Анна Борисова - Vremena goda
Слова ветерана Веру насмешили. Рабфаковка с портфелем!
— Без платка у меня вот что.
Сняла бандану, тряхнула головой — стала похожа на дикобраза.
Ветеран присвистнул:
— Другая за такую роскошь удавилась бы, а ты прячешь! Беда с вами, умными девочками. Боитесь быть слишком красивыми.
— Почему вы решили, что я умная?
Она еще больше развеселилась. Дедушка, кажется, был в самом деле занятный.
— Глазки ясные. Это хорошо, что умная. Будет с кем поговорить. Сама-то замужем? Нет? Но кавалер-то есть, как не быть.
Вера с улыбкой покачала головой.
— Тогда имею на тебя виды. Не для себя, не думай. — Подмигнул. — Для внука. Он у меня парень неплохой. Приедет — познакомлю. Позвольте официально представиться. Ухватов Валерий Николаевич, полковник Комитета государственной безопасности. В глубокой отставке. — Ветеран лихо отсалютовал. — Значит, Верочка, прислали тебя набираться опыта? Как лучше пестовать старпёров буржуйского сословия?
— Почему только буржуйского? Разве вы буржуй?
— Я нет. Я осколок империи. Зато сынуля мой — первосортная акула капитализма. Это я на его денежки тут припухаю. Он у меня коррупционер, — пояснил Валерий Николаевич так, словно речь шла о вполне обычной профессии. — Я-то, когда его отдавал учиться в Вышку, в Высшую школу КГБ, думал, смену выращу. Хороша смена. Только умеют, что крышевать да отпиливать. Мы все были воины. Тоже не без уродов, конечно, но большинство служили Делу. А эти нынешние — торгаши продажные. Мой Петька по роду службы приставлен за таможней бдить. Дачу на Рублевке себе набдил, пентхаус с видом на Москву-реку. Папаню сюда вот на санаторные харчи пристроил. Был бы я Тарас Бульба — убил бы стервеца. А я ничего, пользуюсь. Жду, пока внук вырастет.
Вера занималась тем, чем она занималась, потому что старики были ей по-настоящему интересны. Она не имитировала внимание, когда слушала их нафталиновые рассказы, все эти истории о незадавшейся жизни. А какой еще может быть жизнь человека, доживающего свои дни в богадельне, пускай даже шикарной?
— Вы были разведчиком? Здорово! Расскажете? Или нельзя?
— Гриф секретности снят. Раньше в газетах имелась рубрика: «Теперь об этом можно рассказать». Были бы слушатели. — Валерий Николаевич с преувеличенной галантностью предложил локоть, Вера изобразила книксен. Они медленно пошли по аллее вдоль газона. — Комитет был разветвленной организацией. Фактически параллельной структурой госаппарата. На этой кристаллической решетке держалась вся империя. Разведчиком, Верочка, я не был. Я работал на фронте международного сотрудничества. В ка-зэ-эм, потом в ссоде, потом десять лет в международном отделе вэцээспээс курировал контакты с иностранными морскими профсоюзами. На каких только морях не плавал, где только не побывал!
— У меня есть знакомый моряк. Тоже в доме ветеранов живет. Не в таком, конечно, — сказала Вера. — А что такое… вот эти все аббревиатуры?
— Комитет защиты мира, Союз советских обществ дружбы. Что, и ВЦСПС не знаешь? Эх, племя молодое, незнакомое. Короче, занимался я международной солидарностью трудящихся. Важное дело. Стратегическое. Было время, оказывали мы поддержку рабочему классу во всем мире. У самих, как говорится, в брюхе щелкало, а помогали. Теперешние наши вожди только пыжатся, про великую Россию болтают. А нет никакой великой России. Вот Советский Союз был великий. Треть мира Москву слушала, от Бранденбургских ворот до Африки. Нынче весь наш лагерь — Абхазия с Южной Осетией. И те фордыбачат.
— А зачем нужно, чтобы Африка слушала Москву? — спросила Вера. Не для спора, она со стариками никогда по политическим вопросам не полемизировала. У каждого свое кредо и своя правда. Если человек горячо рассказывает про свои убеждения, это всегда интересно.
— Такая у нас страна, Верочка. Исторически, энергетически, духовно. Одно слово: держава. Миссия всякой державы — собирать вокруг себя народы. Не сосать из них соки, а питать своей кровью. Мы, Советский Союз, так всегда и делали. А когда отступились, то утратили право называться державой.
Интересный человек этот Ухватов. С какой силой говорит — заслушаешься. Всё-таки у меня самая лучшая профессия на свете, подумала Вера.
— Полтысячелетия наши предки Третий Рим строили, — горячо и серьезно втолковывал ей бывший полковник госбезопасности. — Хорошо ли, плохо ли, но с полной отдачей. Не жалея живота своего. Православие-самодержавие или социализм-коммунизм — неважно, как называется идеология. Суть в том, через какую точку проходит силовая ось мира. Вокруг какого стержня земля вертится. Две трагические потери у нас в двадцатом веке случились. Два удара, от которых всё рухнуло.
Вера попробовала угадать, что он имеет в виду. Революцию? Вряд ли. Он ведь за СССР. Горбачева? Но при чем тогда «трагическая потеря»?
— Какие два удара?
— Убийство Петра Аркадьевича Столыпина и смерть Юрия Владимировича Андропова. — Ухватов вздохнул. — Если б Столыпин в 1911 году не погиб, нам не пришлось бы производить капитальный ремонт государства, полную его перенастройку. Такой кровью, такими жертвами. А с Юрием Владимировичем… Эх, сколько надежд с ним было связано! Только начал он счищать с нашего днища всю налипшую грязь, гнилые водоросли — всякий корабль обрастает в долгом плавании дрянью — и на́ тебе. Год всего у штурвала простоял. А потом началось… Слабые, мягкожопые столпились на капитанском мостике, застрекотали, забазарили, переругались и вмазались-таки в рифы… Я быстро всё понял. Ушел в отставку, когда Горбач, иуда, объявил про уход из Афганистана. А между прочим, Верочка, был я уже на генеральской должности. М-да… Через пять лет в органах вообще никого из старой гвардии не осталось. Настало время лавочников в погонах…
Валерий Николаевич вдруг остановился. Навстречу по дорожке медленно и важно двигалась полная женщина в кожаном плаще и больших темных очках. Из-под голубоватого завитка тщательно уложенных волос сверкнула золотом увесистая серьга. Хоть дама, в отличие от Ухватова, была без мундира и советских орденов, ее национальная принадлежность никаких сомнений не вызывала.
— О, еще один обломок кораблекрушения дрейфует, — шепнул Ухватов. — Вот такие, как эта мадам, державу и потопили. На дачу с теплым сортиром променяли. Как у Багрицкого: «От мягкого хлеба и белой жены мы бледною немочью заражены». Пойду я, Верочка. Меня от коровы этой блевать тянет. Увидимся.
Шутливо вскинув ладонь к козырьку, полковник свернул к фонтану. А Вера улыбнулась приближающейся старухе. Возраст: семьдесят семь — семьдесят восемь. Одышка, походка артритическая, цвет лица пастозный.
