Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)
Упала на Нину сверху, по-прежнему выдирая из нее волосы. Потом они перекатились, и Нина внезапно оказалась сверху. Пальцы ее сжались на горле Кэрин, но крепкой хватка не оказалась, соскользнула, пошла вперекос. Затем Кэрин, дергая Нину за волосы, крутнула ее снова под себя и прижала ей обе руки к полу коленями. После чего вздернула Нинину голову за волосы одной рукой, а другой принялась быстро хлестать ее по лицу, повторяя:
– Сука, сука, гнилая сука! Блядь! Пизда! Говно рыжее! Сука, сука, сука! – Затем она отбрыкнула назад обе ее ноги, ухватила Нинин затылок и прижалась ртом к ее губам, зверски ее целуя, возя губами взад-вперед по ее рту. Потом оторвалась и поцеловала снова, оторвалась и снова. Я отвердел и наблюдал. Ничего волшебнее и мощнее я в жизни не видел. Обе такие красивые женщины – ни грана лесбийства ни в одной. Нина отталкивала от себя Кэрин, но сдержать ее не могла. Все лицо у Нины стало мокрым от слез, она всхлипывала. Кэрин и дальше целовала и материла Нину. Потом бросила целовать и опять одной рукой подергала Нину за волосы, а другой похлестала по физиономии, довольно жестко, снова и снова. Затем схватила Нинину голову обеими руками и снова взялась целовать жестоко и непреклонно. Они были на полу в кухне, свет там яркий, и черные волосы Кэрин, пока они целовались, спутало с рыжими Нины, длиннее и гуще. Обе в тугих синих джинсах, и тела их перекатывались и боролись друг с другом, а они дрались. И нос-пуговка Кэрин зарывался под крупный чарующий нос Нины, пока они боролись и целовались. Я тер себя и стонал.
Затем Кэрин подскочила и вздернула Нину за волосы на ноги. Та завопила. Кэрин принялась сдирать с Нины блузку. Вывалились груди. Она дала Нине еще пощечину, три или четыре раза, грубо. Нина, казалось, была потрясена и едва ли могла давать сдачи. Кэрин поставила ее вертикально, обе руки на ягодицах тугой синеджинсовой задницы Нины. И поцеловала опять. Их головы мотались взад и вперед, а они спотыкались по всей кухне. Затем Кэрин разжала хватку и принялась свирепо ее хлестать, сильнее прежнего, обеими руками. Нину шатко отнесло к раковине, рыжие волосы разлетались во все стороны, брызгами. Электрический свет сиял у нее в волосах, а те летали и подскакивали. Волосы ее казались рыжее обычного, длиннее, гуще, достославнее. Потом Кэрин ее схватила и опять поцеловала, перегибая над раковиной, а в зеркале отразились они обе.
Кэрин сделала шаг назад, расстегнула блузку на себе, сняла ее – и вот ее груди, выбились, плоть рвется наружу. Затем она стянула джинсы, сняла их через туфли на высоком каблуке. Трусиков на ней не было. Жопка у нее была так же чудесна, как и вся остальная она. После чего шлепнула Нину еще раз, жестко правой. Расстегнула на Нине ремень, чиркнула вниз молнией ее джинсов и стянула их.
Она сорвала с Нины остатки блузки, затем сдернула с нее прочь трусики. Нина, похоже, обалдела. Обе они были на высоких каблуках, смотрели друг на друга. Не знаю, у кого тело лучше – возможно, у Нины. Груди крупнее, больше ляжки и там, где ляжке полагается быть, а бедра чуть больше сходились. Кожа у обеих очень белая. Контрастировали длинные рыжие волосы Нины и длинные черные волосы Кэрин. Я расстегнул ширинку и принялся тереть себе хер уже в открытую.
Вдруг Кэрин схватила Нину за волосы и потащила к спальне. Наверняка больно, однако Нина, судя по всему, утратила способность отбиваться. Она орала, а ее тащили спиной вперед за массу и путаницу рыжих волос. Я двинулся за ними. Кэрин волокла ее одной рукой. А уже в спальне вцепилась ей в волосы обеими руками, дернула назад, свирепо. Нину швырнуло на пол. Приземлилась навзничь на коврик у кровати. Кэрин прыгнула на нее, телом на тело, вся извиваясь; схватила Нину за голову обеими руками и поцеловала еще жестче прежнего, расплющивая ей губы, забравшись к ней в рот, присосавшись к ее зубам и работая в то же время языком. Снова перепутались черные и рыжие волосы; выглядело это так омерзительно и прекрасно, что и не представить. Господь или кто там выстроил эти машины из плоти, должно быть, так и намеревался. Я подумал о соборах, убийствах и чудесах. Меня благословило этим зрелищем.
Потом Кэрин слезла с Нины и затащила ее на кровать. Мне подумалось, что она сейчас на нее залезет, но нет. Она снова бросилась на нее во весь рост и стала целовать сильней и сильней, каждый поцелуй как-то жестче предыдущего. Затем Кэрин отпустила ее, отогнулась назад, подтянула голову за волосы чуть выше и свободной рукой быстро отхлестала ее по лицу, твердя:
– Задери ноги! НОГИ ЗАДИРАЙ, БЛЯДЬ, ПОКА Я ТЕБЯ НЕ УБИЛА! – И отпустила Нину. Нинины ноги поднялись, и Кэрин опять взялась ее целовать, дергая за волосы, целуя, целуя, – и в то же время терлась своей пиздой о Нинину, терлась, терлась, черные волосы путались с рыжими, груди терлись о груди. Тотальная слава и тотальный жар. Я глазам своим не верил. То и дело Кэрин переставала ее целовать и одной рукой давала ей пощечину, а другой дергала за волосы и что-нибудь ей орала. А потом начинала целовать ее снова и ввинчивалась пиздой в Нинину. Та ног не опускала. Я стоял подле них, мастурбируя. Хер у меня средних размеров, но казался огромным, я думаю, потому что меня так возбуждала невероятность происходящего. Затем Кэрин застонала. Она близилась к оргазму. Я отозвался на ее стоны, глядя как две пизды перемалывают друг друга: Нинины ноги в туфлях на высоком каблуке задраны, все эти волосы спутаны что внизу, что наверху, тела спутаны, спутано все. Кэрин стонала, все ближе и ближе подбираясь к оргазму. Я захныкал, играя с хером, совершенно в темпе почти-оргазма Кэрин. Когда она принялась кончать, я тоже кончил, направив хуй на них, как-то желая забрызгать их спермой – их тела, их лица – любую их часть. Но едва я двинулся к ним, как все брызнуло и пролилось на коврик. У Кэрин заняло больше времени. Не уверен, что оргазм случился у Нины, но тело ее начало корчиться сильней и сильней, словно бы отвечая Кэрин. Ноги Нины опали, и Кэрин осталась лежать на ней сверху. Я зашел в ванную, оторвал туалетной бумаги и стер свою дрочку с коврика.
Прошло несколько недель. Нину я не видел. Оставался с одной деловой женщиной, которая жила в Марине-Дель-Рей. Почти не выходил от нее. Хорошая она душа была – чистенькая, но немного чокнутая, как и кто угодно в нашем обществе, – и довольно изобретательная, едва ли скучная, а по сути злая на мужчин и то, что с нею сделали: старая история. Но у нее были прекрасная квартира и отличное тело; глаза же лучше всего – побежденные, но все еще с надеждой, большие карие, сияли так же отлично, как любой цветок, отлично, как что угодно. Мешают и время с-восьми-до-пяти, и дворовые распродажи, и друзья (ее). У меня-то друзей не было. Но к черту это все – я пытаюсь сказать, что прошло несколько недель, и тут позвонила Нина. Умела она звонить – медленным, отстраненным голосом. От него видишь ее рыжие волосы, снова ее тело, снова ее разум, все, что не давало ей расклеиться, а я чувствовал такое, чего меня не могла заставить чувствовать больше ни одна женщина.
– Хэнк, – сказала она, – что ты делаешь?
– Ничего. Вообще ничего.
– Мне нужно от тебя кое-что.
– Ладно.
– Отвези меня к Кэрин.
– Хорошо.
– У нее есть преобразователи ума. Не очень хорошие, но нормальные, а у меня аптеки закончились, куда я могу зайти.
– Сейчас буду.
– Дай мне пятнадцать минут.
– Хорошо.
– Еще кое-что, – сказала она.
– Что? – спросил я.
– Берем эту дрянь и сразу сваливаем. Я не хочу такого, как в прошлый раз. Это был ужас.
– Ладно.
Я повесил трубку.
Когда я до нее доехал, Нина была одета в синие джинсы и блузку, но без туфель. Она часто ходила босиком. Не нравились ли ей туфли или же она не понимала, что делает, я не уточнял. Но странная штука с Ниной в том, что не важно, на каблуках она или босиком, ляжки у нее изумительные. Большинство женщин лучше выглядит сзади и на каблуках. А Нина нет. Но не важно. С такими-то ляжками. И не было разницы, набирала ли она вес – ляжки смотрелись лучше, – или сбрасывала – ляжки смотрелись лучше. С каждым днем они смотрелись все лучше и лучше.
Я приехал, и она была вся невообразимо и идеально там, с синей лентой, завязанной где-то в массе ее длинных рыжих волос. А волосы ее просто пылали РЫЖИМ – все время так и хотелось на них смотреть. Под ними всеми она казалась бесстрастной, чуть ли не безразличной – эта женщина сводила с ума, как никто больше на земле, однако в кино она не снималась, даже на Бродвее не играла. Она не побуждала миллионеров оплачивать ее детали в долларах США.
Отчасти она знала, но в то же время не знала: она – самая сексуальная женщина на свете. Я был почти что рад, что она почти этого не сознавала, ибо меня бы тогда рядом не было. В общем, мы сели в машину, и я тронул ее в сторону Западного Л.-А.
– Ладно, ебучка, – сказала она, – не забудь, что я тебе сказала.
– Что?
– Мне не нужен улет, как в последний раз. Берем колеса. Едем.
