Дом на берегу лагуны - Ферре Росарио

– Машите флажком, когда мимо будет проезжать губернатор Ягер в открытом «студебеккере», и кричите: «God bless America!» [1] – сказала она Буэнавентуре с энтузиазмом. Тот взял флажок и поблагодарил сеньору, вежливо приподняв шляпу.

Совсем близко строилось новое здание Капитолия, купол которого, когда его закончат, будет «точной копией купола Монтичелло, что на доме президента Томаса Джефферсона», как с гордостью сообщил ему какой-то прохожий. Буэнавентура подошел к строящемуся зданию и даже поднялся на несколько ступенек. Оттуда ему были видны повозки, запряженные мулами и украшенные американскими флажками до самых колес; на каждой повозке сидела красивая девушка с голубой лентой через плечо, на которой глазурью было выведено название каждого из американских штатов. Тротуары по обеим сторонам проспекта были заполнены детьми, которые размахивали флажками всякий раз, когда проезжала новая повозка. Больше всего шума было, когда проходил Дядюшка Сэм – он был на ходулях, в красивых шелковых брюках в красно-белую полоску и в цилиндре, украшенном звездами. Он пригоршнями разбрасывал новенькие сентаво, и они блестели на мостовой будто золотые.

Буэнавентура с интересом разглядывал людей, толпившихся вокруг. Он собирался остаться жить на этом острове, и чем скорее он начнет знакомиться с окружающей обстановкой, тем для него будет полезнее. Напротив нового Капитолия начали строить большую деревянную церковь, но пока не закончили. Важные чиновники, расположившиеся на паперти церкви, так же как и солдаты на параде, были, несомненно, иностранцы: высокие крепкие блондины. А вот толпа на тротуарах состояла из людей среднего роста и худощавого телосложения. Те, что сидели в машинах и лаковых шарабанах с кожаными сиденьями и смотрели на парад из-под откидного верха, были одеты по последней европейской моде: мужчины в костюмах из черного сукна, женщины – в белых льняных платьях с кружевным воротничком и манжетами. Те же, кому оставалось только стоять на тротуаре, обращали на себя внимание худобой, как будто питались они мало и плохо, однако выглядели они при этом веселыми и счастливыми. Большинство было босиком и в соломенных шляпах с обтрепанными краями, загнутыми кверху.

На почетном месте перед церковью сидел губернатор – высокий сеньор во фраке, с цилиндром в руке и усами, похожими на велосипедные ручки, а с ним сеньора в широкополой соломенной шляпке, украшенной бутонами роз и вуалеткой, похожей на москитную сетку. Кадеты шагали за морскими гвардейцами, чеканя шаг в ритме «Всегда верны» Филипа Соусы, примкнув штыки к правому плечу и лаковому козырьку красной фуражки. Музыка была такая заводная, что буквально мурашки по коже бегали. Буэнавентуре захотелось пристроиться к кадетам и зашагать вместе с ними. Нестерпимая жара, солнце, от которого плавились мозги, пронзительные крики детей – все это было неважно, – так радостно звенели рожки, звучали трубы и гудели барабаны в едином порыве национального воодушевления.

Во всем этом было столько простодушной чистоты, веры в будущее, в скорое процветание, что это поразило Буэнавентуру. Испания была отживающей страной, где дома разрушались от старости вместе с их жителями. В его родной Вальдевердехе воду развозили по улицам в глиняных сосудах, перекинутых через спину осла, а транспортом служили повозки, запряженные мулами. В Испании уже никто не верил никому и ни во что: вера в Бога сохранялась лишь для поддержания внешних приличий, а всеобщее разочарование было написано на лбу у каждого из ее жителей с незапамятных времен. Здесь же, напротив, эти улыбающиеся молодые лица являли собой стремление все преодолеть, от них веяло такой же радостью, какую он слышал в словах сеньоры из Красного Креста: «God bless America, and America will bless you!» [2]

Буэнавентура все еще стоял, разглядывая толпу, когда услышал сообщение по громкоговорителю – те, кто хочет записаться добровольцами в армию Соединенных Штатов, могут сделать это сегодня же. Пункты записи находятся в конце авениды Понсе-де-Леон, под огромным портретом Дяди Сэма, куда и надлежит явиться заинтересованным лицам по окончании парада. Буэнавентура подумал, что туда вряд ли кто явится, и, услышав подобное сообщение, рассмеялся про себя, приняв его за какую-то особенную шутку. Однако все было наоборот. Запись началась сразу же по окончании парада, и за три часа уже набралась квота, положенная для новых территорий.

«Видно, у них есть причины уезжать отсюда, – так объяснял это Буэнавентура на следующий день в письме своему другу. – Подозреваю, здесь поголоднее будет, чем в Вальдевердехе. Не захочешь – поверишь в это, когда увидишь, с каким рвением мужчины бросились строиться перед «Буфордом», военно-транспортным судном Соединенных Штатов, которое стояло на якоре у набережной. Случись такое в Эстремадуре, я бы не удивился, – что взять с выжженной степи, покрытой серой пылью? Но здесь, на Острове, голода быть не должно. Здесь растительность королевская, стоит только присесть в любом месте и высрать несколько семечек гуайабо, как на следующий день тут же раскинется целое дерево с цветами и фруктами. А уж сейчас тем более, когда американцы вкладывают в Остров тысячи долларов. Это настоящий рай для стяжателей; наверняка здесь не только земля в руках у буржуазии, но даже вода и воздух».

В Испании Буэнавентура получил удостоверение счетовода, но на Острове оно не имело силы, поскольку не отвечало федеральным требованиям. И все-таки этот документ означал, что чему-то Буэнавентура обучен, и потому на следующий день по прибытии он с удостоверением в кармане отправился искать работу. У причала он увидел судно, груженное бочками с ромом, которые матросы сбрасывали за борт, следуя указаниям многочисленных правительственных чиновников, наблюдавших за этой операцией с мола. Он поинтересовался, что они делают, и ему ответили, что хозяин судна выполняет «сухой закон», только что вступивший в силу на Острове. Буэнавентура подивился островитянам, выполняющим закон с таким усердием. Это было нелепо. Они привыкли пить ром с колыбели, и если теперь перестанут это делать, то не станут от этого лучшими американскими гражданами.

Он нанял повозку, чтобы объехать окрестности, и, когда тронулся в путь, различил вдали двухэтажное здание с круглым фасадом, выкрашенное в густо-зеленый цвет, откуда слышались громкие крики. Он спросил, что там такое.

– Там гальера, – ответил ему возница. – Вот-вот начнутся петушиные бои.

Буэнавентура слез с повозки. На гальере было полно мужчин, которые пили ром и кричали. Очевидно, на гальере сухой закон не действовал и здесь никого не интересовало, сочтут его законопослушным американским гражданином или нет.

Двое мужчин, сидя на корточках, держали каждый своего петуха, – один был золотистый, с красными и желтыми перьями, другой, наоборот, весь какой-то однотонный, серый, – и раздували им зоб, с силой дыша винными парами прямо в клюв, чтобы разозлить их еще сильнее. Оба петуха были облезлые, с ободранными гребешками, на шее и лапах перьев не было вообще, так что взорам открывалось живое мясо, красное, как ачиоте. Мужчины отпустили петухов, которые тут же взвились в воздух и сцепились друг с другом. В Вальдевердехе Буэнавентура был завсегдатаем корриды, однако тут у него подкосились ноги. Когда золотистый петух вспорол другому петуху брюхо и тот потащил свои кишки по опилкам, Буэнавентура почувствовал тошноту и вышел во двор. Там среди маков его вырвало, он вытер платком холодный пот со лба и снова забрался в повозку. Когда они отъехали на приличное расстояние, он услышал сирену и, обернувшись, увидел, как к гальере подъехала патрульная машина и из нее, расталкивая всех, вышли полицейские.

В тот вечер у себя в каморке в магазине дона Мигеля Буэнавентура и написал длинное письмо своему другу в Эстремадуру.

«Здесь надлежит доказывать свою лояльность направо и налево. Американцы решили ввести сухой закон, и островитяне выкинули в море тысячи бочек с ромом, потому что так приказано и потому что тогда их будут считать законопослушными гражданами. Петушиные бои, которые оскорбляют честь Соединенных Штатов, поскольку идут вразрез с требованиями Общества зашиты животных, тоже запрещены. Но не так-то просто сделать из этих дикарей, съехавшихся со всего света, пуритан, которые будто вчера сошли на берег с палубы „Мейфлауер"», – признавался он.