.
— Знаю.
— Ну вот! А серьезным авторам нынче не вздохнуть, не пернуть.
— Костя! — укоризненно говорю я.
— Извини, но у меня накипело. Другие издают за свой счет, а у меня откуда капуста? Мне жена — такая, Юра, стерва стала, не приведи Бог, — выдает наличными на пирожок и стакан газировки. Ребенка кормить надо. У меня пацан родился, ты знаешь?
— Нет. Поздравляю.
— Лучше пособолезнуй. Я мечусь, калымлю, консультирую графоманов, то, се — все одно не хватает. Писать, Юра, некогда!
— Да-а, непросто тебе, — сочувствую я Киселеву.
— Не то слово! Я, наверно, свихнусь или руки на себя наложу. Ого! — вдруг восклицает он.
— Что такое?
— Видишь вон того типа? В голубенькой рубашке. Он сам голубой и рубашка под стать. Ты стой тут, а я схожу набью ему морду.
— Брось, Костя! — смеюсь я.
— Недолго, Юра. Я его давно искал. Сейчас вернусь.
Он хлопает меня по плечу и исчезает в дверях вслед за своим знакомым.
Минут через пятнадцать, уже заняв два свободных стула за столиком в глубине, я начинаю слегка беспокоиться. Передо мной два бокала с лимонной водкой, две тарелочки с тарталетками, пачка сигарет. Все подготовлено, таким образом, для интересной, содержательной беседы с Костей Киселевым, но самого Кости нет. А с одинокой девицей, которая сидит за этим же столиком и курит, курит, мне беседовать почему-то не хочется. Не в том дело, что девица пьяна — это я понимаю, — но уж больно страшная девица. У нее нездоровое, бугристое лицо, худые руки, жидкие волосы… пиявистая какая-то девица. Наверняка, думаю я, поэтесса, причем, авангардная. И стараюсь на нее не смотреть, чтобы не привязалась, а разглядываю зал. Ну, зал как зал, каким он был во все времена — тесный, продымленный, душный — и завсегдатаи вроде бы те же, как всегда, — пьяные, свойские, шумные — и автографы на стенах вроде те же. Странно мне даже, что ничего тут с годами не меняется, словно никто никогда никуда отсюда не уходит, — живут тут, тут же пишут, рожают, разводятся и соответственно умирают, — а никакой Западно-Сибирской платформы, не говоря уж об Охотском море или Курильских там островах не было, нет и не будет… Трудно мне представить, что это я, Теодоров, впервые попав сюда много лет назад, так был взволнован посвящением в… нет, приобщением к… словом, на почве волнения у меня тогда напрочь отказал мочевой пузырь и каждую бутылку пива приходилось немедленно отливать… да-а… Такой вот был молодой и впечатлительный!
Где же, однако, Костя Киселев? — думаю я. Очень долго что-то выясняет он отношения со своим знакомым. Не совратил ли его этот небесно-голубой где-нибудь в туалете? Здесь, в этом странном Доме, стоящем в центре Москвы, но как бы на отшибе большой и действительной жизни, которая его обтекает, не принимая во внимание, как нечто чрезвычайно ошибочное, сотворенное сдуру и забытое, возможны всякие непредвиденности. Знаем, знаем, как здешний спор о какой-нибудь ничтожной, копеечной рифме оборачивается вдруг мордобитием и членовредительством. Сам видел, своими глазами, как умеют тут ставить автографы бутылкой на голове… Опасный этот Дом, всем известно. И я встаю, говоря страшной девице:
— Поищу приятеля. Скажите, что места заняты, ладно?
— Ладно, ладно! — квакает она.
Очень недружелюбно квакает. Но, может быть, я ей тоже кажусь страшным. Тогда все правильно.
Но сумку с собой я на всякий случай забираю.
Ясное дело: Кости Киселева в холле нет. И в вестибюле у гардероба его нет. Нет его ни в биллиардной, ни в мужском — подчеркиваю, мужском — туалете, ни в закутках для приватных бесед, хотя он явно был, я его видел и разговаривал с ним. Рассерженный, я обращаюсь к молодому человеку в штатском, охраняющему буфетную дверь. Не видел ли он такого высокого, светловолосого малого с курткой через плечо, не заметил ли, куда он ушел?
— Ваш приятель? — улыбается страж.
— Да.
— Ну, попрощайтесь на сегодня. Его милиция увезла.
— Зачем? — глупо спрашиваю я.
— А чтобы не дрался, — просто и дружелюбно объясняет он.
— А он дрался?
— Еще как!
— Но он же трезвый!
— А трезвые, по-вашему, не дерутся?
— Резонно, — соглашаюсь я. — И куда увезли?
— Вот не знаю. Не в моей компетенции.
— Ага. Спасибо, — благодарю я и, слегка ошарашенный, возвращаюсь в буфет.
Таким вот образом. Был Костя Киселев и уже его нет. Зачем же мы с ним встретились? Чтобы тут же расстаться? Нехорошо со стороны Кости. Он мог бы подумать о приезжем аксакале, прежде чем устраивать восточные единоборства. Если драка на политической почве, думаю я, то сейчас он, по-видимому, в «Матросской тишине»… Эх, Костя, Костя! — мысленно вздыхаю. — Какой неразумный!.. С другой стороны, думаю я, все закономерно. Давно замечено, что всех, кто со мной встречается, преследует злой рок. Страданья, мученья, душевные травмы, неприятности по службе, обнищание, распад семьи им, по меньшей мере, обеспечены. И чем больше я о них пекусь, чем лучше и бескорыстней к ним отношусь, чем тесней наши связи, тем для них, бедных, хуже. Самых близких ждет внезапная смерть, как Ваню. Меня надо, несомненно, самым срочным образом изолировать от общества, как прокаженного в лепрозории, я несу с собой жуткую фатальную заразу. И вот с такими мыслями, расстроенный, растерянный, я присаживаюсь за столик и залпом выпиваю двухсотграммовый бокал лимонной водки. И слышу:
