Анна Гавальда - Я ее любил, Я его любила
- Да нет же, поверьте, великолепно.
- Ты слишком добра.
- От вашего вина еще не так подобреешь. Расскажите мне о Риме…
- О городе?
- Да нет, о том паломничестве… Каким вы были в пятнадцать лет?
- Ох… Ну, каким я был… Самым глупым мальчишкой на свете. Пытался не отстать от Френдалла. Болтал без умолку, рассказывал ему о Париже, о «Мулен Руж», выдумывал бог знает что, врал напропалую. Он смеялся, что-то отвечал, я не понимал и тоже смеялся. Мы проводили время, вылавливая монетки из фонтанов и глупо хихикая при виде любой особи женского пола. Сегодня мне кажется, что мы оба выглядели очень трогательно… Я совершенно не помню, по какому случаю было организовано тогда это паломничество. Но оно, безусловно, было чему-то посвящено, была у него, так сказать, благая цель и повод для молитвы… Не помню… Для меня Рим стал громадным глотком кислорода. Эти несколько дней изменили мою жизнь. Я открыл для себя вкус свободы. Это было… Тебе положить еще?
- С удовольствием.
- Не забывай, какое тогда было время… Мы делали вид, что выиграли войну. А на самом деле осталось одно разочарование. Стоило упомянуть кого-нибудь - соседа, продавца, родителей друга, - и мой отец немедленно заносил его в разряд доносчика или оговоренного, труса или никчемного существа. Это было ужасно. Тебе трудно представить, но поверь мне, для детей это было действительно ужасно… Кстати, мы с отцом практически не разговаривали… Так, для проформы, соблюдая минимум сыновнего почтения… Однажды я все-таки спросил его: «Если все ваше человеколюбие оказалось столь никудышным, зачем же вы за него сражались?»
- И что он ответил?
- Ничего… ответом было презрительное молчание.
- Спасибо, спасибо, хватит!
- Я жил на втором этаже мрачного серого здания где-то в глубине шестнадцатого округа. Унылое место… Моим родителям не хватало средств снимать эту квартиру, но шестнадцатый округ - это ведь так престижно, ты же понимаешь! Шестнадцатый округ! Мы ютились в унылой квартирке, в которую никогда не проникало солнце, и моя мать запрещала открывать окна, потому что внизу находилось автобусное депо. Она боялась, как бы занавески не закоптились…о-хо-хо, это замечательное бордо так развязало мне язык, чудеса, да и только! Я ужасно скучал. Я был слишком молод, чтобы интересовать отца, а мать порхала как бабочка.
Ее почти не бывало дома. «Время, отданное приходу», - говорила она, возводя глаза к небесам. Она из кожи вон лезла, поносила каких-то придуманных ею благочестивых дур, входя, устало снимала перчатки и бросала их, точно фартук, на консоль в прихожей, вздыхала, вертелась, трещала без умолку, лгала и путалась. Мы ей не мешали. Поль называл ее Сарой Бернар, а мой отец, стоило ей выйти из комнаты, возвращался к чтению «Фигаро», не утруждая себя комментариями… - Картошки?
- Нет, спасибо.
- Я находился на полупансионе в «Жансон-де-Сайи». И был таким же серым, как дом, в котором жил. Читал «Храбрые сердца» и увлекался приключениями Флэша Гордона. По четвергам играл в теннис с братьями Мортелье. Я… Я был очень благоразумным и совершенно неинтересным ребенком. Мечтал сесть в лифт и подняться до седьмого этажа, чтобы посмотреть… Тоже мне приключение… Подняться на седьмой этаж! Дурак дураком…
Я жил в ожидании Патрика Френдалла. Я ждал свидания с Папой!
Он встал, чтобы поворошить дрова в камине. - В общем… В той эскападе не было ничего революционного… Так, небольшая передышка. Я всегда считал, что… как бы это поточнее выразиться… что в один прекрасный день я освобожусь, «сорвусь с поводка». Но ничего подобного не произошло. Так и не произошло. Я остался благоразумным, благовоспитанным и неинтересным. К чему я все это тебе рассказываю? Почему вдруг стал таким болтливым?
- Просто я спросила…
- Ладно… Хотя это не причина! Я еще не надоел тебе своими ностальгическими воспоминаниями?
- Да нет же, совсем наоборот, мне очень интересно…
На следующее утро я нашла на кухонном столе записку: «Я только на работу и обратно».
В кофейнике был свежесваренный кофе, перед камином, на подставке, лежало огромное полено.
Почему он не предупредил меня о своем отъезде? Какой странный человек… Похож на рыбу… Вечно уворачивается и всегда выскальзывает из рук…
Я налила себе большую чашку кофе и выпила, стоя у кухонного окна. Смотрела на малиновок, суетившихся вокруг кусочков сала, которые девочки разложили накануне вечером на скамейке.
Солнце поднялось чуть выше изгороди.
Я ждала, когда девочки встанут. В доме было слишком тихо.
Хотелось курить. Вот идиотство, я бросила много лет назад! Бросила-то бросила, но жизнь есть жизнь… Вы проявляете чудеса стойкости, а потом однажды зимним утром плететесь по холоду четыре километра, чтобы купить пачку сигарет, или, например, любите мужчину, заводите с ним двоих детей и потом однажды зимним утром узнаете, что он от вас уходит, потому что полюбил другую. Говорит, что ему жаль, что он ошибся.
Как по телефону: «Извините, я ошибся номером». Пожалуйста, пожалуйста…
Мыльный пузырь.
На улице ветрено. Я выхожу, чтобы убрать сало.
Вместе с дочками смотрю телевизор. Я подавлена. Герои их мультфильмов кажутся мне глупыми и капризными. Люси злится, мотает головой, просит меня замолчать. А мне хочется поболтать с ней о Кэнди.
В детстве я обожала Кэнди. Кэнди никогда не говорила о деньгах. Только о любви. Но я промолчала - что толку уподобляться глупышке Кэнди…
Ветер завывает все сильнее. Поход в деревню придется отложить.
Вторую половину дня мы проводим на чердаке. Девочки наряжаются. Люси машет веером перед лицом сестры:
- Вам жарко, госпожа графиня?
Госпожа графиня не может шевельнуться, слишком уж много шляп надела.
Мы сносим вниз старую колыбельку. Люси говорит, ее надо покрасить.
- В розовый цвет? - спрашиваю я.
- Как ты догадалась?
- Я очень умная.
Звонит телефон. Люси снимает трубку. Долго слушает, наконец, спрашивает: - Хочешь поговорить с мамой?
Немного погодя вешает трубку. Но к нам не возвращается. Я помогаю Марион разобраться с колыбелькой.
Спустившись на кухню, нахожу дочь за столом. Сажусь рядом. Мы смотрим друг на друга Вы с папой полюбите друг друга когда-нибудь снова? - Нет.
- Ты уверена? - Да.
- Я и так знала…
Встав, она добавляет:
- Знаешь, что я еще хотела тебе сказать?
- Нет. Что?
- А то… что птички, они все съели…
- Правда? Ты точно знаешь?
- Ну да. Пойди сама посмотри…
Она обошла вокруг стола и взяла меня за руку. Мы стоим у окна. Я и маленькая белокурая девочка в старом пластроне от смокинга и съеденной молью юбке. Ее «You'reaBarbiegirl» вдеты в ботиночки прабабушки. Моя материнская рука обнимает ее за плечи. Мы смотрим, как деревья в саду сгибаются под ветром, и думаем, скорее всего, об одном и том же… В ванной так холодно, что я боюсь высунуть плечи из воды. Люси намылила нам головы шампунем и придумывает потрясающие прически. «Смотри, мама! - взвизгивает она. - У тебя на голове рожки!»
