Ежи Косинский - Раскрашенная птица
Ветерок доносил через поля запах пожарища. Тонкая струя дыма тянулась от остывающих руин в холодное осеннее небо.
Дрожа от страха и холода, я вошел в деревню. По обеим сторонам разбитой грунтовой дороги стояли крытые соломой, наполовину погрузившиеся в землю, лачуги с заколоченными досками окнами.
Завидев меня, деревенские собаки залаяли из-за оград и начали рваться с привязи. Боясь пошевелиться, я замер на середине дороги, ожидая, что собаки в любой момент набросятся на меня.
Внезапно я понял, что моих родителей здесь нет и никогда не будет. Это ужасное открытие потрясло меня. Я сел в грязь и зарыдал, призывая на помощь отца, маму и даже няню.
Меня окружила толпа мужчин и женщин, которые разговаривали на непонятном мне языке. Некоторые придерживали рычащих и рвущихся ко мне псов.
Кто-то ткнул меня сзади граблями. Я отпрянул в сторону. Еще кто-то кольнул меня острыми вилами. Громко вскрикнув, я отпрыгнул в другую сторону.
Толпа оживилась. В меня угодил камень. Я лежал ничком, не думая, что будет дальше. Меня забрасывали сухими коровьими лепешками, гнилым картофелем, огрызками яблок, пригоршнями грязи и мелкими камешками. Я закрыл лицо ладонями и рыдал в дорожную пыль.
Кто-то рывком поставил меня на ноги. Высокий рыжий крестьянин потянул меня к себе за волосы, выкручивая другой рукой мое ухо. Я отчаянно сопротивлялся. Толпа истерически захохотала. Мужчина толкнул меня, поддав башмаком на деревянной подошве. Толпа взревела, мужчины схватились за животы, сотрясаясь от хохота, а собаки, тем временем, подбирались поближе ко мне.
Сквозь толпу протиснулся крестьянин с холщовым мешком в руках. Он быстро схватил меня за шею и натянул мешок мне на голову. Потом он повалил меня на землю и начал запихивать в его вонючую грязную утробу.
Я отбивался руками и ногами, кусался и царапался. Но удар по затылку оглушил меня.
Я пришел в себя от боли. Мешок тащили на плечах, через его грубую ткань я чувствовал горячий пот. Горловина мешка была перевязана веревкой. Когда я попытался высвободиться, человек опустил мешок на землю и несколько раз пнул меня. Я съежился, боясь пошевелиться.
Мы куда-то пришли. Я почувствовал запах навоза и услышал мычание и блеяние. Мешок свалили на пол и кто-то хлестнул меня плеткой. Как ошпаренный, прорвав ткань, я выскочил из мешка. Передо мной стоял крестьянин с плетью в руке. Он хлестнул меня по ногам. Я начал подпрыгивать, как белка, а он продолжал хлестать меня. В комнату зашли люди – женщина в замызганном переднике, двое батраков, из-под одеяла и из-за печи, как тараканы, повыползали маленькие дети.
Они окружили меня. Кто-то попытался потрогать мои волосы. Когда я повернулся к нему, он быстро отдернул руку. Они заговорили. Хотя я понимал не все, было ясно, что говорили обо мне. Особенно часто повторялось слово «цыган». Я попробовал обратиться к ним, но лишь рассмешил их своим выговором. Мужчина, который принес меня в дом, снова начал хлестать меня по икрам. Я прыгал все выше и выше, а взрослые и дети захлебывались от смеха.
Мне дали ломоть хлеба и закрыли в дровянике. Тело горело от побоев и заснуть я не мог. В сарае было темно, но было слышно, что где-то рядом снуют крысы. Когда они касались моих ног, я вскрикивал, пугая спящих за перегородкой кур.
Несколько дней подряд крестьяне семьями приходили поглазеть на меня. Хозяин хлестал мои исполосованные ноги, а я прыгал, как лягушка. Меня одели в мешок с дырками внизу для ног. Во время прыжков мешок часто спадал с меня. Мужчины взрывались от хохота, а женщины прыскали глядя, как я пытаюсь прикрыть руками крохотный комочек плоти между ног. Иногда я пристально смотрел на них и они сразу отводили глаза или, трижды сплевывая, опускали голову.
Однажды в дом пришла Ольга – старуха, прозванная Мудрой. Хозяин обращался с ней с большим уважением. Она осмотрела меня, проверила глаза и зубы, ощупала кости, приказала помочиться в маленький горшочек и внимательно осмотрела мочу.
Потом она руками помяла мой живот и долго рассматривала длинный шрам, оставшийся после операции на аппендицит. Она долго и упорно торговалась с хозяином пока он, наконец, не уступил. Она накинула мне на шею веревку и повела за собой.
Теперь я жил в ее лачуге. Это была землянка из двух помещений увешанных пучками подсыхающих листьев, веточек и трав. У нее было много причудливых разноцветных камешков, лягушек, кротов; в многочисленных банках извивались ящерицы и червяки. Посредине хижины, над горящим очагом, были подвешены котлы.
Ольга пояснила мне, что, впредь, я должен буду поддерживать огонь в очаге, таскать из леса хворост и вычищать коровник. В лачуге было много всевозможных порошков для которых Ольга толкла в большой ступе и смешивала самые разнообразные компоненты. Я должен был помогать ей и в этом.
Рано утром я шел с ней в деревню. Местные жители крестились, встречая нас, но, тем не менее, вежливо здоровались. В домах нас ждали больные.
Когда нас приводили к держащейся за живот беременной женщине, Ольга велела мне разминать руками теплое влажное чрево роженицы и пристально, не мигая, смотреть на него. Она, в свою очередь, бормотала что-то и делала знаки над нашими головами. Однажды мы приняли ребенка с гнилой ногой, покрытой сморщенной коричневой кожей из-под которой сочился желтый гной с кровью. Зловоние было таким нестерпимым, что даже привычной ко всему Ольге пришлось каждые несколько минут проветривать комнату.
Весь день я пристально смотрел на гангренозную ножку в то время, как младенец то плакал, то, засыпая, затихал. Перепуганная семья роженицы громко молилась во дворе. Когда внимание малыша ослабло, Ольга взяла заранее раскаленный докрасна металлический прут и тщательно выжгла всю рану. Ребенок метался во все стороны, дико визжал, а потом устал и потерял сознание. Запах горелого мяса заполнил комнату. Тело шипело, как жаркое на сковородке. После этого Ольга залепила рану комками сырого теста, начиненными землей и только-что собранной паутиной.
Ольга лечила почти все болезни и я все больше восхищался ее познаниями. Люди приходили к ней с самыми разнообразными жалобами и она всегда помогала им. Если у мужчины болели уши, Ольга промывала их тминным маслом, засовывала вовнутрь пропитанную растопленным воском скрученную в жгут ткань и поджигала ее. Когда выгорали остатки ткани внутри ушей, привязанный к столу пациент вопил от боли. Затем она быстро выдувала из ушей «опилки», как она называла то, что там оставалось, и смазывала ожоги мазью приготовленной из лукового сока, козлиной или кроличьей желчи и капельки водки.
Она также вырезала фурункулы, опухоли и жировики, удаляла больные зубы. Вырезанные фурункулы она мариновала в уксусе и потом лечила этим снадобьем. Она бережно собирала в специальные склянка гной, сочившийся из ран, и оставляла его на несколько дней перебродить. Вырванные зубы я толок в большой ступе, получившийся порошок просушивал у очага на кусках коры.
