Наталия Терентьева - Чистая речка
Я достала последнее письмо Анны Михайловны. «И обязательно напиши, о чем ты думаешь сейчас, прямо в ту минуту, когда будешь писать мне ответ» – так заканчивалось ее письмо.
«Я думаю о том, что мне нужно накопить как можно больше денег к тому моменту, когда меня выпустят из детского дома, – начала писать я. – Потому что я знаю, что у меня будет стипендия пять тысяч рублей. И начнут платить ее только в сентябре. А мне нужно будет как-то жить целое лето. И на пять тысяч прожить очень трудно. Я знаю, мне рассказывала Вера. Вера – это моя подружка, кажется, я писала… Я могу ей рассказать все, так же, как и вам…»
Некоторые зовут своих шефов на «ты», как будто это их родственники, ведь родственников зовут на «ты», как я своего папу, но я Анну Михайловну не считаю своей родственницей.
«Вера выпустилась два года назад, и сначала у нее было все хорошо, а потом пошло как-то не так…»
Я подумала и зачеркнула последнюю фразу. Потом подумала еще и разорвала письмо. Зачем шефу знать о Вере? И не думаю, что стоит писать ей о деньгах. Она же не может никак мне помочь. Не имеет права. Мне вообще никто не может помочь. У папы денег нет совсем. Он прислал мне телефон полгода назад в подарок на день рождения, вот это был сюрприз! Завидовали все – и те, у кого нет телефонов, и те, у кого есть, потому что они привыкли быть исключительными. А тут еще у кого-то появился телефон! И папа кладет мне каждый месяц сто рублей на телефон, но их ненадолго хватает. Если я продам на рынке грибы или ягоды, я сама себе кладу деньги. Но зимой приходится просто ждать, когда придет долгожданное сообщение о том, что и у меня теперь есть связь с внешним миром. Мне звонит Анна Михайловна, иногда звонит Вера из города, даже однажды звонила папина жена, когда он болел, и предупреждала, чтобы я ничем его не тревожила, у него болит голова и сердце. Хотя я и так стараюсь ничего плохого ему не говорить.
Когда однажды мне разбили голову, случайно, целились не в меня, а я просто попала под руку, полезла куда не надо, и он мне позвонил, я только рассказала ему новый анекдот про евреев – он почему-то очень любит анекдоты про евреев, хотя сам совершенно русский человек, и они к нему отношения не имеют. Он смеялся, а я сидела и смотрела на себя в окно, как в зеркало, и было видно, как намокает и намокает кровью повязка на голове. Я хотела ему сказать, но не нашла слов, слишком много пришлось бы объяснять и рассказывать. К тому же, если подумает, что у меня плохой детский дом, он переведет меня в другой, как родственники перевели мою лучшую подругу Тасю, и мы потеряли связь, у меня тогда еще не было телефона, и я теперь не знаю, как ее найти. Может быть, она есть ВКонтакте, но наверняка под каким-то вымышленным именем, как делают все у нас.
Кому охота писать, что ты никому не нужный Илья Сироткин, да еще из заброшенного детского дома! Худой, некрасивый, прыщавый, с клочками бороды на лице, которую брить неохота и больно, – кожа и так воспалена. Сироткин ненавидит свою фамилию – ведь она настоящая, его родителей, которые так пили, что Илюху у них забрали и отправили в детский дом, чтобы мальчик не сгорел случайно или не погиб от голода у родителей-алкоголиков. Но ведь у них уже была такая фамилия! Значит, сироты и раньше были у них в роду. И поэтому Илья в Сети – Джонни Дэпп. А моя подружка Тася, полненькая, милая, не очень уверенная в себе, может быть, Анжелина Джоли или Натали Пфайффер.
Когда папа приезжал, он много рассказывал о том, как выплачивает кредит, как зимой в самый холод работал на бензоколонке заправщиком и ему ничего не заплатили, как много денег нужно на лечение моего младшего брата, которого я никогда не видела.
Я верю папе, потому что он плохо выглядит, невысокий, бледный, не худой, но не крепкий, а просто полноватый, с редкими волосами, и совершенно не похож на богатого человека, каких показывают по телевизору. Да и в городе мы иногда видим хорошо одетых людей на чистых сверкающих машинах, которые зачем-то приезжают в такую даль, может быть, на экскурсию, рядом есть старинный монастырь с чудотворной иконой. Надежда Сергеевна говорила нам, что, если у кого есть тайная мечта или надежда, нужно попросить у этой иконы, и мечта исполнится.
Все, разумеется, стали просить, чтобы нас туда отвезли в ближайшее воскресенье, я помню, как мы обсуждали, кто что попросит: чтобы родители нашлись или сбежали бы из тюрьмы и резко разбогатели, или вдруг появились бы хорошие, добрые и богатые опекуны или приемные родители. Но пока до того монастыря мы так и не доехали. Я бы, наверно, не стала просить о приемных родителях. Я бы попросила коротко: «Помогите мне не пропасть». Я думаю, если кто-то действительно слышит наши просьбы, он поймет, что я имею в виду.
До обеда оставалось три часа. Я сделала два номера по алгебре, самых сложных, просмотрела остальное и закрыла тетрадку. Хорошо бы найти быстро грибы, добежать до города, и если их сразу купят, то я бегом успевала к обеду. А пропустить обед, тем более в воскресенье, когда могут дать даже курицу, я бы не хотела. Поэтому я отложила письмо, которое начала писать второй раз – закончить можно и вечером, – как раз в голове появятся какие-то еще мысли, другие, не только про деньги.
Грибы нашлись быстро, пять подберезовиков и, на мое счастье, несколько крепких, не червивых белых. Однажды мы набрали с ребятами белых грибов и принесли их в столовую, целую корзину. Наша повариха дала нам три ножа и показала, как чистить ножки. Ножи дали не всем, только двум старшим девочкам и мне, потому что я ответственная и спокойная. И я помню, как начала счищать ножку у корешка, а бело-коричневая мякоть гриба на моих глазах стала розоветь, зеленеть, пошла красивыми фиолетовыми, красными, синими полосками… У других девочек в руках тоже, как по волшебству, самые обычные грибы стали преображаться в фантастические, словно из сказки.
Мы сравнивали, у кого грибы красивее, всё почистили и принесли кастрюлю тете Тане, нашей поварихе. Та увидела грибы и всплеснула руками: «Да вы что, с ума сошли? Это же сатанинские грибы! Ничего себе!» Она не поленилась сфотографировать их на телефон и потом выбросила все в помойку, приговаривая: «Ничего себе! Вот отравились бы, было бы весело!»
Она говорила совсем не такими словами. Но когда-то давно Надежда Сергеевна научила меня:
– Ты переводи в голове всю ругань на обычный, хороший язык. Как будто они говорят на каком-то другом языке, а тебе обязательно нужно это перевести на нормальный. Не оставляй в голове эти слова.
– Почему? – удивилась я.
– Чтобы не привыкать к ним. Иначе потом просто не сможешь по-другому говорить.
