Мария Арбатова - Кино, вино и домино
Инга была известным кардиохирургом и успешно потрошила «вип-сердца». Эдакая статуэтка без возраста: выглядела на тридцать пять, но давным-давно защитила докторскую. Веселая, миловидная, с легкой азиатской раскосинкой, от которой так млеет сильный пол.
Однако мужские сердца принадлежали Инге только до выписки из реанимационного отделения. И по жизни она была мать-одиночка на вечной охоте. Ольга искренне не понимала, как можно быть не замужем с такой шикарной внешностью.
– Смотри, смотри, вон моя сестра Дашка! – дернула Наташа за руку Ольгу. – Посмотри, как выпендрилась в жару в свое любимое черное!
Через ряд кресел монументально стояла объемная Даша в черно-серебряной хламиде и почти такой же, как у Наташи, шляпе, только черной. Если бы сестры оказались рядом, то выглядели бы как негатив и позитив или как черно-белые фишки домино.
– Смотри, возле нее Галька Упырева крутится! – пожаловалась Наташа. – А ведь всю жизнь была моей подругой! Дашка хочет отнять у меня все: дом, детей, подруг, этот фестиваль! Я знала, что она поедет, и поехала из принципа!
– Почему хочет отнять?
– Ей кажется, что она заслужила в этой жизни все, а я – ничего! Она и в детстве так считала и все у меня отнимала. А сейчас, видимо, с годами впадает в детство! – грустно предположила Наташа.
– Благородные синьоры, объявили посадку! Вы рискуете опоздать на итальянский карнавал? – протрубил над ними голос народного артиста Шиковского. – «На карнавал не глядите в щелку. Не забывайте вдевать в иголку красного шелку, красного шелку…»
– Какая прелесть! – бросилась к нему Наташа. – Это ваша новая роль?
– Это из Марины Ивановны. «Червонный валет», – хмыкнул крепенький, лысоватый Шиковский, подкручивая виртуальные усы.
– Из какой Марины Ивановны? – напряженно спросила Инга.
– Марина Ивановна у нас одна!
– Из Цветаевой, – подсказала Ольга.
– Ну конечно, из Цветаевой! Я сразу так и подумала. Я же читала Цветаеву, – засуетилась Наташа.
– Дяденька, вы в телевизоре снимаетесь? Мы вас видели! Распишитесь в тетрадке! – облепили Шиковского детдомовцы.
Двинувшись на посадку, Ольга наткнулась на еще одну представительницу фестивального селебрити – Олесю. Это была женщина-цунами, прославившаяся тем, что вывихнула позвоночник, неся в сумке от машины до банка миллион долларов – не доверила охраннику.
Была она тогда на высокой шпильке и не знала, чего больше бояться: того, что ее сейчас грабанут, или того, что обломится шпилька. Потому что нести миллион долларов тяжело не только морально, но и физически. Так что спинку держала ровненько, что кончилось вывихом и госпитализацией в Ингину больницу.
Последние годы Олеся рассталась с мужем и, иногда напиваясь, рассказывала, что она начальник «заводов, газет, пароходов». А по особой пьяни заявляла, что ее дочка может выйти замуж только за принца Уэльского. И у нее достаточно денег, чтобы обтяпать это дельце для своей девочки.
Как и всем рублевским, Олесе хотелось получать «вино и домино» в комплекте с кино. Точнее, с кинотусовкой. По жизни она ходила в деловом костюме, а на фестивале отрывалась по полной программе, выряжаясь откровенной «госпожой» – в кожаное и готичное.
Красила волосы красными и фиолетовыми прядями, как рок-звезда. Одевалась в почти концертные костюмы. Для полноты образа ей не хватало не то плетки, не то электрогитары.
Сегодня Олеся поторопилась с алкоголем и была «в лоскуты» уже к самолету. Да еще была на шпильке, а посему падала на не менее пьяного Андрея Николаева, вопя:
– Италия! Море! Солнце! Секс! Мечты сбываются! Николаев, запомни, я способна делать мужчин счастливыми даже против их желания!
Ольга предпочла место в очереди на посадку возле Олеси и Андрея Николаева, чтобы не быть прибитой волной толпы ни к Наташе, опекаемой Ингой, ни к Даше, охраняемой Галей Упыревой.
Сестры Бери Даша и Наташа были погодками. И представляли собой типичных постшестидесятилетних рублевских бездельниц со всеми вытекающими из этого последствиями. Они страстно тянулись к «культуре-мультуре» потому, что она оказалась самым удобным и компактным объектом любви для этого периода жизни. «Культура-мультура», с одной стороны, была аксессуаром, выгодно выделяющим их из рублевских землячек, с другой – ничего не требовала взамен.
У сестер были состоятельные дети, построившие им дом для тихой, уютной старости. Но сестры сопротивлялись уютной старости как могли. Каждое утро просыпались с мантрой «все только начинается» и пытались за деньги детей наполнить свою жизнь смыслами, ни секунды не подозревая, что смыслы не продаются.
Старшая – Даша – долго жила в эмиграции и, добившись там некоторых успехов, была уверена, что, вернувшись, вывезла их с собой в чемодане. Однако на родине никак не могла предъявить «свою ценность» и в глазах знакомых выглядела только претенциозной пенсионеркой, пропустившей самые интересные годы своей страны.
Это не устраивало Дашу. Она бунтовала, создавая образ пожилого «вампа с сигарной фабрики». Чтобы быть совсем не похожей на сестру, вычернила волосы, брови, ногти на руках и ногах. «И душу», – как утверждала Наташа.
Нося только черное, Даша дополняла наряды свисающими с плеча или груди массивными представителями флоры и фауны из сложных сортов камня. И почти в натуральную величину.
Так что при своих огромных объемах все время выглядела как клумба траурной расцветки на виповской аллее кладбища. И в своих самых смелых экипировках напоминала донну Розу Дальвадорес в исполнении Александра Калягина.
Как у всякой вернувшейся эмигрантки, у Даши был кризис идентичности и не было никакого престижного пенсионерского хобби для борьбы с ним. До занятий благотворительностью Даша не доросла личностно, общественная работа была ей неинтересна.
Чтобы не бросаться на стены от безделья и одиночества, она трудоустраивала себя по выставкам, концертам и театрам. Шиться при культуре казалось ей таким же шикарным, как ходить зимой в красной шубе, расшитой попугайскими перьями.
Пока Даша брала эмиграционные вершины и посылала Наташе тонны шмоток, на поверку оказывающихся секонд-хэндом, младшая сестра Наташа жила, страдала, падала и поднималась вместе со своей страной.
В застой и перестройку она считала копейки, ухаживала за стариками родителями, держала на себе семью, включавшую своих и Дашиных детей, и запустила себя до последней духовной и физической крайности.
Потом дети подобрались к большим деньгам, но вместо того, чтобы воспользоваться этим хоть для какого-то развития, она законсервировала себя в запущенности и стала играть в несчастную барыньку. Были б дети победнее, Наташа пахала бы по хозяйству и с внуками, была бы здоровее, востребованнее и счастливее.
