Увидимся в августе - Маркес Габриэль Гарсиа

Она не вполне осознавала причину перемен, но они явно были связаны с двадцатидолларовой купюрой, лежавшей на сто шестнадцатой странице ее книги. При виде купюры она испытала невыносимое унижение, и оно не проходило и не давало ей ни минуты покоя. Сначала она заплакала от ярости: она даже не знала, кто этот мужчина, которого следовало бы убить за то, что он испоганил ее воспоминание о счастливом приключении. Во время плавания на пароме она примирилась с собой в том, что касалось самого акта без любви, поскольку для собственной совести определила его как личное дело только двоих людей — ее и мужа, — но не могла справиться с неприятными мыслями о купюре, которая огнем жгла не столько ее бумажник, сколько сердце. Она не знала, то ли вставить ее в рамочку как трофей, то ли уничтожить и тем самым перечеркнуть недостойный эпизод. Ясно было одно: тратить ее неприлично.

День окончательно испортился, когда Филомена сказала, что ее муж еще не вставал, хотя уже пробило два. Она не могла припомнить ничего подобного, кроме разве тех суббот, когда они кутили ночь напролет вместе и потом отлеживались в постели все воскресенье. Муж мучился головной болью. Шторы он оставил открытыми, и ослепительный дневной свет лился в спальню. Она задернула шторы и собралась подбодрить несчастного ласковым словом, как вдруг у нее промелькнула мрачная мысль. Опрометчиво она задала вопрос, которого так боялась сама:

— Можно узнать, где ты был вчера вечером?

Он удивился. Такого вопроса, столь частого даже у счастливых пар, в их доме раньше не слышали. Так что, скорее развеселившись, чем обеспокоившись, он парировал: «Где или с кем?» Она насторожилась: «Что ты имеешь в виду?» Но он не принял вызова и рассказал, что отлично сходил послушать джаз с Микаэлой, их дочерью. И тут же сменил тему:

— Кстати, ты мне даже не рассказала, как у тебя прошло.

Она с тревогой подумала, что ее неуместный вопрос мог раздуть пепел каких-нибудь старых подозрений. Сама эта мысль привела ее в ужас. «Как обычно, — соврала она. — Ночью в отеле отключили свет, а утром в душе не было воды». Так что она приехала немытая, в двухдневном поту. Но море было тихое и прохладное, и даже получилось подремать на пароме.

Муж выпрыгнул из постели в трусах — он всегда спал в трусах — и пошел в ванную. Он был крупный, спортивный и непритязательно красивый. Она отправилась за ним следом, и в ванной они продолжали разговаривать — он из душевой кабинки, скрытый клубами пара, она сидя на крышке унитаза, как разговаривали молодоженами. Она снова подняла тему неуправляемой дочери. Ее звали Микаэла, как похороненную на острове бабушку, и она вбила себе в голову, что должна стать монахиней, хотя пока что крутила любовь и до утра где-то шлялась с виртуозом-джазистом чуть старше ее самой. Мать этого не понимала, не говоря уже о том, зачем зазывать собственного отца в кабак, полный укуренных музыкантов. Муж беззаботно пошутил:

— Уж не ревнуешь ли ты меня к нашей дочке?

Ей было бы легче сказать — да, но она вовремя поняла, что сегодня не лучший день для споров во время легкой любовной беседы в ванной. Он, намыливаясь, начал напевать фортепианный концерт Грига и вдруг повернулся к ней.

— Иди ко мне.

У нее нашелся единственный повод для колебаний, правда, повод весомый для кого-то столь щепетильного, как она.

— Я со вчерашнего дня не мылась, — сказала она. — От меня несет псиной.

— Тем более, — ответил он. — Вода — чистое наслаждение.

Она сняла рубашку в шотландскую клетку, джинсы и кружевные трусики, в которых вернулась с острова, бросила в корзину с грязным бельем и шагнула под душ. Он потеснился и намылил ее, как всегда, с головы до ног, не прерывая беседы.

В этом не было ничего нового — они сумели сохранить некоторые привычки любовников, например вместе мыться. Сначала они так делали, потому что начинали работать в одно и то же время и пресловутым спорам о том, кто пойдет в душ первым, предпочитали несколько минут вдвоем. Они так нежно касались друг друга мочалками, что часто дело заканчивалось на полу ванной, на шелковом коврике, который она купила специально, чтобы не повреждать спину во время молниеносной любви.

Первые три года они не пропускали ни одной ночи — в постели — или утра — в ванной, — за исключением священных перемирий на время месячных и родов. Оба вовремя поняли, как опасна рутина, и не сговариваясь решили добавить любви толику приключения. Сначала они отправлялись в мотели на час, все равно — самые изысканные или захудалые, пока однажды на очередной мотель не напали вооруженные бандиты и не оставили их в чем мать родила. Вдохновение снисходило на них так неожиданно, что она, во избежание сюрпризов, приучилась всегда носить в сумочке презервативы. Однажды им попалась марка с рекламным слоганом на упаковке: Next Time Buy Lutetian [1], и с тех пор в течение долгого времени каждая любовная встреча заканчивалась какой-нибудь интересной фразой, от неприличных шуток до сентенций Сенеки.

Дети и дела заставили их сбавить темп, но они старались наверстывать упущенное, и всякий раз любовь их была веселой, и любое безумие в ней допускалось. Даже в самые неподходящие времена они умудрялись возрождаться, и так сделали полный оборот и вернулись к точке рутины.

Мужа Анны Магдалены Бах звали Доменико Амарис, это был учтивый, статный и элегантный пятидесятичетырехлетний мужчина, больше двадцати лет служивший главным дирижером местной консерватории. Он славился не только как безупречный маэстро, но и как салонный угодник, музыкальный карикатурист, спасший не одну вечеринку кубинским дансоном в стиле Рахманинова или болеро Агустина Лары в стиле Шопена. В университете он был чемпионом по всему: пению, плаванию, ораторскому искусству, настольному теннису. Он лучше всех рассказывал анекдоты и знал диковинные танцы вроде контрданса, чарльстона и танго апаш. Он также подвизался как дерзкий престидижитатор, и на одном торжественном ужине в консерватории устроил так, что из супницы, которую открыл губернатор, выскочил, хлопая крыльями, живой цыпленок. Никто не знал, что он умеет играть в шахматы, пока после одного славного концерта его не вызвал на поединок Пауль Бадура-Скода: они сидели за доской до девяти утра и свели одиннадцать партий в ничью. В качестве любителя розыгрышей он чуть не потерпел разгромное фиаско, когда уговорил близняшек Гарсиа поменяться женихами, и в результате обе чуть не вышли замуж не за того, за кого надо. Это была его последняя выходка, поскольку оба жениха и их семейства в полном составе серьезно обиделись. Однако Анна Магдалена приспособилась к нему, стала похожей на него, и постепенно они так хорошо друг друга узнали, что превратились практически в одного человека.

Он переживал прекрасный момент карьеры, углубившись в теоретические изыскания. Ему всегда казалось, что творчество великого музыканта неотделимо от его судьбы, а теперь он изложил свою гипотезу в систематическом исследовании музыки и биографий выдающихся композиторов. Он считал, что вершина творчества Брамса — скрипичный концерт, и не понимал, как это Брамс не сочинил того великолепного концерта для виолончели, который в конце концов сочинил Дворжак. Он ушел с поста дирижера и перестал слушать музыку в записи — только читал ноты, делая исключение разве что для совсем уж необычных вариаций на экспериментальных семинарах, которые вел в консерватории.

На основе своих — возможно, недоказуемых — умозаключений он писал руководство, как по-новому, более человечно слушать музыку и как исполнять ее внимательнее к сердцу. Он почти закончил главы с самыми важными примерами: про Моцарта и Шуберта, двух гениев, чей талант был подобен низвергающемуся потоку, но жизнь недолга и несчастна, и Шоссона, в самом расцвете творческих сил павшего жертвой нелепого несчастного случая с велосипедом.

Единственным, что нарушало спокойствие семьи, было поведение очаровательной бунтарки Микаэлы. Она упорно старалась убедить родителей: в нынешние времена участь монахини — уже не та, что была прежде, а на заре третьего тысячелетия, она твердо уверена, отменят даже обет целомудрия. Мать, что любопытно, сердилась на Микаэлу по иным причинам, чем отец — тот, в общем, не возражал против ее призвания, поскольку музыкантов в семье и так хватало. Сама Анна Магдалена когда-то училась играть на трубе, но не преуспела. Все, однако, превосходно пели. В дочери же его раздражала недавно обретенная жизнерадостная привычка: не спать по ночам. Был случай, когда Микаэла зашла слишком далеко: исчезла на все выходные со своим мулатом-трубачом. В полицию обращаться не пришлось, поскольку все приятели из богемной молодежи прекрасно знали, куда отправилась парочка: они поехали на остров. Анна Магдалена пережила запоздалый ужас. Микаэла, желая утешить ее, поделилась неожиданным поступком: оказывается, она возложила розу на бабушкину могилу. Непонятно было, правду она говорила или врала, но Анне Магдалене совершенно не хотелось выяснять. Она только сказала, что дочери следовало прежде посоветоваться с ней, ведь некоторых подробностей Микаэла не знала: